Крестная мать - Владимир Ераносян

— Да, но… Последняя цена… кажется, вы назвали шесть тысяч шиллингов, — замялся он. — По правилам…

— На деньги! — Борис протянул стопку купюр. Конферансье взял деньги.

— Ну хорошо, если вы так настаиваете… Лили, принеси "Клеопатру". — Он принялся считать деньги.

Манекенщица принесла платье, отдала пакет. Борис прижал его к груди. Он не стал дожидаться, пока конферансье закончит считать деньги, и помчался вниз по ступенькам к своей Леночке. Борис был счастлив, что выиграл…

— Да, но здесь пять тысяч восемьсот пятьдесят шесть шиллингов! — крикнул вслед шоумен.

— Остальные в следующий раз, — не оглянувшись, ответил Борис. Ему не терпелось побыстрее вручить Леночке свой подарок.

Леночка стояла одна посреди площади перед универмагом. Она ни о чем не думала. Она слушала. Ливень разговаривал с ней. Вода смыла слезы, дождь гладил ее лицо и руки. Промокла с головы до ног, было холодно и легко, брызги капали в унисон биению сердца. Борис, сломя голову бежал к ней. Он уже стоял рядом с каким-то пакетом. Он прошептал: "Вот платье". Но ей было все равно.

Епископ Симеон вот уже целый час "разделывал на кусочки" отца Дмитрия. Устроенная владыкой инспекция в приходе больше походила на заурядную инвентаризацию. Блаженнейший проверял всю утварь по списку. Отец Дмитрий не мог сообразить, чего это владыке взбрело в голову самолично копошиться во всех помещениях и приходских кладовых. Но его дело было исполнять, а не перечить.

— Кто дал вам повод думать, что ремонт в приходе может служить оправданием беспорядка?! — отчитывал Симеон настоятеля, которому впору было поставить руки по швам. Симеон не желал слушать никаких ответов. — Только не надо меня уверять, что служение проходит без сбоев, я знаю вас. Совсем обленились. Не дорожите местом своим, а ведь желающих вас заменить хоть отбавляй.

— Ваше святейшество, — жалобно мурлыкал отец Дмитрий. — Богослужения идут регулярно. Спросите у пономарей… Алтарь в надлежащем виде содержится. Несмотря на ремонт…

— Вы мне на ремонт не кивайте. Как что — епархиальное управление виновато. Повсюду царят попустительство и разврат. Ждете, когда придет хороший дядя и все за вас сделает. А что, совсем негоже самим рукава закатить?! Деньги вам выделяй? Так, хватит… Что у нас дальше… Иконы — тут Сергия Радонежского. Так, есть Святой Девы Марии, показывайте, отец Дмитрий. И заодно скажите, почему не потрудились опечатать помещение, или вам на это особое разрешение потребно?.. Так, Святого Иоанна Златоуста. Побыстрее нельзя?.. Бардак. В таком хламе иконы хранить! Это ли не святотатство?

Отец Дмитрий был наслышан о манере епископа проводить внезапные ревизии, но он не мог предположить, что его приход станет так скоро объектом проверки. Даже реставрационные работы и ремонт не дали закончить, но сейчас отец Дмитрий не сетовал на епископа, он просто не мог сердиться и дрожать одновременно. Сейчас он дрожал и метался, как новобранец под всевидящим оком ротного старшины. Святейший Симеон был как всегда скрупулезен, ничто не должно скрыться от глаз владыки, ведь эту ревизию он устроил не из праздности. Неспроста он пришел в приход отца Дмитрия. Приближенные сановники еще в Союзе прожужжали ему все уши о небывалой красоте дочери отца Дмитрия, — любопытство и сексуальные фантазии не замедлили сказаться, и вот он был здесь, был, чтобы выпотрошить все подряд и заниматься "шмоном" до тех пор, пока не увидит эту девушку, от которой все в восторге. Он должен лично убедиться, что сплетни не пустой треп.

— Это есть, — перебирал иконы владыка. — Все в пыли, помещения не ухожены… Позор! Безответственность! Где иконы Святой Троицы, Николая Чудотворца, Господу нашему Иисусу Христу? Давайте, давайте, шевелитесь!

— Вот, — сердце отца Дмитрия ушло в пятки, он никак не мог найти самую ценную икону, писанную кистью неизвестного художника девятнадцатого века, икону Николая Угодника. Она была гордостью его прихода, и это все знали, Но ее нигде не было, он перерыл все сверху донизу, но ее нигде не отыскал. Все… Конец. Неужто пропала? Он не знал, как сказать владыке.

— Это есть. А где Николая Чудотворца? Кажется, старинная работа? Ну что вы на меня уставились? Несите икону. Отец мой, что, оглохли?

— Ее нигде нет, — промямлил отец Дмитрий.

