Погода массового поражения - Дитмар Дат

взмыв высоко вверх над зеленым деревянным домиком, потом снижается, в благороднейшем парении, орел с герба этого государства, с белой головой и широкими крыльями, он рискует, в то время как слоисто-дождевой груз неба придавливает наши рожденные ползать души к земле, с высоты птичьего полета глядит на принадлежащий ему мир, в котором его органы чувств

утесы, осыпи, выжженная земля, по гнутому, ломаному дорожному барьеру видно, что здесь уже понаслучалось. грузовики обязаны ехать на низкой скорости, и о действительно габаритных автомобилях заранее оповещают мелкие рыбешки: oversize, красный транспарант на капоте, одно getting there[122] опасно: осыпающаяся скала, лавина, опрокидывающийся oversize

почтовый ящик и табличка с именем, но дорога к дому теряется в зарослях, девушки, что стоят под дождем в желто-оранжевых спецовках и караулят дорожную работу, выглядят так, будто как можно скорее хотят смыться отсюда, с выступа скалы через грязно-коричневую реку, за которой на бесконечно длинном леднике лежит ширма тумана, проломленная отвесным, красно-коричневым ужасом скалы, богатой минералами и гладко вылизанной, а кое-где поросшей мхом, панорама головной боли, и мы уже три часа в пути и ни разу еще за все время не

«Константин, извини, я знаю, мы хотели без остановок доехать, но я не могу, мне надо выйти, передохнуть..»

«… подкраситься».

«прекрати… правда, мне надо выйти из тачки».

«и где хочет наша неуравновешенная…» «ну ведь должен еще встретиться какой-нибудь магазин или лавка с резными трубками и всякой хренью на ближайших шести милях или где там?»

«хорошо, так и сделаем, чашечку кофе я переживу», он кашляет и недоверчиво смотрит на елки за окном, солдаты на расстоянии одного-трех метров друг от друга, будто иначе им негде развернуться, уфф, хамагамапффрр, как же дико я устала, за всем только белизна, пустота, и если с нами что-нибудь случится, то никто и пальцем не пошевелит: только об этом и ни о чем другом не говорит это место, «совершенно бессодержательное, равнодушное величие творения, по которому приходится заключить о столь же равнодушном творце» (Константин).

уже и не знаю, несколько дней, недель, месяцев, эпох не видели мы никаких торговых сетей никакого «Макдоналдса» никакой пиццерии никакого пятого этажа никакого молла. наконец справа из мороси возникает деревянный монстр с двумя миллионами оленьих рогов на крыше, мемориальный привал для поминок, но мне, пардон, надо срочно отлить

мурун говорит со звероловом, который тут всем заправляет, а я после облегчения пытаюсь влажными салфетками вернуть тесту своего лица немного цвета и свежести, тупо пялюсь в стеклянную лужу на стене, и меня там вдруг сразу две — за моей спиной, слева, то есть справа, девушка, на этот раз в скромной желтой футболке, говорит: «эмиш гетен».

я почти что жду, что она растворится, когда я обернусь, но она стоит там же, в слишком легкой маечке, хотя линялые голубые джинсы кажутся достаточно теплыми, и сапожки из беличьего меха.

«что? что опять за…» глаза очумело круглятся, брови в панике скачут вверх, мой двойник поднимает правую руку, машет ей, как ребенок, будто хочет сказать, бога ради, тихо, никто не должен знать, что я здесь.

я вздыхаю: «наниди…»

«no, no! мехиеме наниди, эхнехэм мара».

она за нами следила? я всех пропускала вперед, назло

Константину, а последние полчаса не было

подходит, наклоняется, обнимает, обхватывает меня, будто боится, что упадет на пыльный деревянный пол и ее утянут в

еще один взмах рукой, испуганные глаза, непонятные слова: «эмиш гетен, гетен». я трясу головой, она грустно на меня смотрит, потом кивает вправо, в сторону двери, туда?

«выйти? уйти? и ты не наниди?» большое искушение показать на себя саму и, как тарзан, сказать «клавдия», чтобы она раскрыла мне и свое имя, но, словно читая мои мысли (а откуда мне знать, что и вторая тоже-клавдия, которая на этой неделе перебегает мне дорогу, этого не умеет), она кладет свою собственную руку на грудь и шепчет: «тага. тага».

«о’кей, мара, сорри, но э…» опять машет, хочет спугнуть, к двери, я улыбаюсь, выглядит это, вероятно, страдальчески: «полагаю, что муруну… Константину… моему дедушке я об этом опять ни слова…» она набирает в грудь воздуха, как люди в рекламе леденцов с ментолом, один прыжок к туалету, шмыгает внутрь, запирается, стучат во вторую дверь, внешнюю, к уборным: «клавдия? все в порядке?»

