Злой Сатурн - Леонид Федоров

Известие это окончательно сразило Василия Никитича. В ярости изорвав донесение, чернее тучи вышел он из конторы и молча направился в свой загородный дом. Все встречающиеся ему на пути сторонились, со страхом посматривая на искаженное гневом лицо Татищева.

Два дня не появлялся он в конторе. Никого не принимал, велел слуге гнать от дверей каждого, несмотря на титул и ранг.

Даже Андрея слуга Антип дальше передней не пустил.

— Плох барин, — шепотом доложил он. — Утресь лекарь приходил, кровь сбросил да стародубку пить наказал. Вы его не тревожьте, пущай поспит, — может, полегчает ему.

На третий день Василий Никитич появился в своем кабинете. Был он чуточку бледен, отчего лихорадочный блеск калмыцких глаз казался чересчур ярким и пугающим. На первых порах служащие ничего особенного в поведении начальника не заметили, только Хрущов, с которым Татищев решал совместно накопившиеся в эти дни дела, обратил внимание на одну особенность.

Прочитав рапорт управителя Каменского завода, доносившего о сорока испорченных при плавке мортирах, Василий Никитич написал:

«Обоих мастеров, повинных в порче, наказать: Иоганну Штыху дать двадцать плетей, Флегонту Осипову — десять».

«Вина обоих равная, за что же Штыху больше отвалил?» — подумал Хрущов и, заметив, как сжались губы у Татищева, понял: допекли и его немцы.

Вскоре перемену почувствовали все. Особенно иностранные мастера.

— Вам против русских умельцев жалованье втрое больше положено. Оттого и спрос велик! — заявил Татищев обиженным.

Просматривая ландкарты и описания, Василий Никитич пришел к выводу:

— Много еще не хватает! Ведомство Екатеринбургское, владения Демидова описаны изрядно, а вот пермские земли в забросе остались.

— Я своевольничать не могу, — в голосе Андрея звучала легкая обида. — Куда меня Обер-берг-амт посылал, с тех земель ландкарты и делал.

— Я тебя не виню. Сам вижу твое усердие. С этим надо кончать, впереди другое занятие найдется. А чтоб времени зря не терять бездельно, дам тебе в помощники ученика здешней школы, из тех, что в геодезии да черчении преуспевают… Спешить надо. А то куда годно! До сей поры доподлинно здешние места не изведаны. Ты посмотри еще, о каких землях нет сведений, с тех в первую очередь и начинай. Пока все не кончишь, не возвращайся. Я тебе все распишу, что и как делать. Если какие препоны на местах станут вершить — шли мне эстафету, я живо их вразумлю!

Андрей невесело усмехнулся.

— Ты чему? — удивился Василий Никитич.

— Вспомнил Строганова. Он, чай, все еще про свою угрозу помнит.

— Не посмеет. Я капитану Бе́рлину накажу на всякий случай, если что с тобой случится, головы ему не сносить. Он меня хорошо знает, знает, что я слов зря на ветер не бросаю. Пускай тебя убережет, в крайности со Строгановым договорится. Берлин с ним ладить умеет.

— Жаль, что Ерофей сбежал. Я с ним себя как за каменной стеной чувствовал.

— Верил я ему, человек был надежный. И чего он с Уразбаем не поладил? Жил бы себе да жил. Свой дом был, служба легкая, бобыль — забот никаких. А теперь, как волк, хоронится невесть где. Словят — пощады не будет.

— В вашей воле сделать ему снисхождение. Он ведь нам с вами жизнь спас. Если он и на самом деле прикончил сотника, так, видно, за дело. Слух шел — зверем был тот Уразбай!

— Я про услугу Ерофея помню. Но раз он руку на офицера поднял, тут уж пощады быть не может. Каждый так-то захочет свои счеты сводить, тут и до прямого бунта дело дойдет. А чтобы и мыслей о мятежах не было, надобно народишко вот как держать! — Василий Никитич сжал кулак и постучал им по столу. — И каждый дворянин о том помнить должен. Только в нас истинная опора и сила империи. А вот я замечаю, что в тебе мало этой дворянской гордости.

— Да уж какой из меня дворянин? Так, середка на половину. Плаваю где-то между однодворцами и простыми людьми. И тянет меня больше к этому люду, душевный он и сердцем чище.

Василий Никитич потемнел. Еле сдерживаясь, схватил Андрея за борт камзола, притянул к себе:

— Ты что? Забыл, что род Татищевых пославней многих боярских фамилий на Руси будет? Обнищали? Пусть. Зато верой и правдой Отечеству служим и корысти от этого не ищем.

