Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Здравый смысл нам подсказывает, что массовое разорение крестьян совсем не означает автоматическое превращение их в пролетариев, как это происходило в Европе в соответствии с теорией К. Маркса, и как считали большевики, записавшие в своей Программе 1903 года, что в России «капитализм уже стал господствующим способом производства».[305] По нашему мнению, разорение крестьян не означает развития капитализма, это «всего лишь»… разорение крестьян. Причем разорение, которое с самого начала планировалось либеральными авторами крестьянского освобождения как некий заданный алгоритм.

Фокус в том, что крестьяне, делившиеся при Освобождении на государственных, удельных и помещичьих, освобождались на разных условиях. Худшими условиями награждались помещичьи крестьяне – в среднем 3,2 десятины на ревизскую душу (а более 720 тыс. дворовых освобождались вообще без земли), что было в два раза меньше, чем наделы государственных крестьян, и значительно меньше того количества земли, которым помещичьи крестьяне пользовались до Освобождения. Из них 42,6 %, по свидетельству Н. А. Рубакина, «получили наделы недостаточные»,[306] т. е. с них невозможно было прокормиться. Нетрудно заметить связь между этой цифрой и 30–40 % безлошадных и бескоровных, которых тридцать лет спустя после Освобождения А. Плансон назвал нищими. Фактически они стали нищими не потому, что разорились в ходе естественного экономического отбора, в ходе процесса пролетаризации, а в результате того, что их отцы были буквально назначены либеральными реформаторами 1861 года «на должность» пролетариев. Быть нищими стало их сословной повинностью, которая передавалась по наследству.

Были и другие крестьяне, обладавшие излишками земли – 13,9 % бывших помещичьих крестьян «получили наделы выше нормы».[307] И здесь тоже можно заметить некоторую корреляционную зависимость с количеством кулацких хозяйств, составлявших накануне Первой мировой войны 15 %. Похоже, и отцы кулаков получили свое назначение «на должность» капиталистов в момент освобождения крестьянства. Быть сельскими капиталистами стало их сословной повинностью и одновременно правом.

При этом бурно развивавшийся капиталистический сектор империи, находившийся, скажем прямо, в зачаточном состоянии, даже отчасти не мог поглотить избыток свободных и неквалифицированных крестьянских рук, обреченных на нищенство алгоритмом сословных повинностей времен Освобождения. Решить эту проблему, в частности, пытался П. А. Столыпин, организовав переселение крестьян в Сибирь, но, как уже давно признано в науке, его реформы не увенчались успехом – численность ушедших за Урал составила всего 18 % от естественного прироста сельского населения.[308] А из общины выделялись не крепкие кулацкие хозяйства, на которые делало ставку правительство в борьбе с той же общиной, а наоборот, «слабые, подрывавшие последние надежды правительства на зарождение капитализма (выделено В. М.) в деревне».[309]

Получается, что царская Россия, вопреки убеждениям большевиков и современных исследователей, была исключительно аграрной страной с сословным государственным строем и лишь с элементами (16,3 %) капиталистических отношений, которые проявляли себя в разных местах по-разному – на южных и западных окраинах больше, в центре – меньше, если говорить о географии. А в социальном отношении – только внутри отдельно взятых сословий.

Тогда, наконец, можно понять, откуда взялся ничтожно малый процент капитализации русских предприятий – несколько сотен купеческих семей и десятков дворянских родов были просто не в состоянии дать большего.

Тот же академический учебник утверждает, в этой среде считалось в порядке вещей устраивать свое финансовое благополучие при помощи «акул капитализма» и получать доход от частновладельческого хозяйства.[310] Но только хозяйства эти были многократно заложены-перезаложены. Благодаря этому огромная ипотечная задолженность сближала интересы помещиков и «буржуазии» (более 1 млрд руб. на 1 января 1916 года)[311] и в целом вела к развитию банковского спекулятивного сектора, создавая иллюзию финансового роста.

