Баку - 1501 - Азиза Джафарзаде

Джафарзаде Азиза

Баку - 1501

Азиза Джафарзаде

Баку - 1501

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

1. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Принц Гази-бек скучал. Уже несколько дней, как умер его учитель, кази дворца Ширваншахов Мухаммедъяр, и музыкальные, развлекательные собрания были на время прекращены. Принц с самого утра не находил себе места: чем бы заняться? Дни тянулись один скучнее другого.

Так и сегодня. Вздыхая, он долго ворочался в постели, потом, кликнув надима1 Салеха, велел ему готовиться к прогулке. А сам нехотя, без аппетита, сел завтракать. Поковырял нежнейшую чихиртму2 из цыпленка, выпил пиалу молока.

У выхода на широкую дворцовую веранду его встретил Салех.

- Кони готовы, принц!

- Хорошо.

Принц в охотничьем костюме спустился во двор. Постоял в раздумье: "И на что мне этот охотничий наряд? Находись я сейчас на богатых джейранами равнинах Ширвана, он был бы кстати. А в этом краю песков добыча мне вряд ли попадется. Ну из ладно... Пусть будет удача!" - пожелав самому себе счастливого пути, он вскочил на коня, приказав надиму следовать за собой.

- Спросят - скажешь, гулять уехали, - бросил он низко склонившемуся слуге.

Пришпорив коней, всадники выехали из дворца. Им было, в сущности, все равно, куда ехать. Лошади сами вынесли на мягкую песчаную дорогу вдоль берега моря, живописно обрамленную скалистыми холмами. В этот яркий весенний день Хазар был удивительно спокоен. В прозрачной тени скал тут и там поблескивали маслянистые черные пятна, и легкая моряна, не в силах развеять неприятный нефтяной запах, досадливо морщила море мельчайшей рябью. Ни деревца, ни кустика вдоль дороги - но, приветствуя весну, склоны холмов тут и там покрывались верблюжьей колючкой, ромашками, зеленой травой.

Но броская своеобразная красота этих мест была чужда молодому принцу. Глядя в бирюзовые дали Хазара, он с тоской вспоминал сочные луга и полные цветов сады Шемахи, густые леса и богатейшие охотничьи угодья, населенные быстрыми джейранами и косулями, пугливыми куропатками и турачами. Он жаждал снова вдохнуть полной грудью горный воздух Фита и Гюлистана, с нетерпением ждал, чтобы Ширваншах Фаррух Ясар отдал приказ о переселении семьи и всей дворцовой челяди на летние месяцы в Шемаху - на яйлаг. Гази-бек всей душой любил вольное загородное лето. Только проводя целые дни на охоте, оживлялся принц, с удовольствием спал в палатках, а то и просто на голой земле, укрываясь высоким небом, а под голову подложив седло вместо подушки. С аппетитом, которому бы подивились во дворце, ел нанизанные на самодельные шампуры из обструганных веточек собственноручно добытые и поджаренные охотничьи трофеи - нарезанное на мелкие кусочки мясо косуль или джейранов.

В последнее время не только охотничья страсть уводила Гази-бека за пределы дворца. Юноша вступал в пору зрелости, и сердце его, волнуемое неясным томлением, вдруг открыло, для себя изумительный мир - мир любовной лирики. Он не умел писать стихов, но беззвучно повторял строки, созданные великими поэтами и настолько созвучные ему сейчас, что, казалось, они созданы о нем самом и о той, которую он мог бы полюбить... Уставившись задумчивым взглядом в голубые дали Хазара, он вспоминал кази Мухаммедъяра. Ему очень повезло с учителем: обязанный обучать принца шариату, прививать ему строгие религиозные правила, кази оказался большим знатоком и страстным почитателем древнеарабской, персидской, азербайджанской литературы. Духовный сан не мешал Мухаммедъяру быть ученым широких взглядов, человеком поэтического склада ума. Кази с увлечением рассказывал юноше о поэтах родной земле, научил его понимать глубину строк, ценить недосказанное, наслаждаться благозвучием. Часто цитировал ему стихи Насими, но, спохватываясь, благочестиво добавлял:

- Правда, к концу жизни Сеид Имадеддин стал безбожником, приравнял себя - мыслимое ли дело! - к аллаху, нанес тем самым большой вред святой вере и понес за это справедливое наказание. Но никто так не воспел любовь, как он, любовь, возносящую человека до небес, на недосягаемую высоту. Нет в нашей поэзии равного его божественным газелям!

И, подняв глаза к искусно расписанному потолку дворцового покоя, Мухаммедъяр благоговейно, с упоением читал нараспев:

Под нежный рокот струн - неси тот

вдохновляющий напиток.

Пусть чаша жизни мной не до конца испита,

Я всю ее отдам, и мне не жалко, пусть!

За поцелуй один медовых этих уст.

