Простая формальность - Барбара Хоуэлл

— Это не для нее. И кроме того мне с ней не скучно. Тут что-то другое.

Он уставился на охотничью сцену над головой у Нэнси. Благородные коричневые тона и элегантные всадники, как и следовало ожидать, не могли помочь ему разобраться в собственных чувствах.

Одно только было ясно: в интимных делах у них с Синтией проблем не было. Они занимались любовью все еще очень часто и подолгу. И ей не надо было надевать ботфорты, чтобы возбудить его. Но даже и в этой сфере произошла едва уловимая перемена, словно какая-то безнадежность, будто трясина, стала медленно засасывать их обоих. И днем, как бы компенсируя смутные ночные тревоги, она бывала особенно оживлена, задириста, но и уязвима — нажми посильнее, и защитная оболочка хрустнет, как корочка у поджаренного бекона, который, кстати, она перестала подавать ему на завтрак. Но как все это рассказать Нэнси, даже если у нее хватит терпения его выслушать?

Он следил, как она медленно натягивает колготки. Только когда она их надела и взялась за лифчик, он спросил:

— Уже одеваешься? Что так?

— Наверное, сегодня не наш день. Извини. Мне надо домой.

Он ничего не имел против того, чтобы она оделась, но от мысли, что через несколько минут она уйдет и оставит его одного, ему сделалось тошно. Ей-то что — встанет и пойдет, а он сиди тут один и мучайся, раскладывай по полочкам отношения с Синтией. Да, все-таки зря он не настоял на гостинице. Как задумал, так и надо было действовать. В конце концов ей же нравятся гостиничные номера.

— У меня тут есть кое-что, я тебе не показывал? — спросил он, открывая боковой ящик письменного стола и вынимая оттуда баночку с красными таблетками. — Это нембутал, тут на двоих таких как я хватит. Уснешь и не проснешься.

— Где ты это взял? — Она посмотрела на него с тревогой, как обеспокоенная мамаша. Он не поверил в ее искренность.

— Одна знакомая медсестра дала. Когда Мэрион от меня ушла, я попросил ее достать таблетки.

— Зачем ты держишь их здесь?

— Чтобы были под рукой. Вдруг понадобятся.

— Откуда такие мрачные мысли? Да еще теперь, когда у тебя и с личной жизнью, и с финансами вроде все в порядке?

Он улыбнулся печально и поставил баночку на стол перед собой.

— Сам не знаю — а может, знаю. Может, не все у меня в порядке с личной жизнью. Я возлагал на Синтию слишком большие надежды. Думал, женюсь на ней, и все проблемы исчезнут. Как говорится, сценарий придумал и роли распределил.

— Ну, значит, сам и виноват, коли придумал такой бездарный сценарий!

— М-да. Единственное, что мне бесспорно удалось — это позлить Мэрион. Тут никакой осечки. Но ведь главная задача была не в этом. Не для того я все это затевал.

Конечно, не для того, какие могут быть сомнения? Он поднял глаза. Нэнси повязывала вокруг шеи шарфик.

— А где ты встречаешь Рождество? — поинтересовался он.

— Не знаю. Может, съезжу домой в Мэн, а что?

— Приходи к нам. Посмотришь на детей — все будут в сборе.

— То-то Синтия обрадуется!

— Она не будет против, вот увидишь. Попросту не

посмеет.

— Я подумаю, ладно? Если наскребу денег на билет, я все-таки хотела бы повидаться с матерью. Ей в будущем году шестьдесят девять.

Она подкрасила губы. Потом, улыбаясь, подошла к столу, приложилась ярко-красными губами к его щеке, схватила баночку с нембуталом и положила к себе в сумочку.

— Если это шутка, то не самая удачная.

Он достал носовой платок, яростно потер щеку и выбросил платок в корзинку для бумаг.

— Ну не сердись. У тебя был такой мрачный вид! И потом мне нужно было тебя как-то отвлечь, чтобы забрать таблетки.

— Это еще зачем?

— Пусть побудут пока у меня. Если соберешься кончить жизнь самоубийством, тебе придется мне позвонить. Разве не для этого существуют друзья?

И вновь в ее взгляде промелькнуло сочувствие и беспокойство. И он вновь усомнился в ее искренности. Но бутылочку отбирать не стал. Зачем? У него в столе была еще одна точно такая же. А ей будет приятно сознавать, что в каком-то смысле его жизнь в ее руках — пусть думает, что ей отводится важная роль, что он нуждается в ее поддержке. Несправедливо было бы лишать ее даже этого. Да и вообще ей не повредит иметь при себе такие таблетки. Он искренне верил, что каждый человек (особенно люди типа Нэнси и его самого) должен иметь возможность по собственному усмотрению свести счеты с жизнью.

Глава одиннадцатая

Синтия наряжала елку и украдкой плакала. Был канун Рождества, и она наконец осталась одна. Девочки готовили на кухне закуски. Двое сыновей Клэя — Алекс и Лэнс — в задней комнате смотрели телевизор и попутно заворачивали подарки. Клэй, проходив по магазинам пять часов, прилег в спальне отдохнуть. Он вернулся домой с сияющим видом, притащив в каждой руке по три пакета, набитых красиво упакованными коробками и коробочками. Расцеловавшись со всеми по очереди и каждому пожелав «Веселого Р-р-рож-дества!» на манер Санта-Клауса, который приветствует покупателей в магазине, он объявил, что обожает Рождество, что это самый веселый день в году и для полного счастья не хватает только снега.

Миссис Мур, которая приехала провести с ними праздник, была немало обескуражена всем этим шумом и гамом и еще присутствием волевого мужского начала в квартире дочери. Приготовив салат и поставив в духовку пироги с мясом, она ушла в отведенную ей комнату для гостей и принялась выпускать подол платья, купленного лет двадцать назад.

Синтия взяла в руки елочную игрушку (она смастерила ее примерно тогда же, когда мать купила себе это платье) — ярко-розовый атлас, искусно расшитый блестками и бисером под жемчуг. Ей вспомнились тихие рождественские праздники, которые они с Джоном Роджаком столько лет проводили вместе. Она бросила игрушку на пол, но той ничего не сделалось. Тогда она наступила на нее ногой и давила, давила каблуком, пока пластмассовые жемчужины не раскрошились в пыль.

На глаза снова навернулись слезы — как всегда под Рождество, ужасно хотелось плакать. Каждый год, едва наступал декабрь, все повторялось заново: ей начинало казаться, что она никогда не сумеет оправдать ожиданий своих близких, что она недостаточно их любит и от них тоже не получает должной отдачи, а тут еще это вымученное веселье, в котором хочешь не хочешь — обязан принимать участие, и в результате — глухое раздражение и протест (и все это на фоне ужасающей статистики самоубийств — традиционный декабрьский скачок). Как всегда, она изо всех сил старалась побороть эти настроения — как всегда, безуспешно. Сейчас, находясь в своем новом доме, она снова делала еще одну отчаянную попытку — заставляла себя любоваться елкой, которую купила накануне в цветочной лавке на Лексингтон-авеню, когда над городом навис густой туман. В Велфорде за самое распрекрасное деревце она заплатила бы в десять раз меньше.