Цейтнот - Анар

На этом их разговор закончился, и они никогда больше не возвращались к этой теме.

И вот сегодня Курбан-киши вдруг спросил:

— Когда сдают здание? — Пояснил: — Я говорю про школу.

— До пятнадцатого августа комиссия должна принять.

— Ты пригляди там… чтобы не было тяп-ляп. Школьное оборудование я заказывал в Риге. С ним надо поосторожнее. Глаз нужен… а то… знаешь, как у нас… испортят, сломают что-нибудь…

Отец все еще жил мыслями о школе. Ничто не послужило ему уроком.

— Не беспокойся, — сказал Фуад.

Помолчали. Фуад взглянул на часы. Десять минут он еще мог посидеть.

— На днях звонил Гафур Ахмедли, — снова заговорил отец. Увидев, что Фуад удивлен, усмехнулся. — Интересовался моим самочувствием. Никак, тебя повышают, а? Спросил меня: «Курбан-муаллим, чем могу служить вам? Что надо?»

— И что ты ответил?

— Что я мог ответить?.. Сказал ему: с подлецами не разговариваю. И повесил трубку.

— Почему?

— Что значит — почему? Так мне захотелось, вот и все.

— Разве человек всегда делает то, что ему хочется?

— А разве человек всегда делает то, что от него хотят?

Фуад почувствовал, что отец раздражается. Замолчал, не стал спорить.

В комнату вошла мать со сковородкой в руке, поставила ее на стол.

— Извини, сынок… Знаю, ты спешишь… Что можно приготовить за десять минут? Съешь хоть яичницу. Замори червячка, подкрепись. Наверно, с утра ничего не ел. И мне будет спокойнее за тебя…

— Исключено, мама. Есть не буду, я сыт. Поел на банкете в аэропорту.

— Так ведь яичница… Ну хоть попробуй.

— Честное слово, не хочу.

Мать, огорченная, унесла сковородку из комнаты.

Фуад встал. И вдруг увидел на стене над кроватью отца большой фотопортрет Джейхуна и Первиза.

«Когда это они повесили?.. Или я просто раньше не замечал?»

К горлу его подступил ком, на глаза навернулись слезы. Неожиданно он почувствовал себя таким виноватым… Но перед кем? Перед отцом? Перед матерью? Перед детьми? Но в чем?

В чем он виноват перед ними?

«Странный, непонятный, запутанный мир человеческих отношений… — думал Фуад. И тут же мысленно возразил себе: — Разве странный? Разве непонятный? Столь уж запутанный? Извечная проблема — отцы и дети? А может, другая извечная проблема? Жизнь и мы? Мы, ее дети, делающие что-то чуть-чуть не так, наперекор ее — Жизни! — Порядку, ее Законам, ее Истине».

— Я должен идти, в семь у меня важное мероприятие, — сказал Фуад. — Завтра привезу к тебе врача из лечкомиссии.

— Зачем? Я уже хорошо себя чувствую.

Мать засуетилась:

— Я провожу Фуада и вернусь.

Курбан-киши желчно усмехнулся:

— Конечно, сам он дорогу не найдет.

Мать и сын вышли в галерею. Черкез-арвад зашептала:

— Он очень скучает по Джейхуну. Обожает его. Первиза тоже любит, но по Джейхуну прямо-таки с ума сходит. Только он строго-настрого наказал ничего не говорить вам… Пусть, говорит, внуки сами приходят, когда захотят. Я вчера позвонила вам от Анаханум, Рима обещала, что сегодня пришлет ребят. Да вот не пришли. Наверно, уроков много задают, поэтому… Не смогли…

Фуад кивнул:

— Да, мама, уроков много задают.

Они вышли на лестницу, спустились во двор. Фуад чувствовал: мать хочет еще что-то сказать ему, не решается.

Все-таки Черкез-арвад пересилила себя:

— Фуад, детка, да буду я твоей жертвой, не обижайся, пожалуйста, спросить хочу… Как там наш квартирный вопрос? Не слышно ничего?

Мать уже не раз заводила разговор об этом, просила сына помочь. И Фуад обещал: «Получите новую квартиру». На днях советовался с Шовкю. Тот сказал: «Поступай как знаешь, но если хочешь знать мое мнение, то я считаю: надо немного подождать. В данной ситуации это будет не очень хорошо. Недоброжелатели начнут писать во все инстанции: мол, Фуад Мехтиев злоупотребляет служебным положением, устроил квартиру своим родителям…»

Фуад сказал:

— Ты знаешь, мама, потерпите еще немного. Столько лет терпели… Что-нибудь придумаем.

— Хорошо, детка, хорошо. Как скажешь… Тебе виднее… — Они подошли к воротам. Мать снова заговорила: — Понимаешь, сынок, я-то ничего, могу терпеть… но вот… этот туалет… вечная вонь… прямо ужас какой-то! Отец твой — старый человек, инвалид войны… несколько раз за ночь встает… ковыляет вниз на своем протезе…

Фуад кивнул: дескать, все понимаю. Попрощался с матерью, вышел на улицу. Обратил внимание: на углу их дома, на тротуаре, стоит большой чугунный котел для варки кира.[4]

Не успел сделать и двух шагов, как услышал сзади голос матери:

— Фуад, детка!

