Семко - Юзеф Игнаций Крашевский

Мать Бобрка была полькой, смолоду опрометчиво вышедшая замуж за немца, жизнь с которым стала для неё пыткой. Старый оружейник Бибер служил Ордену, считался полубратом, постоянно работал в замке с доспехами, – поэтому когда его сын подрос, монахи взяли его на воспитание, чему мать тщетно противилась. Привязывали её к Торуни дом и сады, которые там имела, иначе сбежала бы с ним.

Несчастная с мужем Агата, по легкомыслию выйдя за него замуж в молодости, сначала возненавидела его, а потом всех немцев и Орден, который из её сына сделал чудовище, полусвященником, полусветским, слугой всех своих беззаконий. Крестоносцы заранее узнали в нём одного из тех, которого могли сделать удобным инструментом; его обучили шпионажу, доносам и зарабатыванию денег предательством.

Мать, не в силах его у них вырвать, бессильная, смотря на гибель ребёнка, воспылала ко всему Ордену сильной ненавистью. Она оплакала потерянного, которого исправить и повлиять на него уже не могла.

Бобрек, почувствовав вкус к жизни, которую вёл в вечных скитаниях, редко заезжал в дом матери.

Мать не хотела ему помогать, думая взять его измором, но Бобрек предпочёл потерпеть немного бедности и остаться свободным – ему казалось, что таким образом до чего-нибудь в Ордене дослужится, а после матери всё равно возьмёт то, что после неё останется.

Теперь он даже редко заглядывал к ней, потому что там только приходилось терпеть выговоры, брань и угрозы.

Агата, вдова оружейника, когда-то милая и славящаяся красотой женщина, имела в крови что-то от польских женщин, которые привыкли стоять с мужьями наравне. Немец при жизни тщетно всяческими способами хотел сделать из неё невольницу. Бедная сирота не далась ему. Угрожала, что, взяв на руки ребёнка, его и дом бросит.

Оружейник любил её и должен был сдаться. После его смерти она одна с сыночком стала владелицей каменного дома в посаде, нескольких садов и пастбищ у реки, и сундуков, в которых, поговаривали, было много тысяч гривен. Она была ещё не старой, когда умер её муж, была красивой и в самом расцвете сил. Первый, кто к ней сватался, по традиции ремесленников, был старший подмастерье мужа, тоже оружейник, который занял в мастерских место покойного.

Агата о браке с другим немцем и слышать не хотела. Позже попался ей поляк, но и ему отказала, – поэтому осталась вдовой.

К величайшему огорчению, под предлогом воспитания у неё отобрали ребёнка, держали среди монахов, и заранее испортили. Когда Бобрек в облачении полубрата вернулся, она не могла признать в нём собственного ребёнка. Общение с командирами и орденской службой, способной на любой разврат, не только преждевременно его уничтожило, но сделало врагом того рода, к которому принадлежала мать. Положение бедной Агаты было очень плачевным, потому что она любила своего ребёнка, а он вызывал у неё омерзение, перечил ей и мучил. В конце концов между ней и сыном дошло до таких разногласий, что она была вынуждена закрыть ему дверь, а он в неё не смел и не хотел уже стучать.

Однако при посредничестве замкового начальства упросили мать, чтобы она простила сына, в доме не отказывала, но он сам жить там не хотел и пустился на тот хлеб, на каком мы его видели.

Агата, оставшись одна, взяла из города польскую сироту, девочку, которую воспитывала, и жила дальше, мучая себя работой, чтобы забыть свои печали. Она была известна как одна из самых богатых мещанок Торуни, но немцы знали, что не была к ним расположена, и обходили её дом, оставив её в покое ради памяти мужа, который имел у них большие заслуги.

Ясько Бобрек (Бибер) в Торуни ещё имел на себе серую одежду брата Ордена, которую должен был сменить только для путешествия в Польшу. Также он в ней заехал во двор дома матери. Старая Агата, как обычно, когда в саду дел не было, сидела в оконной нише с прялкой. Услышав цокот конских копыт, она выглянула во двор и с лёгкостью узнала сына.

Руки её опустились, морщинистое лицо зарумянилось, она вздрогнула и, заткнув веретено, встала.

На лавке у огня сидела воспитанница-сиротка, бледное, жалкое создание, с белыми, как лён, волосами. Большая комната, в которой они находились, доказывала о мещанской зажиточности. На полке было полно разной посуды в чистоте и порядке. Несколько позолоченных образов светилось на стенах. Все лавки были застелены ковриками, а стол прикрывала скатерть.

Стеклянные окна, вещь в то время роскошная и дорогая, с маленькими стёклами, вставленными в свинец, пол, частью выстеленный грубым сукном, придавали жилищу наружность аккуратную и милую. Даже на огромном камине были керамические орнаменты из кирпича, какие там в то время были в ходу, заменяя ими каменные.

Когда на пороге появился бледный и, несмотря на свою смелость, встревоженный Ясько, мать стояла уже посреди комнаты, с тревогой ожидая его прихода. Она устремила на него проницательный взгляд и видно было, что, тронутая, она готова была открыть ему материнские объятия.

Но Бобрек из-за фальшивой гордости не хотел показать себя ни покорным, ни виноватым – с фальшивой и как бы дрожащей улыбкой он подошёл и только лёгким поклоном поздоровался с матерью. Глаза Агаты блеснули огнём, но она осталась холодной. Женщина была сильного телосложения, закалённая работой, рядом с которой тощий сын казался жалким и бессильным.

– Я не хотел пропустить Тарунь, – сказал он, не поздоровавшись с матерью.

– Бог воздаст, что хоть вспомнил, что живу, – ответила суровым голосом Агаты, – а ты откуда и куда?

– Как всегда, бродит человек по свету, – начал Бобрек, делая несколько шагов и с какой-то насмешливой ревностью поглядывая на бедную сиротку, которая при виде его, встав от кудели, прижалась в угол.

– Что же тебя так гонит?

– Что? Я дожен служить моим господам, – сказал Бобрек.

Агата медленно повернулась к своей прялке, которой, однако, не коснулась. Показала ему место на лавке. Поглядела на сына, бледность и худоба которого её поразили.

– Не видно по тебе, чтобы тебе у этих господ хорошо было, – сказала она.

– Не жалуюсь, – ответил Бобрек с некоторой гордостью. – Дома и так было бы нечего делать, а мать меня в нём видеть не рада.

Агата подняла руки кверху.

– Довольно! – сказала она. – Довольно! Зачем ты приехал? Чтобы ссориться с семьёй? Тогда было нечего ехать.

Ясько засмотрелся на огонь.

– Если бы ты хотел жить по-Божьему, таким, каким я тебя хотела видеть,