Культурологическая экспертиза: теоретические модели и практический опыт - Коллектив авторов

На первый взгляд, такой выбор необоснован – ведь р. Нева фактически представляет собой всего лишь канал протяженностью около 80 км, соединяющий Ладожское озеро и Финский залив. Однако географическая «водная» семантика наименования территории интерпретируется далее в особенностях культуры и менталитета населения края: «Именно на этой “земноводной” территории в течение многих веков развивалась культура, обладающая целым рядом специфических черт» [144] .

На «водном» базисе создается и первая мифологема онтологического обоснования концепции «Невский край»: «водный» характер региона обусловливает «водный» менталитет его населения (ср. «морские» и «континентальные» цивилизации в концепции географического детерминизма), генетическую принадлежность последнего не к восточнославянской («сухопутной»), а к балтийской (западной, европейской, «морской») цивилизации, где «Невский край<…>, представляя собой самую восточную часть Балтии, был географически включен в единую цепь европейских приморских государств», являя собою пограничный восточный форпост Западной Европы, «где необычайно глубоко и остро взаимодействовали западная и восточная цивилизации» [145] .

Следующую мифологему, важную для онтологии «Невского края», можно определить как экономико-географическую. По замыслу автора, «водно-морской европейский» менталитет жителей «Невского края», обусловленный природно-географическими особенностями территории, детерминирует и «культурно-бытовые традиции местного населения», более всего проявившиеся в торговле и международных связях местных жителей с иными странами и этносами. Эта мифологема обосновывает не только (вернее не столько) исконно «рыночный» характер экономики «Невского края», но главным образом исполняет современный социальный заказ: убедительно доказать, во-первых, естественность рыночных отношений для экономики территории, во-вторых, обосновать «западную» суть менталитета его населения и, в-третьих, показать генетическую открытость населения «Невского края» влияниям извне. Все перечисленные концепты относятся к ценностям современного неолиберализма.

Основываясь на онтологии экономико-географических мифологем, К. Жуков делает недвусмысленный вывод: «Так, с глубокой древности географические факторы способствовали формированию у населения Невского края таких черт, как открытость, межэтническая терпимость, предприимчивость» [146] , завершая тем самым мифоэтнологическое обоснование отличий образа жизни и менталитета местного населения от русского этноса, исполненное современных неолиберальных ценностей.

Мифотворчество последовательно остается в центре онтологии «Невского края», проявляясь и в концептосфере его этно– и культурогенеза. При этом конструкторам «Невского края» важно обосновать изначальную невключенность этой территории в состав исконно русских земель. Так, Д. Мачинский муссирует тезис о «Великой Швеции», пределы которой в VIII–IX вв. скандинавы простирали «от Балтики до Урала» и куда помещали «Гардарики/Русию ( Gardariki/Rusia ), т. е. Русь» [147] . Этот исследователь характеризует изучаемый регион как территорию, долгое время остававшуюся «ничейной» (финно-угорские аборигены в расчет не принимаются, равно как и славяне, заселившие регион в течение V–X вв. и создавшие на основе сотрудничества с финно-уграми уникальную этносоциальную общность, названную уже в то далекое время Русью – не Невским краем и не Свиодью), что якобы послужило причиной многовекового колониального соперничества Руси/России и Швеции, равноправно, по мнению автора, претендовавших на господство над территорией.

К. Жуков вторит Мачинскому, абсолютизируя «транснационализм» местного населения и подкрепляя свою точку зрения ссылками на авторитет немецкого исследователя Й. Херрмана и известного отечественного историка Г. С. Лебедева: «Племена, населявшие земли вокруг Балтики, составляли во второй половине I тысячелетия н. э. своего рода транснациональную общность, получившую в работах историка Г. С. Лебедева и его коллег название Балтийской цивилизации раннего Средневековья» [148] .

