Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Получается, что развивая «результаты» производственной сферы, в том числе принимая на себя расходы частных компаний, т. е. национализируя убытки, государство развивало только высшее сословие, поднимало его внутренний капитализм до мирового монополистического уровня. Строго говоря, совсем не брать на себя расходы частных предприятий государство не могло, потому что в России не было таких предпринимателей, которые, даже объединив свои капиталы, могли бы строить протяженные сети часто убыточных железных дорог. Беря на себя расходы, государство тем самым гарантировало доход частным акционерам при любом раскладе, существенно снижая риск от предпринимательской деятельности и в то же время решая для себя общенациональные задачи.

Однако удачная конструкция «насоса», позволявшая работать с большим запасом мощности, все-таки несла в себе угрозу откачать воду до дна или, по-другому, окончательно спилить сук, на котором сидишь. Еще это можно было бы сравнить с походом князя Игоря к древлянам за добавочной данью, по-современному, за сверхприбылью, после чего древляне его казнили, посчитав, что он не имеет на это права. В этом, как нам кажется, кроется ключ к пониманию не только того, почему «было вот так», а на каком основании это вообще было (и, видимо, есть до сих пор). Ответ простой – на основании права. На основании и социального, и юридического права, того самого права, которое принадлежало высшему сословию, и которое оно само генерировало в собственных интересах.

«Верхи» считали, что имеют право откачивать из «низов» ресурсы любым способом и в любом количестве. До конца разорить сельхозпроизводство они, конечно, не хотели, прекрасно понимая, чем все это может закончиться, но остановиться уже не могли, поскольку аппетит приходит во время еды. Отсюда противоречивость внутренней политики: с одной стороны – развитие земства и накачка деньгами доморощенных «капиталистов», с другой – борьба и с теми, и с другими. Даже значительный приток иностранного капитала, ставший результатом реформ С. Ю. Витте, который рассчитывал с его помощью поднять «народное хозяйство», не изменил структуру внешней торговли. А во многом благодаря именно ей происходила откачка национальных ресурсов.

«Торговый баланс наш хотя и сводился в годовом итоге с плюсом в нашу сторону, но абсолютная цифра его с каждым годом становилась меньше», сообщалось в «Докладной записке Совета Съездов Представителей Промышленности и Торговли о мерах к развитию производительных сил России и улучшению торгового баланса» (представлена правительству 12 июля 1914 г.). «Так, с 430 млн в 1911 г. к 1913 г. наш торговый баланс опустился до 200 млн рублей. За последний год было три месяца, когда баланс наш являлся отрицательным…».[329] Снижение показателей торгового баланса говорит, как нам кажется, об исчерпании ресурсов для экспорта. Несмотря на это, в ХХ веке вывоз зерна традиционно увеличивался, как и доход от него – в 1913 году вывезли на 55 % больше, чем в 1900 году (647,8 млн пудов против 418,8). А дохода получили больше на 94 % – 589,9 млн рублей против 304,7.[330]

В этой связи любопытно, что при прокладке новых линий железных дорог учитывались в основном направления, привязанные к районам, производящим зерно, особенно до начала строительства Транссиба, который преследовал и более широкие цели. Рост протяженности железных дорог и количества судов торгового флота, как отмечает Н. П. Ионичев, сказывался на увеличении внешнеторгового оборота. Они же (т. е. «инструменты»), по его словам, не только увеличивали обороты внешней торговли, «но и в значительном объеме поглощали импортируемое железнодорожное и судостроительное оборудование».[331] Поглощали импорт и некоторые другие отрасли, тоже не относившиеся к основной производственной сфере. А. И. Уткин, например, подчеркивал, что нездоровым симптомом накануне мировой войны было то, что «основной капитал шел в текстильную и пищевую промышленности, а не в отрасли передовой наукоемкой промышленности. 63 % российского экспорта составляла сельскохозяйственная продукция, 11 % – древесина. Россия жизненным образом зависела от импорта германских станков и американской сельхозтехники, иностранный долг навис над страной скудных ликвидных ресурсов».[332]

Другими словами, массовый приток иностранного капитала только добавил «насосу» мощности за счет еще и текстильной, и пищевой промышленности. Вывозишь больше зерна (или ткани, или керосина, или леса) – получаешь больше валюты и инвестируешь ее в дальнейшее развитие «инструментов», поскольку высшее сословие владело инструментами, а не производством, в том смысле, который в них вкладывал Н. Ф. Даниельсон.