— Как это нет? Что значит нет? Симеон выпустил весь свой гнев. — Да я вас в порошок сотру! Я вас из рясы вытряхну! Запрещаю вам служение! Церковь закрыть до повторной ревизии! Вышвырну вас отсюда за двадцать четыре часа! Надо выяснить, куда вы подевали иконы?! Продал, Иуда?!

— Что случилось, папа? — В дверях стояла испуганная Леночка. Симеон увидел девушку. Она была ослепительна. Чуть приоткрытые губы вновь проговорили: — Что здесь происходит?

Симеон, глядя на эти растрепанные вьющиеся пряди, ниспадающие на плечи, на тонкие извилистые брови, оттеняющие огромные карие глаза, почти забыл, зачем он оказался здесь. Пропажа иконы его не волновала. Такая ерунда никогда не всплывет, если этого он не захочет сам. Господи, а трясется этот идиот так, будто грянул армагеддон. Как хороша его дочь!

— Это ваша дочь, отец мой? — епископ переменил тон, встал напротив девушки и, скрестив на груди руки, посмотрел ей в глаза. Девушка не потупила взор. Она смотрела прямо в глаза Симеону. Епископ отвернулся, никто в епархиальном управлении не осмелился бы так на него смотреть. Наверняка она все слышала, тем лучше. Пусть знает, что ее папочка на крючке, его и ее будущее зависит от него. — У вас, милая девочка, отец Дмитрий, — слова Симеона в этой ситуации мало походили на комплимент. — Жаль, дочь моя, — обратился он к Леночке, — но вынужден сообщить вам, обстоятельства диктуют мне обратиться в Москву с ходатайством об отзыве отца Дмитрия из епархии. В приходе будет назначена доскональная проверка с целью выявления исчезнувшей церковной собственности. Вижу, вы расстроены. Поверьте, мне искренне жаль, нет ни малейшего желания травмировать вас. Вы так молоды и так красивы… — На лице епископа нарисовалось что-то, смутно напоминающее улыбку. Леночка почувствовала нечто змеиное в его сверкнувших глазах. На нее часто заглядывались мужчины — она была знакома с этим животным блеском, но в глазах Симеона она прочла чудовищный приказ. Негодяй недвусмысленно дал понять, что ему нужно. Но она не могла поверить, перед ней был глава епархии, она знала, что Симеон монах.

— Объясните, наконец, в чем дело? В чем виноват мой отец? Что вы хотите от него? — спросила Леночка.

— Прошу прощения, дочь моя, время… мне пора в епархиальное управление, нужно готовить послание в Москву. Батюшка все вам расскажет. Отец Дмитрий, подготовьте объяснительную и занесите в управление. Я ведь чувствовал, что здесь творятся темные дела. Ну все, я покидаю это вместилище греха. Только покаяние вразумит вас, отец Дмитрий, молитесь… А вы, девочка моя, можете вечером прийти на исповедь в кафедральный собор. Я сам причащу вас. Не откладывайте. Не стыдитесь покаяния. До свидания. Надеюсь, оно не заставит долго ждать, — уходя, владыка снова улыбнулся.

Леночка подошла к отцу, на глазах которого были слезы. Она обняла его и тоже заплакала.

В одно из жарких лет в семье протоиерея Аганофена родился сын. Назвали новорожденного Игорем. С годами мальчик впитывал как губка устоявшиеся каноны церковного обихода, и, к радости Аганофена, внимал с трепетом отеческие наставления, проявляя послушание Господу. Будучи подростком, Игорь не без совета Аганофена твердо решил посвятить свою жизнь церковному ремеслу. Юношей он поступил в семинарию и поражал во время обучения своих наставников прилежанием и к естественным наукам, и к богословию.

В юношеские годы семинарист-отличник был полон надежд и иллюзий, которые переполняли его бурлящую душу. Он рано помял, что только взвешенность действий и обдуманность поступков может принести успех в жизни. Закрывая глаза в жесткой постели, которая, как и десятки других таких же в полуказарменном помещении спальни воспитанников, каждый день напоминала о серой убогости неприхотливого существования семинаристов, Игорь неизменно представлял себя облаченным в патриарший куколь и засыпал в картинках приятных сновидений. Вокруг только и сплетничали все о патриархах, митрополитах и крупных сановниках духовенства, он тоже хотел, чтоб о нем говорили, мечтал о славе и власти. Когда в семинарию приехал с инспекцией патриарх Всея Руси, он втихомолку восторгался его манерой держаться, сопровождавшей его свитой и настоятелем семинарии; каждым жестом, каждым произносимым словом патриарх подчеркивал свою исключительность и недосягаемость. Это было в глазах Игоря высшим показателем неограниченной власти, и после отъезда патриарха он знал, что приложит все силы, чтобы у него была такая же власть, и для этого он сделает все возможное.