Обернулся:

— Да, мама.

— Ради аллаха, извини! Память у меня дырявая стала. Когда ты пришел, все думала… что-то я должна была сказать тебе… Сейчас вот вспомнила. Помоги мне, пожалуйста… Надо поменять воду в аквариуме. Одна я не смогу… А Курбан, сам видишь, слег… Давай это сделаем вместе. Извини, что утруждаю тебя…

Фуад посмотрел на часы.

— Клянусь, мама, спешу. Очень важное мероприятие. Завтра пришлю Касума, он поможет тебе.

— Да?.. Ну, хорошо… Иди, сынок. Смотри не опоздай. Да буду я твоей жертвой… А то я боюсь — подохнут рыбки… Ты ведь знаешь, для отца они — все. Поцелуй за нас Джейхуна и Первиза.

Глава двенадцатая

Дом культуры железнодорожников, где открывалась выставка «Баку сегодня и завтра», находился в пяти минутах ходьбы от дома родителей.

Текст выступления, написанный Михаилом Моисеевичем по его, Фуада, тезисам, лежал в кармане. Но он решил: «Буду говорить без бумажки. Так эффектнее».

Вначале маленький экскурс в прошлое, в историю города, затем… Почувствовал, что не может сосредоточиться. Другие мысли лезли в голову. Но он не беспокоился. У него был солидный опыт в подобного рода выступлениях. Фуад знал: как только начнется церемония открытия, он превратится в натянутую — и настроенную! — струну. Мысль начнет работать четко, ясно.

Вот и Дом культуры. На часах — без шести минут семь. Но как странно! Ни толпы, ни гостей, ни машин, ни работников милиции.

Человек с красной повязкой на руке, стоявший у входа, узнал Фуада:

— Салам, товарищ Мехтиев! Добро пожаловать! Вы — первый. Только рановато. Или вам не сказали? Маленькое изменение. В восемь открытие. Перенесли на час.

Фуад немного смутился, улыбнулся дежурному:

— Да, да, сейчас вспомнил. И секретарша вчера говорила, и начальник предупреждал. А я-то… Да, заработались мы. Ну, ничего, погуляю часок, подышу воздухом.

Он направился по улице в сторону центра.

Проходя мимо закусочной, ощутил запах горячих кутабов.[5] «Напрасно я отказался от маминой яичницы», — с сожалением подумал Фуад.

Что он, в сущности, ел на банкете? Так, перекусил чуть-чуть. Воробей и тот не насытился бы! Поехать домой поужинать? Далеко. Не успеет вернуться к восьми. К родителям опять пойти? Но он отверг этот вариант. Как-то несолидно получится: раз в месяц бывает у стариков, и вдруг спустя полчаса после того, как ушел, снова появляется… В чем дело?.. Да вот, пришел есть яичницу. Ах, ах!..

Подумал: а не заглянуть ли в эту закусочную? Кто его здесь знает — в этом районе? Зайдет, заморит червячка. Когда-то тут подавали вкуснейшие кутабы. Лет пятнадцать назад…

Фуад вошел в закусочную. Маленькая, тесная. Полно народу. Накурено. Вряд ли здесь он встретит кого-либо из своих знакомых. Люди его круга, как и он сам, не ходят в подобные забегаловки.

В углу освободился столик. Он сел за него. Стол являл собой живописный беспорядок: скомканные бумажные салфетки, тарелки с остатками еды, куски хлеба, пустая водочная бутылка, пепельница, полная окурков.

Подошел официант, убрал стол, перевернул обратной стороной скатерть. Вопросительно посмотрел на Фуада:

— Так, слушаю.

— Что у вас есть?

— Кутабы с мясом, с зеленью…

— По пять тех и других. Закуску какую-нибудь.

— Ясно. Пить что будете? Водка, коньяк, вино?

— Бутылочку боржоми.

— Боржоми нет. «Бадамлы».

— Давай. Только побыстрее, я спешу.

— Хорошо.

Официант принес сыр, кресс-салат, редиску, огурец, бутылку «Бадамлы», а немного погодя — две тарелки с кутабами.

Неплохие были кутабы.

За соседними столиками громко разговаривали, смеялись, произносили тосты:

— …Сказать, почему я пью за тебя?.. Слушай сюда… Я пью за тебя потому, что ты — мужчина! Ты — человек! Железный парень, во!.. Агабала тоже мужчина… Разве нет?.. Но я пью лично за тебя, потому что ты — мировой парень, ты — мужчина…

— …Когда брат Тофика вернулся из армии, он все рассказал мне… Он клялся, что видел своими глазами…

— …Нет, ты слышишь?.. Я пью за тебя потому, что ты — мужчина. Муж-чи-на! А мужчина должен быть человеком… Агабала тоже мужчина, но ты, кроме того, еще и мировой парень… Поэтому я пью лично за твое здоровье… Или ты думаешь, Надир пьян?.. Клянусь вот этим хлебом, нет… Я и Агабале сказал: Талят — мужчина…