Три метра над небом - Федерико Моччиа

 — Так лучше?

   Баби кивает. Стэп садится рядом на парапет, свесив ноги, уставившись на нее с улыбкой.

 — И это ты? Ты, которая ненавидит отморозков, ненавидит насилие? Ничего себе! Да если бы я тебя не оттащил, ты бы ее убила!

   Баби делает шаг к нему и разражается слезами. Ее буквально скручивают рыдания. Будто что-то рухнуло внутри, прорвалась плотина, упал барьер, и хлынул поток слез. Стэп смотрит на нее, растерянно разводит руками. Обнимает нежные вздрагивающие плечики.

 — Ну, не надо, не надо. Ты не виновата. Тебя спровоцировали.

 — Я не хотела ее бить, не хотела делать ей больно. Правда… Я не хотела…

 — Я знаю.

   Стэп берет ее за подбородок. Стирает соленую слезинку, приподнимает ей голову. Баби открывает глаза, шмыгает носом, смаргивает слезы, улыбается, но еще не спокойно. Стэп наклоняется к ней и целует. Она сейчас такая хрупкая, теплая, податливая, чуть соленая. Баби не противится, ища в поцелуе утешения, сначала робко, затем все сильнее уходя в отчаяние — до тех пор, пока он не уткнулся ей в шею. Он ощущает ее влажные щеки, прохладную кожу, толчки икоты где-то в глубине.

 — Ну все, хватит, — отстраняет он ее. — Перестань плакать.

   Стэп залезает на парапет.

 — Если не перестанешь, я прыгну вниз. Я не шучу.

   Делает пару неуверенных шагов по мраморному краю. Поднимает руки, пытаясь удержать равновесие.

 — Ну так что, перестанешь — или…

   Под ними далеко внизу — спокойная темная река, вода, окрашенная ночью в черный цвет, берега, поросшие кустами. Баби глядит на него испуганно, но продолжает икать.

 — Не надо… пожалуйста.

 — Перестань плакать!

 — Это не от меня зависит…

 — Тогда пока!..

Стэп подпрыгивает и с воплем срывается вниз. Баби подбегает к краю парапета.

 — Стэп! — никого, только медленно течет река.

 — Бу-у-у!!!

   Стэп высунулся из-под парапета и схватил ее за воротник куртки. Баби орет.

 — Ага, поверила! — и целует ее.

 — Вот мне недоставало только этого! Ты же видишь, в каком я состоянии, — и выкидываешь такие шуточки.

 — Я нарочно. Ты сильно испугалась, и все прошло.

 — Икота прошла, конечно…

 — Ну, ты же и не икаешь, и не плачешь? Иди сюда.

   Он помогает ей перелезть через парапет. Они стоят в темноте на узком карнизе. Под ними река, чуть дальше — огни «Олимпики». Кругом тьма, тихо шепчет течение, они снова целуются. Со страстью и восторгом, полные желания. Он поднимает ей футболку и обнажает грудь, ласкает ее. Расстегивает рубашку и прижимается к ее мягкой колее. Стоят так, впитывая тепло, слушая стук сердец, чувствуя, как соприкасаются их тела под прохладным ночным ветром.

   Позже, сидя на краю парапета, смотрят на звезды. Баби расслабленно вытянулась, положив голову Стэпу на колени. Он перебирает ей волосы. Тишина. Баби замечает надпись.

 — А ты мне ничего такого не писал…

   Стэп оборачивается посмотреть. Баллончиком с краской на стене выведено: «Чербьятта я тебя люблю».

 — Да, не писал. Но ты же говоришь, что я и писать не умею.

 — Но можно же продиктовать кому-то, а уж он напишет, — запрокидывает голову Баби, улыбаясь ему в ответ.

 — Ну да, ну да… а почему ты ничего такого не пишешь, мне кажется, это как раз в твоем стиле.

   На колонне перед ними другая надпись: «У Кати жопа лучше всех в Европе». «Кроме одной» — дописано в скобочках. Стэп улыбается.

 — Эта надпись куда честнее. Потому что кроме одной — это кроме твоей.

 — Не люблю такие шутки.

 — Хорошо, я больше не буду, — пытается обнять ее Стэп. Баби уворачивается. — Не веришь? Честное слово.

 — Ладно… а если не сдержишь слово, я тебя побью!

39 

 — Джервази!

   Баби поднимается. Джаччи пристально смотрит на нее и улыбается.

 — Идите, идите сюда.

   Баби выходит из-за парты. Да, ей не просто почудилось. По истории ее уже спрашивали. Джаччи имеет на нее зуб.

 — И дневник, дневник с собой прихватите.

   Эти слова поражают ее в самое сердце. Она почти теряет сознание. Класс завертелся. Баби смотрит на Паллину. Та тоже побледнела. Сжимая в руках ставший неожиданно тяжелым, почти неподъемным, дневник, Баби подходит к кафедре. Зачем Джаччи дневник? Нечистая совесть не подсказывает ей ничего. Вдруг — лучик надежды. Может, она хочет проверить, подписано ли замечание? Она хватается за эту соломинку, за безумную надежду. Кладет дневник на кафедру.

