Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Крутить прическу Ветка отказалась наотрез, объявив, что почти семейные посиделки прекрасно пройдут без конструкций семнадцатого века и тонн штукатурки. То, что посиделки намечаются в лучшем клубе города, ее не смутило.

— Тем более, красота нордическая, ты свинья! — заверяет ее Андрей. — Мы сто лет тебя не видели.

— Всего полгода, — Квета качает головой, — и не будь противным, я хочу пить и танцевать.

И, не слушая наигранных возражений, она утягивает его в самую толпу танцпола. Всё, для общества они потеряны: танцевать Квитанция любит и может, поэтому остается только надеяться, что голову она до драки никому не вскружит.

Впрочем, она с Андреем и это клуб Ника, поэтому особо волноваться причин нет и на второй этаж, в VIP-ложу, я поднимаюсь со всеми и спокойно.

Приветствую Варю с Дэном, коих своим появлением мы отвлекаем от крайне важного занятия по обмену микробами, как скабрёзно ухмыляется Ромыч, и тянусь к меню. После аквавита опускаться ниже сорока градусов нельзя, и Алиса с лукаво-сверкающими зеленью глазами предлагает шоты с абсентом.

Новые.

Фирменные Ника.

Отказаться невозможно, особенно после самоуверенного заверения Ромочки, что на все пять меня не хватит. Наивный, это он первый запросит пощады.

Мы спорим.

И здравую мысль, что прошлый спор ничем хорошим не закончился, я задвигаю подальше.

К сожалению.

Я не хочу просыпаться.

И не хочу открывать глаза.

Жить в общем-то я тоже не хочу.

Ибо сложно хотеть жить, когда в черепе идет генеральная репетиция роты барабанщиков под аккомпанемент китайского фейерверка и чечетки.

— Моя голова — дом Советов, — я глухо охаю и, подняв усилием воли руку, прикладываю ее ко лбу.

Прохладненько.

Для счастья, однако, надо немного.

— Не льсти себе, — где-то сверху раздается смешок, и на лоб, сдвигая мою руку, опускается широкая и прохладная ладонь, — твоя голова максимум деревня дураков.

Голос родной и знакомый, но имя в памяти отказывается всплывать, а глаза открываться, поэтому я удерживаю спасительную руку своей и жалобно интересуюсь:

— Где я?

— У-у-у, — в голосе появляется насмешка, показательно сочувствующая, и языком цокают тоже, показательно. — Вы чего вчера пили, Дарья Владимировна?

От «Дарьи Владимировны» моя персональная рота барабанщиков резко тормозит, фейерверк перестает запускаться, чечетка отплясываться, а мои глаза распахиваются сами.

Да ну на фиг.

Столько выпить мы не могли.

И, натыкаясь на внимательный взгляд серых глаз, я выдыхаю с облегченьем:

— Лёнька!

— А ты ждала тень отца Гамлета? — он иронично усмехается и чуть вопросительно заламывает левую бровь.

— Нет, — я неловко растягиваю губы в улыбке и для убедительности отрицательно мотаю головой.

Не ждала.

Наверное…

Ленька же хмыкает и негромко сообщает:

— Твоя подруга в гостевой спальне, а твой Димыч в гостиной. Он пылает гневом и мечтает оторвать голову, но кому больше: тебе или твоей чокнутой подружке, я так и не понял.

Мне протягивают стакан воды и таблетку, и уточнить за что хотят бить я решаюсь только после таблеточки.

— Видимо, за то, что в пять утра вы звонили не только мне, — Лёня усмехается.

А я удивляюсь:

— Ты не сердишься?

Пять утра, мой пьяный звонок и расписанный по минутам ритм Лёнькиной жизни — это не сочетается совсем и пылать гневом и желанием убить должен как раз Лёнька, а не Димыч.

— Я сердился, — он подтверждает серьезно, но в уголках его губ улыбка, и насторожиться у меня не получается, — и мечтал тебя прибить, но принцы на белых конях вроде как прекрасных дам не убивают.

— Скажи, что это не я тебя прекрасным принцем назвала, — под его смех я жалобно умоляю и закрываю лицо ладошками.

Лучше б он сердился, злился и мечтал прибить…

— Ты, — Лёнька подтверждает безжалостно и с нескрываемым удовольствием, — а твоя ненормальная подружка поделилась по секрету, что о принце на белом коне ты мечтала с детства. Особенно о коне. Данька, я чего-то не знаю?

