Нубук - Роман Сенчин

- Да, ни с кем! - взвизгнула она, поймав усмешку. - Слышишь, ты!.. Отвечай сейчас же... Роман, отвечай!

- Что отвечать?

- Ты... Это ты меня з-заразил?

И опять пауза. Мы смотрели друг на друга. Я не видел свое лицо, но надеялся, что оно утомленное и досадливое, как у нормального, слегка подпившего после работы, не совсем понимающего, в чем причина истерики, парня, а у нее зато были в глазах и ненависть, и надежда, и горе, и презрение - все в кучу... И лицо-то у нее, оказывается, совсем не симпатичное - вот исчезли выражения приветливости и радости, и оно сделалось почти безобразным.

- Отвечай, Роман.

- Нет, - твердо сказал я и вытряхнул из пачки новую сигарету.

Она зарыдала. Не упала на диван, или в кресло, или на пол, а осталась стоять. И ладонями больше не прикрывалась. Рыдала, как обиженная дошкольница.

Ну а что мне надо было сделать? Взять и сознаться? "Да, это я. Я переспал по пьяни в Петрозаводске - и вот. Прости, Марина! Прости, ради бога!" Так?.. И тогда уж точно начнется - вот какой я, оказывается, подлец, почему же раньше ей ничего не сказал... Да, раньше надо было поступать по-человечески, а теперь поздно. Поэтому лучше просто сказать:

- Ладно, Марин, ну, успокойся. Все будет нормально. Это легко лечится.

Тут же, будто она только и ждала, что я начну успокаивать, из нее полилось, полилось вперемешку со слезами:

- Я... я с ума сойду! Скажи мне честно. Я прошу, пожалуйста! Скажи, признайся... Ведь это же ты... Ты один. Один!.. Ведь я видела... просто замечать не хотела... Зачем теперь-то трусить? Рома-ан... Я же с ума сойду!.. Я-а... - Слезы пересилили, слова захлебнулись в них.

И тут я поддался, совершил ошибку. Признался.

- Да. Помнишь, ездил в Петрозаводск? В кафе там познакомился... ну и по пьяному делу... Случайно, даже и не хотел... Даже и не получилось. Так...

Я еще бормотал, а Марина уже сбрасывала в пакет бутыльки с трюмо, вытаскивала из тумбочки свои трусы, лифчики. Казалось, она больше меня не слушает.

- Марин, перестань. Это лечится за неделю, - попытался я остановить ее. - Давай спокойно решим...

Она побежала в прихожую, шмыргая носом, моргая мокрыми глазами. Из пакета торчала кружевная окантовка чулка.

Я сунул сигарету в пепельницу, упал на подушку. Слушал возню одевающегося человека, полчаса назад еще родного, а теперь... И что это за театральность - в два часа ночи хватать вещички и уходить? На коленях, что ли, у нее прощения надо вымаливать? А потом всю жизнь упреки выслушивать при каждом удобном случае. Да пускай катится... И я ответил на звуки ее торопливого одевания:

- Ну и катись, идиотка!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Вернулся Володька до того изменившимся - и не поверишь, что уезжал на каких-то неполных четыре дня. Даже после январского тура он, кажется, выглядел куда менее отдохнувшим и готовым к новым свершениям.

Поздоровался со мной почти официально, как большой, не терпящий панибратства начальник со своим первым замом.

Устроился за столом, положил перед собой руки, поиграл пальцами.

- Присаживайся, - указал кивком на стул сбоку.

Я присел. Хотел было бросить ногу на ногу, но потом передумал.

- Как тут без меня?

- Да все вроде нормально, - стал я докладывать. - С трех точек принесли деньги. Лежат в верхнем ящике, в конверте. Там же и список, откуда.

Володька достал конверт, заглянул, кивнул удовлетворенно. Я продолжил:

- Приезжали из "Весты-М", взяли три коробки... Сейчас, - нашел в блокноте модели женских туфель, назвал. - Накладная тоже в конверте... Еще звонила твоя сестра, Татьяна. Требовала вернуть ей дубленки, еще там что-то...

- Да, я в курсе. - При упоминании о Татьяне шеф заметно помрачнел. Правильно, что не отдал. Это имущество... хм... арестовано.

- Раз десять звонила, - решил я сгустить краски, - обзывала всяко, кричала. Я отвечал, конечно, что без тебя не имею права...

- Правильно, правильно. Молодец. А ты чего зеленый такой?

- Да так... - пожал я плечами, но Володька догадался:

- Бухал по полной, да? Или опять на личном фронте проблемы?

- Так, небольшие есть...

- Ничего, скоро в отпуск отпущу. Хочешь, езжай к родителям, - Володька прямо на глазах стал превращаться из большого начальника в доброго дядю-волшебника, - хочешь, на море. На Черном море хоть был?

- Нет пока. - Мне неловко, муторно сделалось от такой его доброты, и я быстро сменил тему разговора: - А ты как съездил? Решил вопрос?

