СТОЛЕТИЕ ВОЙНЫ.(Англо-американская нефтяная политика и Новый Мировой Порядок) - Уильям Энгдаль

Вопрос заключался в том, что делать со все углубляющимися последствиями рецессии в США. Естественная потребность промышленников и фермеров в дешевых кредитах, технологическом прогрессе и капитальных инвестициях была отодвинута в сторону, благодаря мощной комбинации либерального истеблишмента Восточного побережья. Как мы отмечали ранее, к концу 1950-х годов банки Нью-Йорка купались в невероятно мощной сконцентрированной финансовой власти и искали источники своих прибылей уже вдали от американских берегов.

Решающим голосом в этих спорах стал голос председателя Нью-Йоркского Совета Международных отношений Джона Дж. Макклоя. Именно он лично выписал Киссенджера в конце 1950-х из Гарварда, чтобы тот формулировал политические рецепты, которые изготавливались для нации «мудрецами» макклоевского Совета Международных отношений. Адвокат с Уолл-Стрита Макклой в то время был председателем банка «Чейз Манхеттен». Как мы отмечали ранее, «Чейз Манхеттен» был банком Большой Нефти. В 50-х годах крупные американские транснациональные нефтяные корпорации и их банкиры в Нью-Йорке рассматривали весь мировой рынок как свои личные угодья, не замыкаясь в узких границах США. Саудовская Аравия стала для них в некотором смысле более «стратегической», чем Техас. Как мы увидим далее, этот момент стал решающим фактором.

После 1957 года в политических дебатах в США верх взяли международные банки Южного Манхэттена и Уолл-Стрита, используя влияние национального телевидения и газет, которые ими контролировались. В успехе продвижения политики, прямо противоречащей интересам государства и его граждан и ставшей поворотной точкой, имело решающее значение то, что большие международные банки Макклоя и его друзей были связаны тесными узами с нарождающейся телевизионной сетью с центром в Нью-Йорке, а также контролировали некоторые важные средства массовой информации, такие как «Нью-Йорк Таймс». Именно в это время народ назвал эти круги «Либеральным истеблишментом Восточного побережья».

В конце 1960-х годов фермер из Айовы или квалифицированный машинист из Цинциннати имели мало представления о том, что было поставлено на карту в последние дни президентства Эйзенхауэра. Но уже тогда большие, ориентированные на международные операции банки Нью-Йорка начали подготовку к переходу на зеленеющие зарубежные финансовые поля, покидая пространство американских инвестиций.

Однажды Генри Форд заявил, что он охотно платил высокие зарплаты в промышленности, продавал самые недорогие в мире автомобили и при этом стал богатейшим человеком в мире — и все это благодаря использованию современнейших технологий. Печально, но в ранние 1960-е влиятельнейшие голоса в американском политическом истэблишменте забыли уроки Форда. Они были слишком озабочены процессом создания «быстрых денег» с помощью типичной торгашеской игры «покупай дешево, продавай дорого».

В самой «Форд Мотор Компани» к концу 50-х полный контроль над корпорацией получил бухгалтер Роберт МакНамара. Американский истэблишмент уклонялся от инвестиций в реконструкцию городов США, от вложений в образование населения, от инвестиций в более современное промышленное производство и тем самым от укрепления национальной экономики. Вместо этого их доллары выводились из Соединенных Штатов, чтобы скупать «по дешевке» уже действующие промышленные компании в Западной Европе, Южной Америке или в возрождающейся Азии.

После кризиса 1957 года крупная американская промышленность и банки начинали все в возрастающей степени следовать ущербной «британской модели» промышленной политики. Систематическое мошенничество с качеством продукции становилось повседневным. Мильтон Фридман и другие экономисты предпочитали называть это «монетаризмом», но это было ни чем иным, как крупномасштабным вторжением в американскую производственную базу британских методов «покупай дешево, продавай дорого», которых Британия придерживалась, начиная с 1846 года. Идущее от осознания своего мастерства чувство собственного достоинства и приверженность к техническому прогрессу стали уступать место корпоративной финансовой «нижней строке», в которой записывалась каждые три месяца чистая прибыль корпоративных акционеров.

