Ратибор. Окталогия (СИ) - Фомичев Александр Игоревич

«За банальное выполнение любимой работы меня махом сделали гораздо богаче! Вот оно, счастье!.. – в очередной раз восторгался про себя явно довольный жизнью толстый надзиратель. – Вместе с тем это ведь несомненное признание великородными господами моих недюжинных талантов!»

Единственный нюанс, который слегка огорчал лучащегося от гордости Гюрхуна, это то, что загнобить требовалось всего лишь одного чужеземца. Данное задание представлялось надсмотрщику‑садисту совсем простецким; именно по его велению и усадили здорового русича в одну ряху за весло. И сейчас рыхлый ос испытывал смешанные чувства, так же, как и все невольники на галере, дивясь, втайне восхищаясь, завидуя чёрной завистью и одновременно раздражаясь в душе тому, что этот молчаливый неутомимый «медвежара» до сих пор продолжает грести без устали как ни в чём не бывало.

«Ну, ничего, – лениво размышлял лоснящийся на солнце пухлый садюга, уверенно направляясь к Ратибору, – видал я молчунов и похлеще! Вот только недолго они в тиши маялись! Сейчас и ты у меня, кабанёнок, аки журавль, закурлыкаешь! Знаю я отлично, хе‑хе, как заставить жалобно верещать кого угодно, даже безъязыкого! – Гюрхун в нетерпеливом предвкушении скорых изуверств пакостно оскалился, сделавшись чем‑то похожим на взбесившуюся от жары гиену. – Да, надобно уже с этим угрюмым великаном поработать по‑быстрому и на трапезу топать, а то в животе урчать начинает. Сейчас шкуру дикарю на ремни покромсаю, вечерком закрепим, а завтра с утреца и повторим порку! Через денёк он будет умолять меня его прикончить. Если, конечно, к тому времени сам ещё не сдохнет…»

– Не в такт гребёшь, скотина!.. – кнут взвился в воздух и, грозно просвистев над ближайшими рабами, испуганно вжавшими головы в плечи, со звонким щелчком опустился на мощную загорелую спину рыжебородого богатыря, оставив на ней наискось характерный глубокий кровавый след.

– Решил пощекотать чужака, господин? – противно хохотнул от кормы другой надсмотрщик низенького росточка. Илхамин, помощник Гюрхуна, был молод; лет восемнадцати‑двадцати на вид, не больше. Но зато уже довольно упитанный, с заметным, специально им отращиваемым пузиком; очевидно, глупый юнец очень хотел походить на своего начальника, так как явно считал, что у каждого важного мужа обязательно должно быть объёмное брюшко – по его мнению, неизменный атрибут преуспевающего барина. И чем это самое брюхо больше, тем, соответственно, и весомее положение данного мужчины в обществе. По крайней мере, сам Илхамин, помимо одеяний, именно по размеру живота определял, кто перед ним; почтенный высокородный вельможа аль бесправный простолюдин. Молодой надзиратель вышел родом из обычных землепашцев. Но очень хотел быть похожим на чванливых светских аристократов. Хотя бы объёмом пуза.

– Да, есть такое! Слегка почесать этого рыжего буйвола промеж лопаток не помешает!.. – Гюрхун удивлённо цокнул языком, хмуро таращась на только что оставленную им кровавую полосу, пролегавшую через кряжистый взмыленный хребет могучего гиганта, а после обежал недоумевающим взором уже всего огневолосого богатыря, так же продолжавшего как ни в чём не бывало невозмутимо грести.

«Мне померещилось, или этот варвар даже не вздрогнул? Про вскрик вообще молчу… Не издал ни звука!.. Первый раз такое вижу! Любой другой на его месте уже голосил бы, аки хохлатый баклан, коему хвост выщипали и все перья в зад запихали!.. Любопытно, надолго ли хватит этого чужеземца?.. Сейчас продолжим да узнаем… – глава надзирателей смачно сплюнул на взмокшие от пота мясистые ладошки, торопливо обтёр их друг о друга да поудобнее сграбастал знатно потёртую рукоять бича. – Если это вызов, то будем считать, что я его принял!» – Гюрхун расплылся в гадливом оскале, привычно замахиваясь хлыстом по новой.

