Библиотекарь - Михаил Елизаров

– Я против кандидатуры Светланы, – категорично заявил Луцис. – Почему мне нельзя, если я здоров?!

– Денис, ты же взрослый человек. Будь объективным к себе, – сурово произнесла Маргарита Тихоновна.

– Вот-вот, правильно, – поддержала ее Светлана. – Я с удовольствием составлю компанию мужчинам…

– А я с еще большим удовольствием, – засмеялась Вероника.

– Товарищи, – поднялась Таня. – Позвольте мне поделиться своими соображениями. Очень не хочется напоминать… Семья Возгляковых, – Танин голос дрогнул, – всего месяц как потеряла самого родного человека…

От этих слов у Светланы задрожали губы, Анна сморгнула слезу, а младшая Вероника закрыла лицо ладонями.

– Танька, – недовольно воскликнул Сухарев, – ну зачем ты так?! Вероника теперь полдня не успокоится…

– Извините, это просто вынужденная мера, – решительно продолжала Таня, – понятно, что гибель каждого читателя – невосполнимая утрата. Но семья ведь все равно большее… Наши девочки – они сильные люди, но не стоит лишний раз травмировать их очередными душевными нагрузками. Может, хватит с них, а?

– Таня, ну зачем ты нас эгоистками какими-то выставляешь?! – с болью сказала Анна. – Мы здесь равны. Нам все одинаково дороги!

– Таня верно говорит, – кивнул Марат Андреевич. – При чем здесь эгоизм? Вам сейчас восстановиться надо, сердцем окрепнуть. Правильно я тебя понял, Таня?

– В яблочко, товарищ Дежнев. Поэтому я предлагаю свою кандидатуру и убедительно прошу вас поддержать меня! Ну, в конце концов, не Алексею же идти! Тимофей Степанович, а ты что молчишь? Ведь вам же со мной проще будет!…

– Спасибо, Танюша, – Маргарита Тихоновна вздохнула. – Ты хорошо рассудила, лучше, чем я. Давайте, товарищи, проголосуем…

– И чтоб единогласно «за»! – шутливо пригрозила Таня. – Воздержавшиеся – враги на всю жизнь!

Я ощутил новое странное чувство. Нечто похожее на угрызения совести. Закончилось голосование, ребята разошлись, а неуютное чувство разбухало во мне, так что к вечеру прежняя робкая оболочка моей души уже нестерпимо жала, как ботинок меньшего размера.

Пытаясь заглушить это состояние, я взялся за Книгу. В этот раз все оказалось намного проще, текст не скользил, и через два часа я впервые прочел Книгу Памяти…

БИБЛИОТЕКАРЬ

Не стану повторяться о пережитых обманных видениях. Подброшенное детство вполне могло быть моим. Но не это главное. Более захватывающим был даже не сам факт активизации ложной памяти, сколько ее послевкусие. Книга словно открыла артезианский колодец, из которого устремился безудержный поток позабытых слов, шумов, красок, голосов, отмерших бытовых мелочей, надписей, этикеток, наклеек… В эфире – пионерская зорька, орешек знаний тверд, но все же мы не привыкли отступать, в аэропорту его встречали товарищи Черненко, Зайков, Слюньков, Воротников, Владислав Третьяк, Олег Блохин, Ирина Роднина пишется с большой буквы, Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по 7 копеек, пломбир в шоколаде и на палочке – 28, кружка кваса 6 копеек, молоко в треугольных пакетах, кефир в стеклянной бутылке с зеленой крышечкой, жевачка бывает апельсиновой и мятной, чехословацкие ластики тоже можно есть, в киоске Союзпечати продаются переводные картинки, тонкие как масляная пленка, лучшая брызгалка делается из бутылки от синьки, дымовушка из скорлупы шарика пинг-понга, самострел с деревянной бельевой прищепкой, ключи от квартиры носят на шнурке, варежки на резинках, плетеная ручка, чертик из капельницы, настольный футбол, отряд, наш девиз: ни шагу назад, ни шагу на месте, только вперед и только все вместе, помните через века, через года, о тех, кто уже не придет никогда, пионеры-герои Володя Дубинин, Марат Казей, Леня Голиков, Валя Котик, Зина Портнова, Олег Попов, Лелек и Болек, Кубик Рубика, переливные календарики, планетарий, фильмы по диапроектору, журналы «Веселые картинки», «Мурзилка», «Юный Техник» с фокусами на обложке, велосипеды «Орленок», «Салют» и «Десна», в будни «Приключения Электроника» и «Гостья из будущего», по пятницам «В гостях у сказки», в субботу «Абвгдейка», в воскресенье «Будильник», неделя – это разворот дневника…

Я стоял на балконе. Над вечереющим миром раскинулось лиловое грозовое небо. Ветер бросал мне в лицо горстями первые дождевые капли, приятно студившие лицо. Я уже все понял и обдумал.