Чтобы понять, как это работало, среднему американцу достаточно было просто посмотреть на свой семейный автомобиль. Вместо того чтобы после 1957-го года сделать необходимые изменения для модернизации заводов и оборудования и тем самым увеличить их технологическую производительность, Детройт принялся изворачиваться. В 1958 году количество стали для «Шевроле» производства «Дженерал Моторс» снизилось до половины уровня модели 1956 года. Нет нужды говорить, что одним из результатов стала резко возросшая смертность на дорогах. Национальная металлургия также отражала этот процесс. В 1955 году американские доменные печи произвели 19 млн. тонн стали для автомобильной промышленности, а в 1958 это количество упало до 10 млн. тонн. В начале 1960-х годов то, «что хорошо для "Дженерал Моторс"» стало плохим для Америки и всего мира. Да и американцы платили гораздо больше за этот «Шеви-58». Красивая реклама на Мэдисон Авеню, все увеличивающиеся задние «плавники» и хромовая отделка были предназначены для того, чтобы залакировать реальность. Чтобы компенсировать снижение прибылей, промышленность США была вынуждена совершать систематическое самоубийство, обманывая своего клиента. Но подобно пьянице, падающему с двадцатого этажа и воображающему, что он летит, большинство не осознавало реальных последствий этой «постиндустриальной» тенденции 1960-х на следующие десять или двадцать лет.

Из-за более высокого процента прибыли за рубежом при покупке действующих западноевропейских компаний задешево нью-йоркские банкиры начали поворачиваться спиной к США. В Европе был огромный дефицит капиталов из-за войны и полного упадка промышленности. В результате она была вынуждена платить значительно более высокий процент, чтобы привлечь единственно доступную тогда «международную» валюту — американские доллары из банков Нью-Йорка.

Со своей стороны «Чейз Манхэттен», «Ситибанк» и другие воспользовались шансом получить неожиданные барыши в Европе, зачастую вдвое большие, чем те, которые бы они получили, вкладывая свои средства в муниципальные облигации США для восстановления канализационных систем, мостов и жилищного фонда. Проблема заключалась в том, что Вашингтон, опасаясь оттолкнуть влиятельные финансовые круги Нью-Йорка, по сути, отказывался решать эту жизненно важную проблему. Деньги покидали берега США в погоне за более высокими прибылями за рубежом.

В начале 1957 года впервые после окончания Второй мировой войны капиталы начали уходить из Соединенных Штатов в количествах больших, чем привлекаемые. За периоде 1957 года по 1965 чистый экспорт капитала США в Западную Европу увеличился с менее чем 25 млрд. долларов до более чем 47 млрд. долларов США, ужасающей по меркам тех дней суммы.

Но если бы проблемой были только покидающие США американские доллары. Это дополнялось ускоряющимся с 1958 года устойчивым снижением объемов золотого запаса США. Крах Бреттон-Вудской монетарной послевоенной системы стремительно приближался, но американские политики отказывались это видеть. Они прислушивались к мнениям нью-йоркских банков, больших нефтяных компаний и крупных американских корпораций, которые после рецессии 1957 года в поисках путей увеличения прибыли начали разворачиваться к дешевой рабочей силе за пределами Соединенных Штатов.

К концу 1950-х годов, прошедших под знаком превосходства США, доллар как мировая резервная валюта послевоенной Бреттон-Вудской системы превратился в платежное обязательство в полном смысле слова, Европа снова начала достигать независимого индустриального статуса с гораздо более высокими показателями производительности по сравнению со стареющей экономикой США, и уже одно только это драматизировало растушую слабость экономического положения США на момент приведения президента Кеннеди к присяге в начале 1961 года.

Когда американские участники переговоров в Бреттон-Вуде вырабатывали свои правила послевоенной международной валютной системы в 1944 году, они заложили в ее основу фатальный порок. Бреттон-Вуд установил «золотовалютный стандарт», в соответствии с которым все страны — члены нового Международного валютного фонда — договорились увязывать стоимость своей валюты не с золотым эквивалентом, а непосредственно с американским долларом, фиксированная стоимость которого, в свою очередь, была установлена в 35 долларов США за унцию.

35 долларов за унцию были той ценой, на которой доллар был зафиксирован со времен Рузвельта в 1934 году в течение глубокой Великой Депрессии. Это отношение доллара к золоту не устарело за более чем четверть века, несмотря на вмешательство Второй мировой войны и драматического развития послевоенных событий в мировой экономике.