Нет необходимости оспаривать хорошо известный и подтвержденный многочисленными вербальными и материальными артефактами культуры факт полиэтничности городского населения Старой Ладоги, Новгорода, в целом населения Поволховья, Приладожья и др. (так же как и факт полиэтничности Древнего Киева и Москвы). Здесь главное в этнической акцентуации: принятая в отечественной историко-географической традиции точка зрения в качестве доминантного этноса признает русский и все связывает с такой оценкой: земли вокруг Невы, Ладоги, Онеги, Ильменя, Волхова и т. п. – исконно русские, военные стычки со шведами, стало быть, – их необходимая защита, наименование первой столицы Древней Руси – Ладога, называемая скандинавами Альдейгьюборг (а не «Альдейгьюборг/ Ладога», по Д. Мачинскому) [149] . Не вызывает сомнения также и то, что шведские исследователи дают иные оценки этим феноменам, – в конце концов они имеют на это право. Несколько шокирует лишь интерпретация хорошо известных исторических фактов некоторыми нашими соотечественниками в пользу шведов. В конечном итоге – в пользу Запада. С какой целью это делается? Ответ на этот вопрос как раз и дает концепция «Невского края», разработчик которой ставит точки над многими «i».

Следующую мифологему можно назвать социопсихологической. С оговоркой о необходимости осторожного отношения к фактору «прямой зависимости между теми или иными характеристиками ландшафта и коллективно-психологическими чертами освоившего его человеческого общества» [150] автор противопоставляет менталитет населения «бескрайних равнин Волго-Днепровского междуречья», порождающих «социальную модель азиатской деспотии» [151] , и коллективизм, общинность как способ организации жизни социума особенностям «локальной культуры Невского края», развивавшейся в «сжатом, сконцентрированном ландшафтном пространстве», что с необходимостью «породило» «совсем иной тип мировосприятия» его обитателей, а именно – «склонность к индивидуальным, а не коллективным формам ведения хозяйства и организации жизни» [152] . Личностный индивидуализм жителей «Невского края» (известная типичная черта характера «западного» человека), противопоставлен здесь общинности и коллективизму «московского азиатского» общества. Этой мифологемой завершается портрет жителя «Невского края» как самого восточного представителя западноевропейской культуры на берегах Балтики, сохранившего, по мнению К. Жукова, в своем менталитете и социальной практике «некоторый ясно различимый оттенок европеизма<…>до сих пор» [153] .

Столь антагонистические ментальные начала не могли не привести к политическому столкновению двух государственных образований – Руси Московской и «Верхней» (Новгородской) Руси (средневекового «Невского края»). Причем «агрессивная» Московская Русь, воплотившая в себе азиатское начало, осуществляла «захват новых земель» с целью «увеличения дани, собираемой князем с подвластных территорий», а известная всем новгородская экспансия якобы ставила своей целью «только» установление «контроля над торговыми путями и освоение эскпортно-промысловых ресурсов» [154] . Правда, К. Жуков понимает, что в этом случае он откровенно фантазирует и спохватывается. «Конечно, – пишет он, – попавшее под власть Новгорода население облагалось также и данью, но значительная часть новгородских колоний была столь малонаселенной, что размер дани оказывался весьма невелик» [155] . «Алчная» Москва покорила в конце концов энергичный и «бескорыстный» Новгород, насильственно оборвав его западноевропейскую историю и уничтожив «локальную культуру», – таков финал взаимоотношений московского «Востока» и новгородского «Запада» в интерпретации К. Жукова. К слову, все, что связано с Москвой, в его оценках либо противоположно, либо враждебно уникальному «культурному симбиозу» славяно-финско-скандинавских достижений культуры «Невского края».

Цель такой исторической ревизии двояка: с одной стороны, здесь проявляется стремление исторически дезориентировать социум, заставить его поверить в мифологемы этнических антрепренеров, с другой – деморализовать людей для манипуляции их сознанием и поведением. Этим требованиям вполне отвечает концепция «Невский край», где совершенно недвусмысленно просматривается модель отторжения значительной части территории Российской Федерации на северо-западе страны и создания «суверенного» марионеточного государства по типу, например, Маньчжоу-Го в Китае, необязательно с монархом во главе (поскольку речь идет о прозападных образцах политического режима), но непременно под эгидой одной или нескольких «развитых» стран Запада.

Такой сценарий может быть воплощен в жизнь в ходе окончательного уничтожения России, что отмечают сегодня многие периодические и научные издания. «Сторонники глобализации в респектабельных научных изданиях, – замечает по этому поводу И. Я. Фроянов, – уже, не скрываясь, пишут о том, что “идет процесс исторической десубъективизации России”, или, переводя на русский язык, процесс исчезновения России! Вот на каком рубеже уже идет процесс противостояния в исторической науке» [156] .