Тайна высокого дома - Николай Гейнце

Гладких вздохнул свободно. Он остался доволен инженером.

— Честный малый, хоть и навозник! — сказал себе самому закоренелый сибиряк.

На мгновение у него даже мелькнула мысль, как бы сожаления, что он оттолкнул его — что, быть может, его крестница была бы с ним счастлива.

«Существует ли тот… другой?.. Не игра ли это моего воображения… Быть может, он давно с матерью спит в сырой земле…»

Он с ужасом оттолкнул от себя эту мысль.

Что касается Татьяны Петровны, то она, несмотря на свои лета — в Сибири, впрочем, девушки развиваются поздно — была совершенным ребенком. Сердце ее не знало иной привязанности, как к ее отцу и к крестному — серьезное чувство еще не было знакомо ей.

Ей понравился Борис Иванович, она поддалась его нежным речам, ей было любо смотреть в его выразительные черные глаза — редкость у блондина — она почувствовала нечто похожее на любовь, но зародышу чувства не дали развиться, и она, не видя предмет этой скорее первичной, чем первой любви, скоро забыла о нем, а если и вспоминала, то без особого сожаления. Она не успела привыкнуть ни к нему, ни к своему новому чувству, он не успел сделаться для нее необходимым.

Когда она узнала об его отъезде, что-то как будто кольнуло ей в сердце, но в этой боли она не дала себе ясного отчета. Ее, впрочем, поджидала другая боль, другое горе.

Снова стоял май месяц. В этом году он был особенно чуден и тепел. Татьяна Петровна проводила почти весь день в садовой беседке за вязанием.

Так было и в описываемый нами день. Татьяна Петровна сидела в беседке с вязанием в руках.

Был первый час дня. Иннокентий Антипович был на прииске, а Петр Иннокентьевич, по обыкновению, ходил из угла в угол в своем кабинете и думал свою тяжелую думу.

Вдруг в беседку развязано вошел Семен Семенович и совершенно неожиданно для молодой девушки сел около нее. Она порывисто встала, чтобы уйти, но он грубо схватил ее за руку и заставил сесть.

Она удивленно вскинула на него глаза. В них блестнули искорки гнева.

— Мне надо поговорить с вами… — хрипло сказал он.

— Но мне не о чем говорить с вами! — отвечала она.

Она опять было поднялась, чтобы уйти, но он снова силой усадил ее рядом с собою.

— Я повторяю вам, что мне надо с вами поговорить… — грубо сказал он.

Она смерила его презрительным взглядом.

— Хорошо. Побеседуем…

— Вы знаете, что я вас люблю…

— Ваше поведение этого не доказывает.

— Если бы я не любил вас, мой отец не приезжал бы сюда нарочно, чтобы просить вашей руки… Вы помните, что из этого вышло… Гладких и вы оскорбили моего отца, оскорбили меня своим отказом…

— В чем же тут оскорбление?.. Я просто не хочу быть вашей женой.

Семен Семенович побледнел и закусил нижнюю губу.

— Я, впрочем, ни за кого не собираюсь выходить замуж… — смягчила она этот резкий ответ.

— А ваш инженер?

— Какой инженер? — спросила возмущенная молодая девушка.

— Будто уж и не знаете… Счастлив его Бог, что он уехал, иначе бы ему не уберечь от меня своей шкуры… Вы никого не смеете любить, кроме меня, вы никому не смеете принадлежать, кроме меня… И это потому, что я люблю вас страстно, безумно, слепо… Я ревнив до самозабвения, я убью всякого, кто станет у меня на пути к вашему сердцу… Клянусь вам в этом…

— Вы с ума сошли! — воскликнула она, выходя из себя.

— Я вас только предупредил! — пробормотал он, окидывая ее диким взглядом.

— Это уже слишком! — окончательно рассердилась Татьяна Петровна. — Можно подумать, что вы имеете на меня какие-нибудь права… Но я не боюсь ваших угроз, и на ваши нахальные выходки у меня один ответ: вы — негодяй! До сегодняшего дня я чувствовала к вам необъяснимое отвращение, теперь же, благо вы сбросили с себя вашу лицемерную маску, я питаю к вам уже полное сознательное презрение…

С этими словами она решительно встала со скамьи. Вся кровь бросилась ему в лицо.

— Вы чересчур горды, — сказал он, задыхаясь. — Разве вы не знаете, что самая сильная любовь может перейти в самую сильную ненависть?

Его взгляд, устремленный на нее, красноречиво подтверждал высказанное им правило.

Она сделала шаг вперед, чтобы выйти из беседки, но он загородил ей дорогу.

Она отшатнулась от него с выражением омерзения.

«И этот человек хотел, чтобы я сделалась его женой!» — пронеслось у нее в голове.

