Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Впрочем, выбора особого нет, и я пишу Лине, что опоздаю, и пристраиваюсь на край скамейки. До более-менее подходящего автобуса еще пятнадцать минут.

Есть время сочинить историю, где меня носило и почему выйти вовремя не успела, и есть время замерзнуть окончательно.

Я успеваю даже задубеть, перестать чувствовать все пальцы, размазать слезы от жалости к себе по щекам, отклонить семь звонков Кирилла Александровича и увидеть, что до автобуса осталось три минуты, когда меня резко и больно дергают вверх, шипят злобно над головой арктическим голосом:

— Ште-е-ерн, мать твою, тебя убить мало!

Возможно, по крайне мере, я согласно чихаю, а Лавров выдыхает сквозь зубы и протискивается обратно сквозь толпу, таща меня на буксире.

— Ты — детский сад, Дарья Владимировна, хуже сусликов, — он злобно цедит, шагает слишком быстро, и мне остаётся только торопливо переставлять ноги, чтобы не свалиться.

— Кирилл Александрович…

Я врезаюсь в него, ибо тормозит Лавров резко и дверь машины распахивает. Оборачивается ко мне, и под его взглядом все вопросы и слова исчезают.

Молчание, как говорится, золото.

— Если еще раз… если ты еще раз, Штерн, как малолетняя обидчивая идиотка, будешь скидывать звонки… — Лавров говорит глухо, прерывисто, и мне хочется попятиться от него, убежать, но он держит крепко, до синяков, встряхивает сильно и яростно рявкает, — чтоб не смела больше мне не отвечать, поняла?!

Кирилл Александрович снова встряхивает. Лязгают зубы, мои, и я болезненно прикусываю язык. Больно.

Как и руку, в которую он мертвой хваткой вцепился выше локтя.

— Отпустите…

Отпускает.

В машину.

Запихивает легко, как тряпичную куклу, и дверью, закрывая, долбит оглушительно. И я вздрагиваю, кажется, вместе с машиной.

Чего он бесится?

Огромные капли дрожат на лобовом стекле, скатываются, и я заторможенно за ними наблюдаю, пока Кирилл Александрович огибает капот и садится.

Мой зонтик, непонятно как оказавшийся у него, он вместе со своей курткой закидывает назад, встряхивается по-собачьи и включает на максимум печку, что разбавляет дробь дождя и заполняет гнетущую тишину.

— Туфли свои снимай, — Красавчик категорично командует.

И я послушно их сбрасываю, неловко стягиваю одеревенелыми пальцами носки и забираюсь на сидение вместе с ногами.

На Лаврова смотреть невозможно, и я рассматриваю березу, что покачивает ветвями.

Ни-че-го.

Этот день когда-нибудь да закончится, и я его просто забуду. Ни первый и ни последний кошмарный и унизительный день моей жизни, переживу. И не буду думать о Кирилле Александровиче и Лёньке, не стану сравнивать и ни за что не спрошу, чего Лавров здесь делает и как меня нашел.

— Ногу дай сюда, — отрывистый голос Лаврова врезается в мысли, заставляет отшатнуться к двери и издать возмущенный возглас, ибо горячие пальцы нахально обхватывают мои стопы и сильно сжимают.

— Ты ледяная, Штерн, — он злится.

— А вы бесцеремонный, Кирилл Александрович.

— Да что ты, Дарья Владимировна, — он желчно издевается, отпускает-таки мои ноги.

И я их торопливо поджимаю под себя, а Лавров выруливает и на ближайшем светофоре вместо поворота направо проезжает прямо.

— Вы куда едете, Кирилл Александрович?

— Домой.

Лавров привозит к себе.

И до квартиры меня тащат на плече, ибо на ручки по-человечески я идти отказалась, а Кирилл Александрович отказался отдавать мне туфли.

— Вы… вы… знаете, как это называется? — я болтаюсь вниз головой и шиплю тихо, поскольку орать на весь подъезд все же не дело.

— Тебе прямо сказать или сама догадаешься?

— Похищение?

— Не угадала, Штерн, — он сожалеюще цокает языком и в квартиру заносит.

И на пол меня ставят в ванной, вручают торжественно уже знакомые штаны и рубашку, добавляют полотенце и проникновенно сообщают:

— Заболеешь, Дарья Владимировна, и я вспомню, что по терапии у меня была пятерка.