«конечно, да. хэм. я немного освежусь, ок?»

«гм-гм».

осторожно стучусь в укрытие мары: «э? мара?» «иша?», лишь дуновение.

я трясу головой: «да, эмм, хорошей… хорошего дня. привет, эм-м, наниди, или кому там или чему», я уже не слушаю, что она отвечает, а слежу за собой, чтобы когда мы с Константином выходим из лачужки на вязкую парковку у булькающего ручейка, чтобы продолжить поездку, дождь превращается в снег, плотный мокрый сочный песочный хрустящий сахаристый косматый снег, и мне кажется, будто я вдруг знаю, что «gethen» может означать лишь одно, хотя сейчас и конец августа: зима.

равнина, вздох облегчения, ширь, бесконечность, и рассеченный край мира тянется ввысь, все деревья-солдаты в белых шинелях, подъездной путь нас манит, зовет, так что я чуть ли не хочу затормозить или лучше всего развернуться и уехать отсюда, взгляд в зеркало заднего вида, в котором все больше, чем кажется, вздох, я покоряюсь, мы прибыли в наше жилище. снег — это вода, которая еще размышляет, стоит ли ей становиться льдом

бледное, пустое место обрамляют заправка «тексако», высокое здание амбарного типа, которое возведено не из стройматериалов узнаваемой формы, а скорее только из своих цветов, грязно-красного и страхо-желтого, и большого металлического котла, наконец, туалет и запущенный, но уютный магазинчик, который называется «gakona stop’n’shop». туда?

«да, там нам дадут ключи», кратко, точно генерал перед битвой, тонкий рот, нахмуренные брови, но ведь плохо же не будет, никогда не бывает, если Константин боится чего-то общественного.

недурно: основательно конченая мамаша с синей шиной на руке, пропахшая шнапсом и несчастьем, дает нам ключи и наставляет своего дидятто, абсолютно искусанного — сплошные красные шишечки на лбу и на ручках, платьице грязное, глазки печальные, мамочка берет его на руки и говорит, надо нажать на «enter», чтобы заявленная нами трансакция состоялась, дитятя находит кнопочку на клавиатуре, и мы узнаем, что запланированные две ночи стоят по 55 долларов с носа — больше, чем договаривались, ну-ну, «а что нам делать, дальше ехать? она явно знает, что у нее в округе никакой конкуренции нет».

«it’s the oysterblue building», устрично-синий, тоже красивый цвет, «between the bam and the gas tank», как уютно, магазин, говорит она, закрывается в шесть и открывается в восемь, там можно выпить свой первый кофе, «if you need anything after the store closes»[123], well, то ключ висит на окне, на полке за дверью лежат туристические буклеты, карты, реклама, путеводители для рыбаков, пол сырой, но не от мытья, хозяйка, хи-хи, вострит ухо к существу, что слева от нее в темной кладовке за облупленной стеной упорно что-то скребет и шебуршит — там, вероятно, засаливают остальных детей, потом она нагло на меня таращится, поскольку знает, что Константина меньше моего трогает состояние этого заведения, вечно ведь одни только бабы обращают внимание на декор, но все наоборот: мне наплевать, я еще только вчера абитуриенткой была, а сегодня я рыжая зора из остросюжетного детектива, меня уже ничто не шокирует, она еще раз взглядывает на меня, теперь мне кажется, пока мурун заполняет какие-то бумажки, что она меня, скорее, осматривает, проверяет, сколько я вешу, чего стою, от этого мне — ничего странного — срочно хочется покурить, я уже хочу выйти без ответа и привета, когда слышу, как она шуршащему, лопочащему нечто, которое как раз прогорланило «wassup, уа need nything?», хрипло цедит в ответ: «уа won’t believe it, harry, there’s another one»[124].

мурун отрывается от свой писанины, его взгляд встречается с моим, мне следовало бы отвернуться или, как хотела, выйти попыхтеть — что он знает? что я знаю? о чем говорит эта женщина: еще одно, еще один, еще одна? наниди, мара, пропавшие дочери лира, я точно с катушек съехала, если б он знал, что я вижу себя в разных образах, с различными именами, рисующей заструги и мурун снова берется за ручку и говорит мне: «гм, клавдия, ты, случайно, не знаешь мой индекс?» то есть он не от замечания ксантиппы насторожился, а просто затрял на графе, которую не мог заполнить? я говорю ему его индекс, как можно медленнее, и дрожащими онемевшими пальцами высвобождаю сигареты из пальтишка, выхожу из барака, вдох, выдох, сигарету в рот, зажигалку из брюк, сапожочки, цок-цок, вниз по деревянному крылечку.