В. И. Ленин в свое время отмечал, говоря о развитии империализма в мире, что слияние банковского и промышленного капитала в связи с образованием капиталистических монополий сделало и в России громадные шаги.[312] До сих пор считается, что «вместе с развитыми странами Запада ее экономика вступила в стадию монополистического капитализма», и что «по степени монополизации Россия не отставала от развитых стран Европы и США».[313] Действительно не отставала и действительно делала громадные шаги, но только среди представителей нескольких сотен купеческих семей и десятков дворянских родов, защищенных в своей капиталистической деятельности сословными привилегиями.

В. И. Ленин и сам фактически признает это, говоря о России как о наиболее отсталой в экономическом отношении стране, «в которой новейше-капиталистический империализм оплетен, так сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических».[314] По нашему мнению, он был не «оплетен», а встроен, буквально вмонтирован в систему сословных привилегий, что принципиальным образом отличало Россию от других монополистически развитых стран. (С критикой экономических взглядов В. И. Ленина можно подробнее познакомиться, например, в книге М. С. Восленского «Номенклатура».)

В противном случае просто невозможно понять, каким образом многие, даже убыточные предприятия получали огромные прибыли. А секрет известен и очень прост – они работали не только под заказ государства и под его покровительством, но и… на его деньги.

Как отмечал Н. А. Рубакин, «Гос. банком поддерживаются некоторые заведомо гнилые предприятия. Так, Ленскому золотопромышленному обществу уже к концу 1902 г. было выдано свыше 10 миллионов, а между тем известно, что Общество это с 1896 г. работало в убыток, и если предприятие продолжало работать, то «только потому, говорил государственный контролер в Гос. Совете, – что оно работало не на свои средства, а на деньги Гос. банка»».[315] (Хотя, по воспоминаниям Б. Г. Бажанова, Ленские прииски принадлежали английской компании «Лена-Гольдфильдс».)

Государственные заказы являлись поистине золотым дном для растущей русской промышленности, совершенно справедливо утверждает и наш современник В. А. Красильщиков. «Так, заказы для железнодорожного строительства размещались по ценам, вдвое превосходившим рыночные. Характерно, что даже те железные дороги, которые формально были частными, строились и действовали потом преимущественно на казенные деньги».[316] И именно поэтому отечественных «капиталистов» мало волновала рыночная конкуренция, сбыт или цены, им не нужна была техническая модернизация, их также мало интересовали отношения с наемными работниками, потому что за все отвечало государство.

Как ни странно, но и сегодня тоже многие добиваются высот материального благополучия за счет госзаказов, раздаваемых «по блату» на определенных условиях, проявляя при этом «низкую мотивацию к инвестиционной деятельности, если она не связана с извлечением рентной сверхприбыли»[317] (настоящими инвестициями в России обычно занимаются иностранцы, если, правда, опустить сталинскую индустриализацию). Область этого привилегированного бизнеса можно отнести не только к особо выгодному, но и к высококонкурентному, где страсти по сверхприбылям протекают по самым жестким сценариям криминальных боевиков. Наверное, поэтому кто-то из так называемых успешных бизнесменов периодически бежит в Лондон, пополняя ряды «политических» беженцев, которые сразу же начинают обличать кремлевский режим в диктаторских замашках, хотя до бегства на Запад их все устраивало.

Не случайно история, в том числе и новейшая, убедительно показывает, что наши капиталисты, особенно крупные, всегда жили и богатели в основном за счет государства, сами по себе они ни на что не годны («ё-мобиль» помните?). Пожалуй, наиболее отчетливо эту мысль озвучил один из депутатов Государственной думы, министр юстиции и государственного призрения Временного правительства И. Н. Ефремов: «Нам чрезвычайно трудно признать, что промышленность – не есть дело промышленников, что промышленность это есть одна из функций государственной жизни, без которой не может быть нормального питания государства…».[318]

И все же непонятно, какой смысл государству брать на себя убытки частных компаний и содержать их за счет казны: просто чтобы у государства было «нормальное питание»? Наши современные исследователи лишь констатируют факт – было вот так. Но при этом мимоходом подмечают, что «процесс индустриализации шел противоречиво», и что широкое распространение получила «выдача казенных заказов предпринимателям на длительный срок по завышенным расценкам».[319]