На край света - Владимир Кедров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кивиль! Вон тебе дичь! — Попов указал на белоснежных хищниц.
Кивиль вскочила и выдернула стрелу из колчана. Мягким, кошачьим шагом она направилась к совам. Однако совы сейчас же поднялись и, тяжело махая крыльями, улетели. Даже невозмутимый Агафонов и тот удивился их зоркости:
— Вот так совы! Эти белянки и днем видят, как ночью.
Мореходцы осмотрели две-три версты берега. Признаков высадки Игнатьева и Пустоозерца не было.
… День склонялся к вечеру. Показались «Рыбий зуб» и «Лисица». Они быстро подходили, подгоняемые попутным ветром.
— Что-то все молчат, — проговорил Попов, всматриваясь в кочи. — Уж не случилось ли чего худого?
В молчанье на «Рыбьем зубе» спустили парус. На «Медведе» и «Бобре» почуяли недоброе. Дежнев подошел к борту.
— Не нашли? — нетерпеливо закричал Попов.
— Людей не нашли. Мачту лишь выловили, — отозвался Дежнев. — Погибли, видно, товарищи…
Люди обнажили головы.
— Тяжела утрата, — сказал Дежнев. — Но ни стоять на месте, ни вернутся не можем. Стоять будем — всем погибель. Вернемся ни с чем — срам будет: товарищи погибли, а мы, живые, дела не сделали. Одна дорога у нас: вперед!
— Вперед! — закричали мореходцы на всех кочах.
— Всем держаться у меня на виду, — продолжал Дежнев. — Без моего приказа на берег не сходить. Катай якоря![85]
Солнце спряталось за грядами синевиц у северо-западного горизонта. Вечернее небо окрасилось багрянцем. Сняв шапку и прислонясь к мачте, Попов смотрел вдаль. Его брови нахмурены, у губ легла горькая складка. Ветер трепал волосы приказчика, освежал высокий лоб. Глядя на красные блики зари, прыгавшие по волнам, Попов мало-помалу успокоился. Складка меж бровями разгладилась, взор приобрел прежнюю ясность. Кивиль, издали наблюдавшая за ним, заметила эту перемену, подошла и взяла его за руку.
Край паруса, колеблемый ветром, гудел над головами Попова и Кивили. Волны глухо били в обшивку коча. Рассекая черные волны, коч резво бежал над мрачной пучиной океана.
19. Ледяные ворота
Заморозник — северо-восточный ветер — нагнал такую северуху[86], что мореходцы понадевали кухлянки и полушубки. Царила ясень. Ватаги всех четырех кочей Дежнева и анкудиновцы, несколько дней назад снова увязавшиеся за ними, — все толпились у бортов кочей, глядя на большие льдины, медленно раскачиваемые волнами океана. Сверкая белизною, облизываемые зелеными волнами, льдины наступали с полуношника. Ратники царства ночи, они двигались на отважных мореходцев, охватывая их справа и слева, заходя в тыл, отрезая от берега.
Появление льдов не было неожиданным: набели — отсветы на небе — накануне предупредили мореходцев.
— Льдина еще за морем, а набель в небе уж знатна, — говорил Степан Сидоров.
С серьезными лицами смотрели дежневцы на льдины. Каждый знал, — силен наступающий враг, близка битва на жизнь и смерть. Едва ли в этот час не почуяли мореходцы, что многим из них доведется вдоволь наглотаться рассолу.
Настороженными ушами каждый слушал новые звуки, прорывавшиеся сквозь шум волн: издали, с полуношника, доносился низкий гул, словно гром, глухое ворчание, треск, хруст. Приглушенные вначале, эти звуки росли, и вот тяжелый грохот потряс воздух и прокатился к западу.
— Что это? Гром? — встревоженно спросил Бессон Астафьев.
Дежнев спокойно глянул в его широко открытые глаза.
— Это лед.
— Лед? Какой грохот!
— Что твои пушки… — произнес Афанасий Андреев.
«Эх, слабы мои кораблики!» — думал Дежнев.
— Михайла! — крикнул он рулевому. — Прими к берегу!
Громоподобный гул ломавшихся ледяных полей перекатывался по горизонту.
Кормщик «Лисицы» Борис Николаев то осматривал скопление льдов у берега, то — льды, приближавшиеся с севера. Его густые брови были слегка нахмурены.
С «Рыбьего зуба» донесся крик. Сидорка, вооруженный махавкой, на которой болталось мочало, отмахивал приказание передовщика[87].
— Идти на гребках! — явственно донеслось с «Бобра».
Николаев повторил приказание. Люди засуетились. Весла вымахнули у бортов коча.
«Дежнев хочет идти быстрее, — думал Николаев. — Опасается… Может затереть, пожалуй…»
— Что-то на «Бобре» не сели за весла, — заметил Осколков, по привычке моргая левым глазом.
Двигаясь парусом и греблей, «Лисица» нагнала «Бобра». На нем был виден один Агафонов, стоявший на мостике у руля. Его черная борода блестела на солнце. С коча слышался стук молотков.
— Ерофей! Что у тебя? — крикнул Николаев.
— Вода во всех заборницах! — ответил Агафонов. — Конопатим!
— Помочь?
— Справлюсь!
— От-ста-нешь!
— До-го-ню!
«Лисица» обошла «Бобра» и последовала за «Медведем». Николаев, оглядываясь на «Бобра», видел плотную фигуру Ерофея Агафонова, спокойно стоявшего у руля. Агафонов покачивал головой, как бы разговаривая сам с собою.
— Трави, на парусе! — крикнул вдруг рулевой «Рыбьего зуба» Захаров, круто поворачивая руль.
Фомка заторопился, вытравливая снасть. Отданный парус захлопал. Коч накренился, поворачиваясь, и едва избежал столкновения со льдиной.
— Роняй парус на плотик! — приказал Дежнев. — Пойдем на гребках. Эй! На «Медведе»! Передать дальше: не отставать!
Все крупнее встречались льдины — обломки старого торосистого ледяного поля. Там вертикальные, здесь наклонные, торосы качались вокруг кочей, подобные зубам исполинского чудовища. Океан оскалил свои двухсаженные зубы, угрожая людям. Сталкиваясь между собой, они лязгали и скрежетали, угрожая дерзким мореходцам. Но люди, лавируя, отталкиваясь от торосов шестами, заставляли кочи проскальзывать меж льдинами.
— Берег в полверсте, — сообщил Афанасий Андреев, — но ближе не подойти.
Он вопросительно глянул на Дежнева.
— Будем идти на восток, — ответил Дежнев.
Андреев недоуменно смотрел на него.
— Глянь-ко вперед. На востоке небо темнее. Видишь? — пояснил Дежнев, указывая в направлении хода коча. — То знак — там вода.
— Дай бог…
— Уж дядя Семен знает… — убежденно проговорил Иван Зырянин.
Простодушное лицо Зырянина не выражало никаких сомнений. Он греб так же спокойно и старательно, как будто был на рыбалке на Унже-реке. Между тем проходы меж льдинами становились теснее. Мореходцы пробирались, отталкиваясь от льдин шестами и веслами.
— Мешает эта льдина, — процедил сквозь зубы Захаров, — не вижу впереди…
— А мы ее обойдем. Навались, мил человек, навались, — приговаривал Фомка, упираясь в багор всем телом.