— Ну…

Я сквозь пальцы задумчиво смотрю на Лёньку.

Рассказать, что из-за денег и жажды наживы мысли о изабелловом коне грели мою корыстную душеньку больше, чем мысли о прекрасном принце?

Серьезно, продажа одного среднестатистического принца на органы не так выгодна, как одного целого коня изабелловой масти. Мы с Квитанцией считали!

От ответа и признания в меркантильности меня спасает взгляд на часы Лёньки и собственный вопль:

— Полвосьмого!

С кровати под озадаченный взгляд Леонида Аркадьевича я подскакиваю и в ванную мчусь, забывая обо всем и всех.

Лавров меня убьет.

Я опаздываю на пятнадцать минут.

Залетаю на одиннадцатый этаж, не дожидаясь лифта.

И Кирилл Александрович кричать не спешит. Он молчит и меряет меня странным взглядом, под которым я нервно поправляю Лёнькину рубашку, ибо все мои футболки Зинаида Андреевна отдала в стирку, а вчерашнее платье для дневной жизни не годится. Приличное оно только для ночи, и Лёня свое веское слово, что в нём я через его труп из дома выйду, сказал-таки.

— Извините.

Наверное, если Кирилл Александрович орал и ругался, то мне было бы не так стыдно, но Лавров безмолвствует и от этого его молчания мне хочется сгореть, исчезнуть и провалиться сквозь все одиннадцать этажей.

— Я… — я растеряно начинаю и сразу замолкаю.

Под его взглядом все оправдания куда-то деваются.

— Я успеваю, Дарья Владимировна, — он вежливо улыбается, подходит ко мне, — но пить все же заканчивай. Разгульный образ жизни еще до добра никого не доводил, Штерн.

Нет.

Невозможно.

Или, наоборот, возможно.

Только Лавров способен заставить меня гореть от стыда и ненависти одновременно, от желания извиниться и вместе с тем врезать пощечину за этот издевательский взгляд, искривленные с намеком на презрение губы и тихий равнодушный голос.

Раздражает.

— Приму к сведенью, Кирилл Александрович, — я отвечаю столь же вежливой улыбкой, гашу злость и отступаю, ибо каким б широким не был бы коридор, выдержать дистанцию все равно не получается.

Задача тысячелетия, не иначе.

Он же задумчиво кивает, не торопится на драгоценную работу, задает учтивый вопрос с налетом интереса:

— Как Квета?

Оставлена на растерзание дракона, как Квитанция вчера, а точнее уже сегодня, успела наречь Димыча. И мне остается только надеяться, что Лёнькину квартиры они не разнесут и друг друга не убьют.

— Отлично, — я снова улыбаюсь.

И понять, как моя ладонь оказывается в его, я не успеваю. Он обжигает своим прикосновением, удерживает крепко, и, перестав вырывать конечность, я вопросительно смотрю на него.

— Ты же помнишь, — Кирилл Александрович отвечает с безразличием, и мои ногти мне же показывает, — что завтра вот этого уже не должно быть.

Этого — это маникюра.

На практике он под запретом, как алкоголь во времена «сухого закона», поэтому сусликов сегодня ждет посещение маникюрного салона и траур по моему идеальному маникюру, с коим я даже недели не отходила.

— Помню, — я киваю.

А Лавров кривовато улыбается и руку мою отпускает, почти отбрасывает.

— До вечера, Дарья Владимировна.

Он уходит, а я остаюсь, просверливаю закрывающуюся дверь взглядом и тру с остервенением ладонь.

Мне не нравится, что кожу покалывает и что я всё ещё ощущаю призрачное касание и тепло его пальцев, будто моя рука до сих пор в его.

[1] Similia similibus curantur (от лат.) — Подобное излечивается подобным.

[2] K čertu! (чеш.) — К чёрту!

[3] To je hloupé (чеш.) — Это — глупость!

Глава 21

Серый дождь заряжает с ночи, затягивает темными тучами все небо, холодает. И лето с плюс десять на лето совсем не похоже.

Я мерзну и достаю подаренный Веткой свитер. Мою слабость она знает, поэтому свитера у меня из разных уголков мира и от них ломится шкаф. Из Норвегии тоже есть, но я достаю старый, из Венеции. Он мой любимый, цветов яркой золотой осени, арманьяка и теплого янтаря.