Антистерва - Анна Берсенева

Это было первое впечатление от Таджикистана, и оно лишь подтверждалось каждый день из тех трех месяцев, которые Василий жил в городе, недавно переименованном из Душанбе в Сталинабад.

Вернее, впечатлениями были полны только первые два месяца. Потому что после двадцать второго июня ему стало не до впечатлений, не до города и вообще ни до чего. И Сталинабад он возненавидел так, как не ненавидел в своей жизни ничего и никого, даже отцовскую жену Наталью.

В той жизни, которая с рождения была его жизнью, шла война — страшная, невозможная, неожиданная, — а он почему-то сидел в этом застывшем от жары городе и только слушал сводки Совинформбюро, как какая-нибудь многодетная таджичка, которая все равно ведь ничего не может сделать для страны там, на фронте. Василию казалось, что, если он еще раз увидит бараньи глаза своего начальника и услышит знакомую фразу: «Надо, Василий Константинович, работать там, куда вас послала партия», — то просто не выдержит и запустит в этого невозмутимого типа графином с теплой водой.

Хотя, конечно, это была чистая правда: он был дипломированный специалист, специалистов не хватало, партия послала его в город Сталинабад и почему-то не хотела изменить это свое решение, послав его теперь туда, где он явно был нужнее — на фронт. А значит, он должен был сидеть здесь, в глубоком тылу, уговаривая себя, что его долг перед родиной состоит именно в этом.

Отчаяние его было особенно сильным оттого, что настоящей работы он еще, собственно, и не делал. Так — разбирал бумаги в управлении, знакомился с геологическими картами и отчетами Памирской экспедиции и в тысячный раз выслушивал фразу о том, что «вопрос решается». Эта фраза обычно сопровождалась многозначительным возведением глаз вверх, что, как ему по секрету объяснила хорошенькая секретарша Катя, означало: Василия Константиновича Ермолова ожидает какое-то важное назначение, поэтому он должен пройти проверку. А проверка означала запросы, которые послали в Москву и в Ленинград, а сколько будут идти эти запросы по военным дорогам и дойдут ли вообще, — кто это знает?

Ожидание настолько измотало его, что Василий даже как-то не обрадовался, когда однажды утром, придя на работу, услышал от Кати долгожданные слова, сказанные торжественным тоном:

— Василий Константинович, зайдите к Мирзоеву. — И дальше, уже торопливым шепотом: — Решилось насчет тебя, Васечка! Зашлют теперь… — Катя состроила недовольную гримаску.

«На фронт отпускают!» — мгновенно мелькнуло у него в голове, и сердце зашлось счастливым холодком.

Наверное, эта мысль так ясно читалась на его лице, когда он вошел в кабинет начальника управления, что Мирзоев, даже не предложив ему сесть, торопливо произнес:

— Назначение на вас получено, товарищ Ермолов, завтра можете отправляться.

— Куда? — судорожно сглотнув, спросил Василий. — На…

— В специальную геологоразведочную партию, — раздался у него за спиной незнакомый голос.

Он резко обернулся к человеку, который произнес эти слова. Тот сидел у входа в кабинет, под самой дверью, поэтому его невозможно было заметить сразу.

— Как-кую партию?.. — растерянно пробормотал Василий. — Я думал, на фронт…

— Вы, Василий Константинович, я смотрю, подзабыли, что такое комсомольская дисциплина, — усмехнулся тот. — Согласен, Восток с непривычки расхолаживает. Или как правильно — разгорячает? У вас же пятерка была по русскому языку, а, товарищ Ермолов? И в школе, и в училище?

Незнакомец встал и подошел к столу Мирзоева, рядом с которым, так и не получив приглашения сесть, стоял Василий. Лицо у этого человека было не таджикское, а русское, круглое; блестела гладко выбритая голова. Глубоко посаженные маленькие глаза были такого неопределенного цвета, что казалось, их нет вовсе — взгляд растворялся прежде, чем собеседник успевал его уловить.

— Да, — мгновенно, словно от ушата холодной воды, придя в себя, ответил Василий. — Я с отличием окончил. И училище, и Горный институт тоже.

Вот именно. Поэтому руководство сочло нужным оказать вам доверие. Несмотря на отсутствие опыта — и трудового, и, так сказать, жизненного. И несмотря на некоторые особенности биографии, — многозначительно добавил он. — От мамаши не имеете известий? Ладно, можете не отвечать, знаю, что не имеете. Иначе ваш вопрос по-другому решился бы. А решился он положительно на высоком, так сказать, уровне. Ну что, товарищ Ермолов, ознакомились с составом полезных ископаемых Памира? — не обращая внимания на Мирзоева, который сидел на своем начальственном месте неподвижно, как камень, спросил этот человек без взгляда. — Вы присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды… Народный фольклор. В общем, будете работать в партии, которой поручена разведка стратегического сырья. Урана, — понизив голос, добавил он. — С его свойствами вы, надо думать, по таблице Менделеева знакомы. Значит, должны понимать, почему руководство страны считает необходимым наладить его добычу. В свете, так сказать, происходящих военных событий. — Он зачем-то выдержал изматывающе-длинную паузу и произнес: — А если не понимаете, то, значит, и не положено вам понимать. Ваше дело найти, а потом без вас разберутся. Так что, Василий Константинович, почитайте какую там следует литературку, а главное, пройдите инструктаж. Товарищ Мирзоев вам скажет, у кого. На все про все вам ровно сутки. Потом выезжаете по месту назначения. В Обигарм. Где Язгулемский хребет, знаете? Ну, не знаете, по дороге узнаете. Вещи отберите те, которые подходят для работы в полевых условиях. Обигарм — это только первый пункт, оазис, так сказать, цивилизации. Да, и ко мне попрошу зайти, в первый отдел. Непосредственно перед отбытием. Получите последние инструкции. Там вам, имейте в виду, не детский сад, дело серьезное. И хоть глубокий тыл, а Тайна — военная. Жду вас у себя, товарищ Ермолов. Не задерживайтесь со сборами.

А какие у него были сборы? Да и вещи отбирать ему было незачем: все они умещались в рюкзак, стоявший под койкой в саманном бараке — общежитии геологов, в которое его поселили, — и все подходили для работы в полевых условиях. Других вещей он сюда просто не взял — зачем бы?

Единственной вещью, не имевшей отношения к будущей работе, была фотография, которую отдал ему отец. Хотя нет, не единственной: была еще одна бесполезная вещь — книга «Три мушкетера». Ее Василий сам взял когда-то из дому, уезжая в Ленинград. Это была его любимая книга, он нашел ее на полке в отцовском кабинете — бывшей маминой комнате — еще когда ему было десять лет, и с тех пор читал и перечитывал постоянно. По-французски и по-немецки он научился читать едва ли не раньше, чем по-русски, а говорил и вовсе без затруднений, хотя никому этого не демонстрировал. Языкам его научила все та же Грета Гансовна. Отец не зря считал, что выпускница дореволюционных педагогических курсов справится с воспитанием его сына гораздо лучше, чем Наталья.