Она похолодела от этой мысли.

— Позвольте мне пройти! — сказала она, насколько возможно твердым голосом.

Он стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Дьявольская улыбка змеилась на его губах. Его глаза горели, как у волка.

Татьяна Петровна вся дрожала от клокотавшей внутри ее бессильной злобы.

Он продолжал улыбаться.

— Я пропущу тебя, если ты меня поцелуешь… — вдруг перешел он на «ты».

Она вся вспыхнула.

— Негодяй… — прохрипела она.

Он захохотал.

— Рано или поздно ты должна будешь меня целовать. И если ты меня теперь не поцелуешь добровольно, я расцелую тебя силою… — нахально заметил он.

Татьяна Петровна беспомощно оглянулась кругом. Семен Семенович приближался к ней с открытыми объятиями. Она успела, однако, отскочить в сторону.

— Я все расскажу моему отцу!.. — пригрозила она.

Он снова расхохотался.

— Твоему отцу… Он очень далеко отсюда…

«Он сошел с ума!» — промелькнуло в уме молодой девушки. Она испугалась не на шутку.

— Если вы, — снова перешел он на это местоимение, — хотите повидаться с вашим отцом, то я могу вам сказать, где он находится… Это неблизко отсюда, надо будет проехать несколько тысяч верст, но вам, как хорошей дочери, это, конечно, не послужит препятствием в исполнении вашего желания обнять своего отца.

— Что он говорит? Что он говорит? — воскликнула Татьяна Петровна с пугливым недоумением.

— Ага! — продолжал он. — Ваш крестный отец ничего вам не говорил об этом… Он оставлял вас в приятном заблуждении, что вы — дочь богача-золотопромышленника… Хорошенькая шутка!.. И вы этому поверили. Уже более тридцати лет, как мой дядя вдовеет, у него была дочь Мария, и она умерла. Что же касается до вас, то вы ему даже не родственница, и если живете здесь, то лишь благодаря Гладких, которому взбрело на ум привести вас сюда… Теперь вы видите, моя милая, что я делаю вам большую честь моим предложением…

Татьяна Петровна стояла перед ним бледная, как покойница, с широко раскрытыми глазами. Она была уничтожена.

— И это правда, действительно правда? — спросила она задыхающимся голосом, вся дрожа от охватившего ее волнения.

— Даже ваш честнейший крестный отец, — сделал Семен Семенович ударение на эпитете, — который ведь никогда не лжет, как он уверяет всех, не может сказать вам, что это неправда.

— Кто же мой отец? Кто мой отец? — простонала она.

— Это опять другая история… — хладнокровно продолжал он. — Вы, вероятно, слыхали старую историю об убийстве, совершенном более двадцати лет тому назад близ высокого дома?

— Да, я слышала об этом… — упавшим голосом отвечала она.

— Убийцей оказался Егор Никифоров, из поселка.

— Егор Никифоров… — бессмысленно повторила она.

— Он был приговорен к пятнадцатилетней каторге и сослан в Якутскую область… Если он не умер, то живет там до сих пор.

Несчастная начала уже догадываться, но все же спросила, затаив дыхание:

— И он?..

— Ваш отец… — отчеканил Семен Семенович.

Татьяна Петровна с глухим криком, без чувств упала на пол. Он холодно посмотрел на нее.

— Ну, от этого она не умрет! — равнодушно заметил он и быстро вышел из беседки.

II

ГЛАЗА ОТКРЫТЫ

Когда Татьяна Петровна пришла в себя, она приподнялась с пола и дико оглянулась по сторонам.

Она вспомнила все. Скорее упав, нежели сев на скамью, она закрыла лицо руками и горько зарыдала.

Что она чувствовала, невозможно описать. Ей казалось, что она находится в каком-то пространстве, летит в какую-то пропасть, тщетно ища точку опоры.

Ее не было.

Она уже считала себя покинутой всеми, отверженной, выгнанной из дома, где она провела счастливое детство и раннюю юность.

Подобно громовым ударам раздавались в ее ушах слова:

— Ты дочь Егора Никифорова, ты дочь убийцы, дочь каторжника!

Фамилия, которую она носила, не принадлежала ей. Она украла ее! Ее кормили, ее воспитали из жалости. Она крала то уважение и те ласки, которыми ее окружали.

Сердце ее разрывалось на части.

Наконец, собравшись с силами, она встала и медленной, неровной походкой пошла в дом.

— Что случилось? Вы бледны как смерть, барышня! — встретила ее вопросом горничная.

— Ничего! — отвечала она печально. — Ничего!

Она пришла к себе наверх. Она хотела было заглянуть в кабинет ее отца, теперь мнимого отца, остановилась у двери, но не решалась переступить порога.