Баку - 1501 - Азиза Джафарзаде

Первый вынутый из тендыра чурек женщина со смехом кинула старику на колени. Сколько изящества, сколько неги было в этом движении! Молоденькая кокетка знала, что она красива, и была уверена в неотразимости своих чар.

Старик изогнулся, будто выросший на руках Гюльяз и состарившийся кот, и поймал чурек в воздухе. Чурек был красен, как щеки стоящей перед ним молодухи, и мягок - тоже, верно, как она! Оторвав кусок чурека, старик поспешно положил его в свой беззубый рот. Нёбо с давно стертыми, потерявшими остроту деснами, утонуло в хлебе, как в вате. Подбородок старика забавно вздернулся до длинных белых усов, чуть не уперся в острый нос. Наблюдавшая краем глаза за тем, как старик жует чурек, молодуха не могла удержаться от смеха - она хохотала до упаду.

Старик не обиделся на этот смех. Испытанное только что вожделение еще жило в его душе, и он прошептал про себя: "Ах... попалась бы ты мне лет сорок назад, на себе бы испытала остроту моих зубов. Но тогда, видимо, еще и матери твоей на свете не было..."

Во дворе караван-сарая старший сын Ибадуллаха жарил джыз-быз28 в большом тазу. Уже ставили на огонь пити29 в маленьких горшочках.

Сегодня прибыли два больших каравана. Один направлялся в сторону Эреш и Гянджи, другой - остановился здесь по пути в Тебриз. Вдоль нижней стены к кормушкам были привязаны кони, мулы и ослы, немного поодаль улеглись на землю верблюды. Ибадуллах, распределив приезжих купцов по комнатам караван-сарая, думал теперь о том, куда поместить погонщиков верблюдов и странников. Погонщик каравана, идущего в Тебриз, отвел Ибадуллаха в сторонку:

- Этот фиранк30 идет в Тебриз для того, чтобы предстать перед падишахом. Дай ему хорошую комнату, Ибадуллах! Не ударим лицом в грязь перед чужаком, - сказал он, показывая на стоящего поодаль человека в камзоле, с голубой треугольной шляпой на голове. Иностранец, сразу же бросающийся в глаза своим непривычным одеянием, стоял возле привязанного к яслям коня и проверял чистоту засыпанного ячменя. Не подозревая, что разговор идет о нем, он с любопытством прислушивался к своеобразной мелодике звучащей вокруг него незнакомой речи.

А разговоры между погонщиками караванов велись между тем интересные и разнообразные, но никак между собой не связанные, В одной из групп беседовали два погонщика, а еще двое, сидя поодаль, с любопытством слушали и смеялись. Как видно, этот погонщик по имени Джумар был большой шутник! Он говорил:

- Так вот, как стали мы подходить к Хыныслы, мне и попалась на глаза группа собирающих траву женщин. Все такие молодые, красивые, и одна плелась... пожилая. Вдруг одна лукавая молодуха преграждает нам путь и говорит мне, показывая на старуху: "Эй, погонщик, мы ведем эту женщину замуж выдавать!" - Я не смог удержаться, ответил: "Э-э, да у нее шея, как черешок груши, кто ее возьмет?"

Все захохотали, а Джумар, не обращая внимания на окружающих, со вкусом продолжал описывать: "А вот тебя, говорю, такую веселую и молодую, скажу по совести, вполне можно и замуж взять". Ей-богу, от нее глаз нельзя было отвести! Руки - как бедра верблюдицы, глаза - как у верблюжонка... - Но окончить Джумар не успел, прерванный восклицанием собеседника:

- Так бы и сказал, что она была верблюдицей!

Вновь грянул хохот. В другой группе некто жаловался своему знакомому на сборщика налогов из их села:

- Клянусь твоей жизнью, замучал злодей проклятый мою семью. Каждый раз, как возвращаюсь в село, так стараюсь ему на глаза не попадаться. Стоит только у меня грошу завестись тут же отнимет под видом налога. Такой бессовестный! Я ему говорю: слушай, братец, я ведь такую ораву содержу, а все надежды на одного верблюда. Круглый год только и делаю, что нанимаюсь грузы перевозить, тепла домашнего очага совсем не вижу. Летом сено припасаю, зимой с караваном иду. Как говорится: Был бы воробей - головку снял, отдал. Был бы перепел - так целого б отдал. А с одного верблюда - что я могу дать?!

Собеседник решил сменить тему тягостного разговора:

- Слушай, иди сюда, шашлык из баранины - такое же благое дело, как тысяча молений. Иди, угощу тебя шашлыком, забудешь о своем горе. И рядом овечья простокваша - ей-богу, гяур бы попробовал, так давно бы истинную веру принял! Идем, идем, сказал он, уводя недовольного.

Какой-то дервиш в жутких лохмотьях, которых, верно, и джинн бы испугался, тоже жаловался:

- Всю ночь до утра чесался, люди, все тело ногтями изодрал из-за блох и вшей!

Дервиш, судя по сбритым усам, бороде и даже бровям, принадлежал к секте элеви. Слушавшие его переговаривались:

- Быть бедным не стыдно, но уж не настолько...

Один погонщик верблюдов рассказывал:

- Дошли до укрытия, а снег идет так, что ничего кругом не видно. Вот, думаю, пришел мой последний день. А этот сарван31, клянусь тобой, повесил недоуздок себе на руку и стоит, тоже не знает, что делать. Ладонью все сметает снег с лица, глаза вытирает - думает, никто не видит его слез, а я ж вижу... И все верблюды стоят...