- Реши-ыл... В следующий четверг переводим деньги. Представительство зарегистрировали на одного араба. Наш человек. Занимался бижутерией довольно успешно. Вот согласился стать нашим официальным директором.

- А при чем араб-то?

- Ну, там иначе нельзя. Только на местного жителя можно регистрировать. То-то у них каждый пятый - миллионер.

- Ясно, - вздохнул я; вообще-то хотелось услышать от Володьки более внятные объяснения, зачем ему все-таки представительство и почему именно в Дубае, и я уже собрался было спросить об этом, но Володька встряхнулся, хрустнул суставами пальцев и, точно решившись на нечто безрассудное, предложил:

- А давай-ка, что ли, по пивку! Весна как-никак!..

- У, всегда готов, - конечно же, согласился я. - Приезд обмоем, остальное...

В летнем кафе на берегу канала Грибоедова Володька голосом забубенного кутилы велел продавщице:

- Значит, три пакета фисташек, две "Балтики" третий номер и две нулевой.

Я сперва обалдел, а потом чуть не захохотал от этого - "нулевой". Какой контраст, действительно, между отчаянным тоном и двумя бутылками безалкогольной нулевки в итоге... Да, достойная встреча весны...

А весна с каждым днем крепла, расцвечивала мир веселыми красками; она распускалась, как огромный цветок. И каждый день был для меня мучением... Впервые я проводил весну в Питере, был свободен от лихорадочной работы на огороде, был при деньгах. Только - что толку...

Все свободное время я бродил по городу, даже зонтик купил, чтоб не мокнуть под частыми короткими ливнями; неспешным шагом я добирался в район Лахты и, как какой-нибудь путешественник, достигший края земли, задумчиво сидел на каменистом берегу залива, или бродил вдоль скучного, неживого Обводного канала, или же плутал в гаванях Морского порта.

Дел на складе почти не стало. Он опустел, как будто расширился, потемнел, открыв взгляду серые бетонные стены. Бухгалтерша по средам теперь не появлялась, Володька мотался по каким-то своим делам. Каждое утро я звонил ему и кисло спрашивал: "Я не нужен?" - и получал в ответ: "Нет, сегодня отдыхай. Если что, скину сообщенье на пейджер". Да, сразу по приезде из Дубая Володька подарил мне пейджер, и я испугался, предвидя массу дел, поручений, мотание по точкам, а в итоге получилось как раз наоборот. Я гулял по улицам, дурея от безделья и одиночества, а пейджер молчал, лишь бесполезно оттягивая карман.

Природа, конечно, преподносила разные дни - то лил дождь, дул ветер, иногда почти снеговой, но в памяти оставались лишь солнечные, ласковые дни, такие, когда губы сами расплываются в улыбке, а плечи расправляются, выпячивают грудь вперед, и кажется, от одного воздуха становишься сытым и здоровым.

Хорошо (да что там - просто-напросто необходимо!) проводить такие дни с девушкой. Покупать ей цветы, говорить какую-нибудь романтическую чепуху, смешить, обнимать, прижимать к себе... Дышать, так сказать, весной и ее волосами... А ее вот не было.

Несколько раз я пытался поговорить с Мариной в буфете Ленсовета. Сперва перед тем тихонько стоял в дверях в полумраке и наблюдал.

С вежливой, профессиональной улыбкой она выслушивала от клиентов заказы, ловко подавала им кофе, тарелки с борщом и шницелем, уверенно стучала по клавишам кассы; чуть кокетничала со знакомыми... Она была такой же, как раньше, такой близкой, родной, и казалось - все наладится.

Наглядевшись, настроившись, я отлеплялся от двери, шагал к стойке. "Привет!" - и делал лицо радостным, наверное, симпатичным, она же, наоборот, каменела, сжималась, даже отступала от разделяющего нас барьера, будто к ней подходил не я, с кем она проспала в одной постели четыре с лишним месяца, а какой-то урод или бешеная собака.

"Марина, давай поговорим", - просил я. "Нет, - она коротко дергала головой, - не о чем. Все кончено". Это "все кончено" бесило меня - такое притворно-высокопарное, театральное, как ее черная одежда в ту ночь, как стихи какой-нибудь Гиппиус или Бальмонта. И после "все кончено" я не мог, ясное дело, говорить просительно, спокойно, я действительно бесился: "Слушай, мы ведь так хорошо и долго прожили вместе. Что, скажи, тебе было плохо?! И из-за какой-то случайности, пустяка!.. Ведь это со всеми может случиться..." Под мои слова она что-то там делала под стойкой, считала, кажется, на калькуляторе, опустив лицо, не обращая на меня никакого внимания... Так и подмывало схватить ее темные, густые волосы и найти глаза, говорить, видя их... Потом, конечно, подходил очередной клиент и лениво заявлял: "Тефтели с фри и салат. И кофе черное, двойное". И Марина преображалась, радовалась этому подошедшему, будто избавителю.