"Жаль, очень жаль, что учитель покинул этот мир, - думал принц. Такой человек попадается раз в жизни. Бывало, он говорил: "Есть на земле правитель - изначальный, вечный. Перед его вратами все равны - шах и нищий; могущественное богатство бессильно перед ним. Смерть! Да, смерть неотвратимая, необъяснимая тайна вселенной!" Теперь и сам он стал частицей этой тайны. Как странно все: был человек, жил, думал, и вот нет его. Бог знает, кого назначат на его место?! Верно, какого-нибудь бездарного моллу. При нем, надо думать, не только стихи Насими - даже имя поэта упомянуть будет непозволительно. "Ах, ах, какое богохульство", - скажет молла. А для меня это не богохульство, а высшее проявление жизни, дар божий..."

Гази-бек пребывал в том смутном состоянии духа, когда душа юноши, еще не изведавшего любви, уже томится ее предчувствием. С кем разделит он эту любовь - с дворцовой красавицей или хорошенькой невольницей, купленной с торгов по велению отца - принц не знал. Но душа его, как говорят поэты, созрела для любви, всевластное это чувство стояло вопросом в глазах юноши, настежь распахнуло двери в святая святых его сердца - где та, что войдет сюда?

Дорога привела их на Биби-эйбатский пир3. Пустынен он бьш в этот час: ни единого шиха4 вокруг. То ли сегодня с утра было много паломников и теперь в каждом дворе принимают гостей, то ли, наоборот, никого нет и шихи услаждают себя приятной беседой, собравшись под большим тутовым деревом во дворе пира, в прохладной тени. Не доезжая святилища, путники спешились у черных скал. Гази-бек очень любил это место, называемое в народе "Гырх гызлар"5, часами мог сидеть на самом краю утеса, нависшего над голубыми водами Хазара. В рокот бескрайнего моря, казалось ему, вплетается неясный шепот: это черные скалы, сквозь которые тут и там сочится прозрачная, как девичьи слезы, вода, раскрывают ему свою трагедию. Старые люди рассказали ему эту давнюю историю "Гырх гызлар".

... После смерти восьмого имама шиитов Рзы, отравленного халифом Мемуном, его сестра Окюма-хатун бежала, преследуемая врагами. Вместе с сорока преданными служанками отплыла она на корабле некоего Эйбата, чтобы искать прибежища на западном берегу Хазара. Здесь, в этих пустынных местах, сошли они с корабля. Вскоре умерла Окюма-хатун. Похоронили ее безутешные девушки - и сами, одинокие, бесприютные в огромном чужом мире, тут же у могилы госпожи превратились в черные камни. Сочащаяся сквозь скалы вода их слезы. Печальные стенанья, смешивающиеся со вздохами Хазара - их плач. Матерей ли зовут, или по родине тоскуют несчастные - кто знает?..

Спрыгнув с коня, Гази-бек поднялся к скалам "Гырх гызлар":

- Салех! Не будем торопиться, успеем еще налюбоваться постными физиономиями шихов. Давай здесь отдохнем немножко.

Салех обрадовался. Еще бы! За всю дорогу принц и словом с ним не обмолвился, ехал задумчивый - видно, по умершему учителю своему горевал. Надима грызла мысль, что он не исполняет прямой своей обязанности, не развлекает принца. Что, если Гази-бек на него рассердится, пожалуется, не дай бог, шаху: "Кого это вы приставили ко мне? Ни приятным разговором, ни песней, ни стихами не умеет он отвлечь своего господина от тяжелых мыслей! Не нужен он мне", - заявит принц, и тогда - прощай, завидная служба, он потеряет такой спокойный кусок хлеба.

Салех заметно приободрился, видя, как ласково разговаривает с ним молодой принц: не сердится, значит!

- Ты прав, мой господин, чем позже - тем лучше. При виде этих шихов и мне тошно делается!

Гази-бек внезапно нахмурился. Он дурно высказался другому о своих подданных - и немедленно услышал в ответ дурное же. Прав был покойный учитель Мухаммедъяр, всегда говоривший; "Подданные твои - все равно что твои дети. От тебя они будут перенимать и хорошее, и плохое. Старайся быть милосердным и справедливым к ним".

- Знаешь, Салех, ведь эти бедняги-шихи не виноваты в своей участи. Ты только оглядись вокруг! На этих бесплодных даже в пору весеннего цветения скалах именно они с огромным трудом вырастили маслины, фисташки. У них почти нет земли, пригодной для обработки, нет пастбищ. Живут они в стороне от караванных путей - торговать тоже не могут. Ничем не одарил их аллах в достаточной мере - ничем из того, что могло бы прокормить. Что же им, горемычным, делать? До седьмого пота обрабатывать свои крохотные посевные участки? Все равно пользы мало. Но чем-то ведь они должны жить! Вот и ухватились за паломников на лодках их перевозят, услуги им всевозможные оказывают. Тем и кормятся...