   Джаччи открывает его, сверля Баби глазами.

 — Вас вчера не было в школе, так?

   Последний проблеск надежды гаснет.

 — Так.

 — И почему же?

 — Я плохо себя чувствовала.

   Сейчас она чувствует себя отвратительно. Джаччи приближается к странице освобождений. Находит последнее — улику в деле.

 — А это подпись вашей матери, так?

   Джаччи подносит дневник к глазам. Баби смотрит на попытку подделки. Вдруг она кажется ей безумно фальшивой, невероятно жалкой и откровенно притворной. Жалобное «да» слетает с ее онемевших губ.

 — Странно. Я недавно говорила по телефону с вашей матерью — она вообще не знает о том, что вы отсутствовали. Не говоря уж о том, что она что-то подписывала. Она сейчас придет в школу. Надо сказать, она отнюдь не в восторге. Прощайтесь со школой, Джервази. Вас исключат. Поддельная подпись, если о ней сообщают куда следует, как я, — обойдется вам в отстранение от занятий. Жаль, Джервази, очень жаль — вы могли получить неплохие оценки на экзаменах. Теперь только на будущий год. Возьмите.

   Баби забирает дневник. Теперь он кажется неожиданно легким. Все вокруг становится другим — то, как она движется, как идет. Она как будто повисла в воздухе. Она ловит взгляды соучениц в повисшей тишине.

 — На этот раз — ошиблись вы!

   Дальше она помнит плохо. Какая-то комната с деревянными скамейками. Крики матери. Приходят Джаччи с директором. Ее выставляют за дверь. О чем-то долго спорят, пока она ждет в коридоре. Где-то в глубине коридора проходит монахиня. Они обмениваются хмурыми взглядами. Позже выходит ее мать. Тащит ее за руку к выходу. Она в ярости.

 — Мама, меня выгонят?

 — Нет, завтра утром пойдешь в школу. Есть выход, но сначала надо спросить у отца, согласен ли он.

   Что это за выход, если маме надо спросить согласия папы? После обеда до нее вдруг доходит. Дело в деньгах. Им придется заплатить. Прелесть частных школ в том, что все можно легко решить. Вопрос лишь в сумме.

   Даниела с телефоном в руках входит в комнату.

 — Держи, это тебя.

   Баби спала, измученная событиями.

 — Алло?

 — Привет, поедешь со мной? — Это Стэп. Баби садится на кровати. Теперь она окончательно проснулась.

 — Я бы с радостью, но не могу.

 — Ну перестань, махнем в «Парназо» или в «Пантеон». Я угощу тебя кофейным мороженым со сливками в «Золотой чашке». Ты пробовала? Это просто сказка.

 — Я наказана.

 — Что, опять? Еще не все?

 — Вообще все, но сегодня учительница поймала меня на фальшивой подписи, в общем, начался скандал… Она на меня зуб точит. Донесла директору. Меня хотели оставить на второй год. Но мама их всех построила.

 — Ну и мать у тебя! Тот еще норов. Всегда добивается, чего хочет.

 — Ну, не все так радужно. Ей придется заплатить.

 — И сколько?

 — Пять тысяч евро. Как бы в дар.

 — Вот блядь! Ни хрена себе благотворительность! — Стэп аж присвистнул. Повисает смущенное молчание. — Алло, Баби?

 — Я тут.

 — Я думал, разъединилось.

 — Нет, я думала об этой училке, о Джаччи. Боюсь, что скандал на этом не кончится. Я ее осудила перед классом, и она хочет, чтобы я за все заплатила!

 — Это кроме пяти тысяч евро?

 — Это-то мама отбашляет, понятно… это как бы подарок. А она отыграется на мне. Вот ведь жопа! У меня были такие хорошие оценки, что экзамены просто тьфу!

 — Так ты совсем не можешь приехать?

 — Ты шутишь? Позвонит мама, не найдет меня — та-акое начнется!

 — Хорошо, тогда я приеду к тебе. Баби смотрит на часы. Почти пять. Раффаэлла обычно возвращается куда позднее.

 — Хорошо, приезжай. Чаем напою.

 — А пива не найдется?

 — В пять часов?

 — Нет ничего лучше пива в пять часов, а английские обычаи я терпеть не могу, — и кладет трубку.

   Баби соскакивает с кровати, влезает в туфли.

 — Дани, я сбегаю за продуктами. Тебе ничего не надо?

 — Нет, не надо. Что, Стэп придет?

 — Ну, я побежала.

   Она покупает два сорта пива — банку «Хайнекена» и банку «Перони». В вине она разбирается получше. А о пиве не знает почти ничего. Бежит обратно домой и ставит их в холодильник. Вскоре пищит домофон:

 — Да?

 — Это я.

 — Первый этаж, — она жмет дважды на кнопку и идет к двери.

   Не удержавшись, окидывает взглядом все вокруг. Вроде все на месте. Открывает дверь. Видит, как он взбегает по ступенькам. На последней останавливается и улыбается той улыбкой, что так нравится ей.