Ратибор же, стиснув зубы, молчал и терпел. В этот миг перед его глазами рваной вереницей проплывали родные, безумно дорогие ему лица. Любимая Марфушка; от её обворожительной, озорной улыбки с образовывающимися на румяных щёчках милыми ямочками он всегда таял, как снежок под тёплыми лучами весеннего солнца. Именно ей, этой лукавой, задорной смешинкой русоволосая красавица и пленила молодого богатыря в своё время. А ещё бездонными зелёными очами, в коих ершистый русич всегда тонул, как в таинственном, манящем, глубоком омуте. Далее привиделись Буреслав с Властой, его маленькие, обожаемые, шаловливые рыжекудрые топтыжки, своенравные да упрямые, как и их отец. И такие же неугомонные. Следом проплыл Емельян, этот непутёвый конопатый летописец. Зачастую бестолковый, надоедливый, наивный и безмерно раздражающий своим высокомерием, чванливостью да творимыми глупостями. И вместе с тем подкупающий поистине детскими ребячеством, непосредственностью да искренностью. Рядом с ним обозначилась его сестрёнка Злата, такая же дерзкая, гордая и норовистая; чуть поодаль примостилась скромная, обаятельная Жилька, с которой княжий племянник нежданно‑негаданно для всех связал свою судьбу. Эх, так и не въехали они в новую избушку… А вот возникли и образы Мирослава, Яромира, Святослава, его друзей с малых лет, братьев по оружию.

«М‑де, а ведь ещё за ними маячат Светозар, Добролюб, Перенега!.. Кто виноват в их погибели? – рыжебородый витязь лишь слегка морщился от страшных ударов опускавшегося ему раз за разом на спину жгучего хлыста, никак более не реагируя на безжалостные „поцелуи“ плети. Похоже, Ратибор наказывал таким образом сам себя. – Я и повинен в смерти близких, к ворожее не ходи! Кто только не указывал мне на несдержанность, да разве я слушал!..»

– Ты что, мул рыжезадый, боли не чувствуешь⁈ – по левой щеке могучего гиганта, прервав его тяжкие, горестные думы, прилетела звонкая пощёчина. Недобро прищурившись, молодой богатырь сумрачно вперился яростным взором в неожиданно возникшую прямо перед его физиономией растерянную обрюзгшую ряшку Гюрхуна. Знатно приложив по спине огнегривому бойцу с десяток раз своим, многократно проверенным в деле бичом, потный садист маленько ошалел оттого, что не наблюдает не то что ожидаемой, а вообще какой‑либо видимой реакции на начатую им экзекуцию. Недоумённо осмотрев верный, никогда ранее не подводивший своего хозяина хлыст, а после и порядочно разлупцованные кровавыми сечками широченные лопатки молчаливого пленника, глава надзирателей не придумал ничего лучше, кроме как поинтересоваться у скованного варвара, не занижен ли у него просто‑напросто болевой порог. О данной, очень редко встречающейся у людей особенности организма, Гюрхун как‑то слышал за кружкой эля в одной из портовых таверн от порядком набравшегося собрата надсмотрщика. И по мнению колобастого садюги, подобная причудливость, будь она свойственна рыжекудрому воину, всё объяснила бы! Ну и влепленная пред тем непокорному дикарю хлёсткая оплеуха, по опыту тучного истязателя, на пару с последующим воплем в рыло подходили идеально, дабы, так сказать, быстренько привлечь к себе внимание безмолвного витязя, явно находящегося мыслями вне этой галеры. На «Бешеной пантере» Гюрхун мог творить что ему вздумается, ведь здесь он был царь и бог для своих подопечных: несчастных рабов и каторжан, в подавляющем большинстве до конца их недолгой жизни вынужденных грести, пока есть силы.

«Кто посмеет мне перечить⁈» – самодовольно кумекал про себя главный мучитель. Стоило ли говорить, что ответ на свой вопрос он получил тотчас, как только имел неосторожность приблизиться к Ратибору на расстояние вытянутой руки.

– А ну, иди сюда, помётец куриный! – рыжебровый великан, мгновенно взбесившийся как от прилетевшей по щеке затрещины, так и от возникшей перед ним отвратительной, оплывшей «поросячьей» хари, прервавшей его тягостные измышления да душевное самобичевание, молниеносно сцапал расслабившегося главу надсмотрщиков за мясистую, жирную шею и тут же сжал стальные пальцы на его гортани. Ошарашенный происходящим Гюрхун, силясь вдохнуть хоть толику воздуха, в отчаянии забил короткими толстыми ручонками по могучей длани рассвирепевшего русича, но это было так же бесполезно, как безысходные трепыхания попавшей в паутину глупенькой мошки; железные тиски гиганта лишь ещё пуще сжались.