Андрей осторожно отвел руку Василия Никитича и, прямо глянув в его глаза, ответил, стараясь сдержать накипающий гнев:

— Я род свой ничем зазорным не очернил. Мздоимством не занимался, порухи никакой нашему делу не чинил. Может, потому меня четыре года в учениках держали? А? Скажите, неправда это? Тогда отчего блюдолизы Ванька Тверской да Филарет Боков, вместе со мной бывшие в Швеции, сейчас в больших чинах обретаются и в золоченых каретах по Москве разъезжают? Кабы я корысть в службе искал, стал бы я все эти годы с редьки на квас перебиваться! — голос у Андрея прерывался, и, чтобы скрыть обиду и волнение, он отошел к столу, стал дрожащими руками перекладывать пачку ландкарт.

Василий Никитич растерялся. Гнев его так же быстро прошел, как и вспыхнул. Чувствуя себя виновным, он смущенно произнес:

— С Тверского да Бокова нам пример не брать. Жуликов и проходимцев среди знати немало имеется. Особенно ныне, как при дворе заимел силу бывший конюх Бирон.

— Василий Никитич! — взмолился Андрей. — Давайте с делом покончим. Не время сейчас с дворянством разбираться. К тому же и горные дела требуют не знатности, а сноровки и умения!

— Ну ладно! В другой раз об этом потолкуем. Извини, что погорячился. Судьба Гороблагодатских заводов совсем меня из колеи выбила, до сей поры успокоиться не могу… Об чем мы с тобой говорили-то? Ах да! Кликни сюда Санникова. А лучше скажи ему сам, чтоб Никиту Каркадинова ко мне сейчас вызвал.

После ухода Андрея Василий Никитич прошелся по комнате. Постоял возле окна, сел в кресло, задумался. Видно, не очень веселые мысли проносились в голове начальника. Возле крепко сжатого рта пролегли глубокие морщины, глаза хмуро смотрели в одну точку.

«Люб мне Андрейка! — думал Татищев. — Такой головы не склонит. Тверд как в делах, так и в мыслях. Мало подобных людей ныне встретишь. Иного послушаешь — аж мутить станет. Всех чернит, один он беленький, — главная опора и сила Отечества! А сам потихоньку руку греет да мошну набивает и об одном лишь печется — чтоб никто дорогу ему не переступил…»

Он вздохнул и провел по лицу, как бы снимая налипшую паутину. Стало тоскливо на душе. Вспомнилась боевая юность. Мерилом человека были тогда смелость и готовность на подвиг во славу Отчизны. А теперь?

Услышав шаги в коридоре, Василий Никитич недовольно поморщился и быстро встал. В комнату вместе с Андреем вошел Никита Каркадинов. Был он худ и высок. На узких костлявых плечах, словно на вешалке, болтался потрепанный, лоснившийся от времени камзол. Длинные волосы небрежно заплетены в косичку, на воротнике — перхоть.

Еще в молодости, когда Никита только начал учить заводских ребят в уктусской школе, он мало заботился о себе. Было ли то природной ленью или полнейшим равнодушием к собственному благополучию, Василий Никитич так и не понял, но ценил Каркадинова, обладавшего настоящим талантом учителя.

Низко поклонившись, Каркадинов встал возле стола в выжидательной позе.

— Садись! — кивнул на стул Татищев.

Каркадинов переступил ногами, но продолжал стоять. Только после второго приглашения сел и сразу словно переломился пополам, выставив кверху худые острые колени.

— Как дела в школе идут? — спросил Василий Никитич.

— Слава богу, изрядно! — с готовностью откликнулся учитель. — Учеников, не в пример прошлым годам, добавилось. Есть башковитые, уже счисление одолели, сейчас планиметрию да першпективу проходим!

— Нерадивые есть?

— Как не быть, имеются. Ежели розга не помогает, отцов штрафуем.

— Та-ак! А что с обсервациями метеорологическими? Мне за последний месяц рапорт об них не давали!

— Санникова на конторскую работу брали, а я с перепиской задержался. Три копии надобно снять, две из них для академии на латинский язык перевести. На той неделе, бог даст, управлюсь.

— Смотри не забудь. Вот еще что: подыщи скляницу с воронкой, равной ей по ширине, и выставь возле ветроуказателя. Сей простой инструмент поможет нам подсчитать облакопадение, сиречь осадки зимой и летом.

— А мы тут как-то с Андреем Артамоновичем думали, только не решили, чем дожди можно мерить.

— Вот скляницу и приспособь! А теперь о том, для чего я тебя и вызвал. Главному межевщику, — Василий Никитич кивнул на Андрея, — требуется добрый ученик, знающий геодезию и черчение ландкарт. Кого посоветуешь из школы взять?

— Лучше Матвея Огибенина вроде бы и нет. Да только он по вашему приказу с Афанасием Кичигиным старые ландкарты заново рисует и чертит.