Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

Десятью днями позже после скромной церемонии Джейн Сеймур стала третьей женой короля и новой мачехой Марии.

Глава восьмая

— Она встала на колени передо мной так, как я сейчас стою перед вашей милостью, — Жена коменданта Тауэра поерзала на своих костлявых коленях, размышляя про себя, выглядит ли она так же глупо, как чувствует себя. Она находилась в комнате Марии в Хансдоне, куда приехала три дня спустя после казни Анны, чтобы со свойственной ей щепетильностью исполнить обещание, данное умершей женщине. Никакой реакции со стороны неподвижной маленькой фигурки, стоящей перед ней, не последовало, поэтому леди Кингстон, борясь со смущением, продолжила дословный пересказ послания Анны. Ее последние слова упали все в тот же омут молчания, и она уже с беспокойством подумала, как долго еще ее бедным коленям испытывать жесткость пола.

Наконец Мария заговорила:

— Пожалуйста, присядьте.

Леди Кингстон с облегчением встала с колен и опустилась в предложенное ей кресло. Мария же продолжала стоять, полуобернувшись к окну, и жена коменданта взглянула на нее снизу вверх со смутной надеждой увидеть, что это бледное лицо хоть чуть-чуть смягчилось. С едва заметным упреком в голосе она отважилась продолжить:

— Бедная душа очень страдала в дни своего заточения. Было просто невыносимо слушать ее взрывы рыданий и дикого хохота.

Холодная жестокость, прозвучавшая в голосе Марии, чуть не заставила леди Кингстон подпрыгнуть в кресле, как она потом рассказывала сэру Уильяму.

— Что пользы от ее страданий моей матери? Разве они возместят королеве годы ее мучений? И сможет ли постыдная смерть этой… женщины вернуть к жизни мою мать? — Ее голос дрогнул, и леди Кингстон уставилась в пол, всей душой желая побыстрее отправиться в обратный путь в Лондон. — Как она умерла? — Вопрос был задан сквозь стиснутые зубы, как будто леди Мария проглотила какую-нибудь гадость.

— С большим достоинством, как истинная королева. — Она слишком поздно осознала свой промах. — Как… как настоящая леди, — поспешила поправиться она, хотя было сомнительно, подходящим ли оказалось и это сравнение. Вот уж действительно, все ее замечания в этом разговоре оказывались неудачными. Молчание затягивалось, и леди Кингстон непроизвольно вздохнула. Она устала, в ее пустом желудке забурлило.

Черты лица Марии слегка смягчились. Она вежливо произнесла:

— Я у вас в неоплатном долгу за ваш визит. — Она заколебалась, затем, отвернувшись, сказала стесненным голосом: — И уверяю вас, миледи, я буду молиться за упокой души той, что умерла в прошлую пятницу, чтобы она получила Господне всепрощение.

Но о том, что это будет чисто символическая молитва, идущая с губ, а не от души, знала только Мария. Что толку молиться за душу Анны, спрашивала она себя, когда никакие молитвы не помогут ей спастись от мук ада, куда она непременно должна попасть? Помимо всех ее прискорбных плотских грехов, она еще и отрешилась от старой веры, зачитываясь книгами, посвященными новому вероучению и отвергая власть святого папы римского над Англией. А отступивший от своей веры католик не заслуживает ничего иного, кроме вечного проклятия. Тут и говорить не о чем.

Мария даже не отдавала себе отчета в том, сколь радостное удовлетворение она испытывает от этой мысли. Этой ночью она будет наконец-то спать спокойно, зная, что Анна получила справедливое возмездие за все свои прегрешения, но, как ни призывала она сон, он бежал от нее. Она встала, подошла к окну и, прислонившись к нему, устремила взор в залитый лунным светом сад. Вдруг кровь отхлынула от ее сердца и ноги ее подкосились. Она увидела всего в нескольких дюймах от себя черты бледного лица Анны. Губы ее шевелились, облако черных волос было запачкано кровью.

С криком, который, наверное, переполошил весь дом, Мария нырнула назад в постель, резко задернув за собой полог. Уткнувшись лицом в подушку, она дрожала как в лихорадке. Непослушными губами она попробовала громко молиться, чтобы отогнать от себя ужасное видение.

— Пресвятая Богородица, спаси меня от дьявольского наваждения, — отчаянно повторяла она раз за разом.