Справедливости ради надо сказать, что государство все-таки немало делало для развития сельскохозяйственного производства как основы экономики Российской империи. Даже к недоимщикам, у которых изымалось имущество в погашение долгов, оно относилось довольно бережно, определив ежедневную норму «пищевых продуктов, потребных русскому крестьянину для поддержания в его организме должной теплоты» в размере 2-х фунтов с лишним (около 1 кг). Все остальное конфисковывалось, кроме, правда, предметов культа, носильных вещей, соломы и хвороста для топлива на три месяца, одной коровы и одной козы, одного плуга и рало, одной бороны, телеги и одних саней.[333] Это в том случае, если они имелись у крестьянина.

Наверное, поэтому общая картина была нерадостная. «Урожайность зерна была в 3 раза ниже английской или германской, урожайность картофеля – ниже в 2 раза». А доход на душу населения к 1914 году в России составлял 41 доллар, в Австро-Венгрии – 57, во Франции – 153, в Германии – 184, в Великобритании – 244, в США – 377.[334]

Вот вам и разница.

Трудно назвать капитализмом такой социальный строй, при котором доходы акционерных предприятий идут частным лицам, а растущие как снежный ком расходы на содержание этих же предприятий ложатся на государство. Понятно, что это были (и, видимо, есть) особые социальные и экономические отношения, невиданные на Западе. Объяснение одно: быть крупным фабрикантом, землевладельцем или заводчиком в России означало получать от государства значительные, исключительные права и привилегии, которыми могли обладать в основном представители высших сословий, защищенные государством от возможных рисков.

Тогда понятно, откуда в экономически отсталой аграрной стране, где «вся буржуазная цивилизация… являлась одинокими островками в чуждом и безбрежном крестьянском мире»,[335] вдруг, ни с того ни с сего, появился «новейше-капиталистический империализм» как высшая стадия едва зародившегося, но уже вполне развитого сословного капитализма. Тогда становится понятным и то, что «капитализация прибыли и национализация убытков» – это не случайное стечение обстоятельств, а его объективный признак.

В бывшем податном сословии, в том самом «производстве», о котором говорил Н. Ф. Даниельсон, капиталистических элементов было очевидно меньше, можно сказать, что их практически не было, что определялось его сословными ограничениями в правах. Так, по закону крестьяне не могли продавать или закладывать надельную землю, она была собственностью мира (до 1894 г. в соответствии со ст. 160 «Положения о выкупе»). И даже выкупленную землю, которая была их частной собственностью, и они могли ею распоряжаться, мир фактически, на практике, во многих случаях не позволял им продавать или закладывать (после 1894 г., когда действие ст. 160 было отменено).[336] Это, в свою очередь, сильно тормозило развитие кредитной системы и по-настоящему капиталистических отношений в деревне.

Но продавать землю можно было сельским обществам (общинам) при двух третях проголосовавших за это членов общества. Однако «если стоимость отчуждаемого участка превышает 500 рублей, – гласило «Положение о сельском состоянии», – то для продажи его требуется, сверх того, разрешение Министра Внутренних Дел, по соглашению с Министром Финансов».[337] Таким образом, если свободный оборот крестьянской земли ограничивала община, то свободный оборот общинной земли ограничивало уже государство. Вот такой капитализм по-русски!

В итоге можно сказать, что, в то время как высшее сословие пользовалось почти максимальной свободой, крестьяне были существенно ограничены в правах, что при классическом капитализме просто невозможно. При этом крестьяне составляли абсолютное большинство населения. По меткому выражению американского исследователя Я. Коцениса, это был рынок без капиталистов.[338] Но рынок без капиталистов был всегда – при Владимире Мономахе, при монголах, при царях и императорах и даже при советской власти. И снова получается, что в ХХ веке капитализм в России если и был, то исключительно сословный. А если капитализм был сословным, то и развивался он по своим законам, отличным от европейских. Об этих законах у нас никто ничего не знает.