Другой горячился, что-то доказывал:

- Слушай, тогда я вышел вперед и говорю: я не купец, чтобы с меня взимать пошлину, и не кровник, чтобы мне мотили, ты, говорю, свои сладкие речи оставь, на базаре пригодятся, а уж если я заговорю - ты языка лишишься...

Кто-то громко интересовался у стоящего поблизости дервиша кызылбаша:

- А как быть насчет вина? А если спросят? Что сказать?

- А если спросят тебя о выпивке и картарс, отвечай так: от них людям большой грех и мало пользы. Ущерба все же больше, чем добра.

- Ну да! Да перейдут на меня твои горести... Я вот тоже говорю, что вредны оба эти дела.

В стороне от всех сидели несколько дервишей, терпеливо ждавшие, когда заметит их хозяйский взор и даст ночлег. Некоторые из них, просрочившие время намаза, расстелили теперь на земле бараньи шкуры и "отдавали свой долг богу" - совершали намаз; ведь сотворить молитву на расстеленной шкуре, как говорится, дело и богоугодное и безопасное. Ни змея, ни скорпион не подберутся к шкуре и не помешают благочестивой молитве: святая молитва отгонит любую нечисть.

Дервиши чаще всего привлекали взгляд любознательного иностранца. Он знал, что среди них есть много соглядатаев, тайных осведомителей, верных последователей сына Шейха Гейдара. Дервиши беспрепятственно бродят по всей стране, по крупицам собирают нужную информацию и, встречаясь лично с шахом, сообщают ему о новостях с мест, о настроениях населения. Они же пускались в ход и в тех случаях, когда надо было собрать армию, осуществить очередной шахский замысел или распространить "священные сны", виденные государем. Правда, среди дервишей было много и таких, чьи убеждения были далеки от шиитства. Но это не интересовало иностранца: он являлся послом, направленным ко двору шаха, он вез богатые подарки для самого государя и его придворных. В багаже его лежало тонкое красное сукно, называемое в этих местах "гаразей", отрезы красного, розового, голубого бархата, пять небольших пистолетов, пятьдесят кисточек, шесть штук голландского полотна, небольшая дорожная мельница для зерна и многое другое. Теперь, одним ухом прислушиваясь к разговорам дервишей, он размышлял о том, как будет принят во дворце шаха. Погонщик верблюдов, говоривший Ибадуллаху о "фиранкском госте", ошибался: посол знал язык и интересовался только шиитскими дервишами, рассказывающими всякие легенды и предания и об Исмаиле. До официальной встречи ему хотелось иметь хоть какое-то представление о шахе, приходящемся ему дальним родственником. Ведь бабушка шаха по материнской линии была дочерью правителя Византии, а тетка - женой одного из венецианских аристократов. Таким образом, Шах Исмаил был кровно связан с турецкой династией, а с другой стороны - посредством этой бабушки - состоял в родстве с византийским и венецианским дворами. Думая обо всем этом, посол с интересом прислушивался к тому, что говорят о государе дервиши; он ловил каждое слово о шахе, стараясь не упустить в мешанине слов и возгласов, заполнивших просторный двор людей, нить интересующего его разговора. Посол отлично знал персидский язык, хорошо говорил он и по-турецки. Знание этих языков помогло ему быстро овладеть и местным наречием. Разговор, к которому он с таким вниманием прислушивался, вначале произвел на него впечатление сказки. Оборванец-пир из тех, что именуют себя "шахами", рассказывал:

- Говорят, хранитель шахской сокровищницы совершил однажды кражу. Сильно разгневался повелитель, узнав об этом, велел созвать судилище, сам пришел со своими визирями, векилами, сел на золотой трон. Глашатаям поручил собрать людей: пусть, мол, тоже лицезрят шахский суд. Сначала падишах хотел узнать мнение своих визирей, вот он и спросил самого старшего из них, стоящего по правую руку: "Скажи, визирь, как накажем виновника?" - Тот ответил: "Святыня мира, пусть его разрубят пополам и каждую половину повесят на створке городских ворот. Это для всех будет уроком!" Тут из толпы выходит вперед немощный старец и громко произносит, указывая на визиря: "Вот достойный своего предка!" - Падишах, не отвечая старику, теперь спрашивает у молодого визиря, стоящего слева от трона: "Как накажем вора, визирь?" - "Пусть он будет прощен, мой повелитель, потому что, если он человек, после такого позора, свидетелями которого было столько людей, он больше не совершит плохого", - ответил визирь. Снова выступает вперед тот старик и снова громко произносит: "Вот достойный своего предка!" Тогда падишах, не скрывая удивления, подзывает к себе старика и спрашивает: "Почему в обоих случаях ты произнес одни и те же слова? Который же из визирей прав?" - "Оба, мой падишах, - отвечает ему старик. - И ты, и все собравшиеся здесь люди еще молоды, а я уже долго живу на свете, оттого и знаю. Отец вон того старо го визиря был мясником. Вот сын и пошел в него, сразу сказал: "Разрубить!" А у этого - отец был справедливым человеком, вот он и пошел в него, потому и сказал: "Простить!" Недаром ведь, он - дитя мудрого человека". Так вот, дорогие мои, что из этого следует? А следует то, что наш падишах, святыня мира - из рода пророков. И он тоже пошел в своих предков: святую веру распространяет. Помните, что говорится в Гисасаул-анбия32: однажды у пророка Мухаммеда спросили, кто его друг и кто - враг. Божий посланник ответил: "Мой друг - это тот, кто объединяет народы в вере, распространяет ее, а мой враг - тот, кто вносит рознь в ислам"...