В поисках достойного ответа я остаюсь одна, и мне лишь остается кинуть в закрывшуюся дверь вещи и сердито топнуть ногой.

Да что он о себе возомнил?!

[1] Sakra! (чеш.) — Чёрт побери!

Глава 22

Вода опаляет, бьет по плечам и спине, окутывает паром.

Еще немного и сварюсь.

Или, наконец, согреюсь. Меня трясет от пробравшего до костей холода, который словно выколачивается наружу, выползает из-под кожи и заставляет крепче обхватить себя руками, застыть, опустившись на черный пол душа.

И стянутое с пальца кольцо я рассматриваю невидящим взглядом.

Подарок Лёньки на последний Новый год.

Белое золото и аккуратный брильянт, слишком просто и слишком изыскано. Красиво, и я влюбилась в это кольцо с первого взгляда. Развернулась в Лёнькиных руках и, заглянув в серые глаза, рассмеялась: «Леонид Аркадьевич, если это предложение руки и сердца, то я против. Давай почки. Они продаются лучше».

Вот только Лёня в ответ не засмеялся, даже не улыбнулся. Он пожал плечами и серьезно подтвердил: «Предложение, Данька. Я люблю тебя и хочу, чтоб все видели, что ты моя».

Кольцо под грохот салютов и моего сердца оказалось на моем пальце. Испугало, но снимать я его не стала, а Лёнька торжественно объявил, что сие было репетиция и на следующий Новый год с него официальное предложение, а с меня согласие.

Перед всеми.

Его родители точно одобрят. Они давно намекают, что можно и пожениться. Я им нравлюсь, я из интеллигентной семьи и я получаю достойное образование.

Я хорошая девочка.

Правда, хорошие девочки не врут своим парням, что почти женихи, и душ в квартире чужих мужчин не принимают. И сердце у хороших девочек не пропускает удары от одного только насмешливого взгляда наглых и самоуверенных типов…

И наглые и самоуверенные нагло и самоуверенно долбят в дверь, заставляя вздрогнуть и выронить кольцо, вопрошают язвительно:

— Штерн, ты там утопла?

— Да! — я пытаюсь поймать колечко, но лишь стукаюсь локтем и ловлю пальцами воздух.

Бриллиантовое сокровище укатывается в слив слишком проворно.

— Отлично, тогда я вызываю экзорциста, воскрешая кикимора, — саркастически ядовито вещает Лавров, и усмешку мое воображение дорисовывает само.

Чтоб его…

Мой бриллиантик вытаскиваться отказывается, и, выключив воду, я торопливо выхожу из душа. Пора уступить ванную и место для подвига. В рыцари без страха и упрека Лавров подвязался сам, так что и кольцо доставать ему.

Меня Фиксики научили вытаскивать украшения только из сифона, а не из слива в плиточном полу.

— А чего кикимора? — обида в голосе скользит сама, как и любопытство.

И в ожидании ответа я замираю, перестав даже вытирать волосы, от которых, кажется, теперь за километр несет мёдом. Шампунь я одолжила у Яны.

— А ты себя на остановке видела? — ехидно отзывается он. — Вылитая кикимора болотная, Дарья Владимировна. На русалку прекрасную, уж прости, никак… — дверь я открываю и меряю его гневным взглядом, а Кирилл Александрович осекается, и его взгляд, коим меня окидывают с головы до ног, я понять не могу. — … не тянешь.

Он все же договаривает, прищуривается, и снисходительное выражение его лица я зеркалю:

— Ну до Пецаря Рычального Образа вам тоже еще далеко, Кирилл Александрович. Вы, кстати, с сантехникой дружите?

— Чего? — Лавров моргает.

И недоумение на его физиономии слишком быстро заменяется обоснованным подозрением, и он тяжело вздыхает:

— Что на этот раз, ходячее недоразумение?

— Кольцо упало в душе, — я неохотно признаюсь и в ванную его пропускаю, буркая себе под нос, — и я не ходячее недоразумение.

Просто не повезло.

— Чтоб тебя, Штерн, — Кирилл Александрович досадливо чертыхается и, присев, фонариком телефона в слив светит, — тут все раскручивать придется. Работы на час минимум.

И, судя по решительности в голосе, тратить этот час на спасение моей прелести он не собирается. Наверное, стоило все же ванную выбрать, а не душ. Из сифона выколупать кольцо было б проще.