Чуть успокоившись, я вернулся в комнату. Из платяного шкафа достал мотоциклетный шлем. Там было и дядино оружие – мне показалось, это очень старый геологический молоток. Длинная рукоять заканчивалась кожаной петлей. Железная сбитая пятка была несколько крупнее, чем у обычного гвоз-додера, и противоположная сторона вытягивалась чуть изогнутым книзу заточенным четырехгранным клювом, как у боевого клевца.

Затем я позвонил Маргарите Тихоновне и сдержанно сообщил, что отправляюсь в Колонтайск.

Маргарита Тихоновна спросила:

– Алексей, ты прочел Книгу?

Не знаю почему, но я постеснялся сказать ей правду, промямлил что-то невнятное и простился до завтра.

Не только Книга заставила меня совершить этот поступок. Я вспомнил мой страшный двадцать седьмой юбилей. Предчувствуя беду, за две недели я обзвонил былых кавээновских дружков и школьных приятелей. Они вяло откликнулись на зов, обещая прийти. Хоть и не особо тесно, мы все-таки продолжали общаться и, если в городе встречались, брали по пиву и, сидя на скамейке, травили анекдоты. Приятели благодарили, оговариваясь, что много дел, семья, дети. Я испугался этой человеко-пустоты и наприглашал людей совсем не близких, едва знакомых по работе.

Наступил день рождения. С утра меня поздравили шерстяным свитером родители и укатили за город – начиналась дачная страда. Потом на час заскочила Вовка с племянником Иваном и шоколадным тортом. Поцеловала, извинилась, что Славик приехать не может – сидит с захворавшим Ильей, – но желает мне самого лучшего и дарит плеер. Вовка помогла накрыть на стол и довела до ума материны съестные заготовки. К вечеру я ждал гостей…

Никто не пришел. Отмаявшись трехчасовым ожиданием, я собрал со стола тарелки, бокалы, разнес по комнатам стулья, сложил праздничную еду в холодильник и, прихватив бутылку водки, отправился на край города, как на край света. Я трясся в автобусе до конечной, ковылял по вымершей грунтовой дороге, продирался сквозь ломкий бурьян, пока не вышел к обрыву. В обозримой дали, похожий на рухнувшую новогоднюю елку, лежал мой город.

Я пил водку крохотными глотками, и раскаленные пьяные слезы текли по щекам. «Ну как же так, а? – бессильно вопрошал я. – В чем я провинился перед тобой, жизнь? Разве не ты сладкоголосым квартетом клялась много лет назад с экрана черно-белого „Рекорда“ пора-пора-порадовать меня веселыми друзьями, счастливым клинком и красавицей Икуку? Я же подпевал тебе, жизнь! Я же поверил! Как жестоко посмеялась ты надо мной! Близится к концу мой третий десяток, а верных друзей нет и не будет, слабая рука никогда не познает эфеса, и моя Икуку не загуляла на соседней улице. Икуку – белокурый гибрид Миледи и Констанции. Ее не существовало, она была миражом, слуховым обманом, опрокинутым „и кубку“, лужей дешевого портвейна на изрезанной клеенке…»

И вдруг жизнь, пусть и запоздало, но все же расплатилась, вернула обещанное, только сделала это слишком неожиданно, из-за угла, так что я не успел разглядеть свое счастье и почти месяц слепо боялся его.

Читальня восприняла мое неожиданное решение без восторженных комментариев, как нечто само собой разумеющееся, но я понял, что экзамен на должность библиотекаря с честью выдержан.

Тимофей Степанович сказал мимоходом:

– Я же говорил, Алексей, родство – великая вещь!

Книга всколыхнула совесть, но не безрассудство. Я осознавал, что боец никудышный. Специально для меня Оглоблин соорудил из обнаруженных в шкафу брусков белазного протектора прочный и удобный панцирь на манер старорусского калантаря – две половинки, скрепленные сверху гибким наплечником. К поясу цеплялся подол до колен из более легкой камазной покрышки. Надетый поверх выринской куртки, панцирь совсем не стеснял движений рук. Мотоциклетный шлем, укрепленный такими же шинными пластинами, надежно закрывал шею и уши. Также меня наскоро обучили нескольким простейшим, но действенным приемам с дядиным клевцом.

Многие часы я проводил у Маргариты Тихоновны. Она ставила свои любимые пластинки, и мы говорили под аккомпанемент советской эстрады семидесятых годов на отвлеченные, не громовские темы…

Благодаря Книге Памяти в один из тех тревожных вечеров я пережил звуковое откровение, очень укрепившее мой дух… В динамике протрубила фанфара, и барабаны рассыпали дробь эшафота. Над ними взмыл и затрепетал, словно знамя, высокий мальчишеский голос: «Остался дом за дымкою степною, не скоро я к нему вернусь обратно. Ты только будь, пожалуйста, со мною, товарищ Правда, товарищ Правда…»