Постепенно к ней вернулось относительное спокойствие. Конечно же, это была чистая фантазия, вызванная визитом леди Кингстон, соединенная с подробностями казни, которые обсуждались всеми в доме с пятницы и которые слуги пересказывали друг другу с каким-то непристойным возбуждением. Даже ее камеристка прибежала к ней с отвратительной историей о том, что один из очевидцев случившегося на лужайке в Тауэре ясно видел, что губы Анны двигались уже после того, как палач поднял в вытянутой руке ее отрубленную голову, и что она скорбно посмотрела вниз на свое залитое кровью тело. Мария опять содрогнулась, потом постаралась взять себя в руки. В конце концов, почему призрак Анны должен посещать именно ее, ту, которая подверглась самым большим гонениям? Это было по меньшей мере несправедливо. Тем не менее она знала, что теперь все надежды на сон окончательно испарились, но не могла и лежать просто так в давящей темноте. Инстинкт подсказал ей, куда пойти.

Снова выскользнув из постели и тщательно избегая смотреть в окно, она спустилась вниз в комнату Елизаветы, где горели свечи и нянька тщетно пыталась убаюкать раскапризничавшуюся девочку. Женщина повернула утомленное лицо навстречу вошедшей Марии.

— Ни секундочки я не поспала этой ночью. Она измучила меня своими приставаниями, как дья… как целая орава обезьян. Да еще объелась сладостей.

Мария послала ее за водой, чтобы вымыть разгоряченное личико Бесс и слипшиеся от сладостей руки, и постаралась успокоить ее.

— Ты можешь поспать в соседней комнате, — сказала она обрадованной няньке, а сама забралась в большую кровать, крепко прижав к себе свою единокровную сестру больше для собственного успокоения, чем для ее.

— Расскажи мне сказку. Мне очень хочется, — потребовала Бесс в своей обычной беспрекословной манере.

— Расскажу, если ты обещаешь быть хорошей девочкой, — Мария перебрала в памяти весь запас сказок, хранившихся у нее в голове еще с тех времен, когда их рассказывала ей ее нянька, пока столь легкий способ успокоиться не был заменен усиленным образованием. — Жили-были две прекрасные принцессы, которые сбежали из дома от своей жестокой мачехи. — Она поспешила поскорее покончить с не самым удачным началом и поплотнее задернула полог у постели, — Шли они шли и пришли наконец в глухой лес. В глубине его они обнаружили чудесный дворец и стали жить там и весело играть в его пустых комнатах. Однажды, когда они вышли прогуляться, им повстречалась старая ведьма. И была та ведьма очень злой, хотя и всячески скрывала это.

Мария начинала чувствовать, что ее сказка больно уж переполнена плохо скрытыми намеками, но, к счастью, Бесс была еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи, и она продолжила рассказ о чудесных приключениях двух принцесс, пока не довела его до счастливого конца. К этому времени маленькое тельце, свернувшееся калачиком рядом с ней, расслабилось в объятиях мирного сна.

Мария лежала неподвижно, терпеливо перенося боль в затекшей руке. Анне нечего было беспокоиться о своем ребенке. Мария всегда будет любить ее, пока она будет оставаться ребенком.

Тяжелый покров страха и грядущего бесчестия опустился на всех обитателей дома в Хансдоне, за исключением Марии и ее маленькой сестры.

А может быть, Елизавета, хотя и была еще совсем мала, все-таки чувствовала в эти дни гнетущую атмосферу уныния и приглушенных голосов, когда даже дворовый мальчишка не осмеливался свистнуть? Не могло же ее не заинтересовать, что же случилось с ее порывистой, всегда роскошно одетой матерью, которая время от времени сваливалась им на голову в сопровождении толпы веселых придворных, прижимала ее к своему надушенному шелковому платью, щедро осыпая роскошными нарядами и великолепными игрушками?

Мария поразмышляла над этим вопросом и решила, что сегодняшнюю раздражительность Елизаветы следует приписать прорезывающимся у нее двум новым зубкам. И все-таки она со страхом ждала того дня, когда ребенок начнет расспрашивать об Анне, и злилась на себя зато, что не знала, как будет отвечать на эти вопросы.

«Даже в ее возрасте я скучала бы по матери», — думала она, но Елизавета, конечно, не была таким привязчивым, впечатлительным ребенком, каким была она сама, да и трудно было ожидать таких качеств от дочери Анны.

Леди Алиса Клэр лежала в своей постели, горестно оплакивая свою красавицу-племянницу и такого одаренного племянника, которые подняли их семью на невиданную высоту, а теперь заляпали ее грязью. Леди Шелтон несколько дней бесцельно бродила по дому с неподвижно застывшими глазами на лице, похожем на маску смерти, а у ее дочери Мэдж, вернувшейся жить домой, лицо посерело и сморщилось.