Три минуты молчания - Г Владимов

- Слушай, Сергеич, я жаловаться к кепу не пойду. Предпочитаю своим способом.

- Это, знаешь ли, порочный способ. Так ты только руки ему развязываешь. Устанавливаешь, понял, ненормальный стиль отношений на флоте. Слыхал, как он в салоне распоясался?

Я промолчал. Он так всю вахту проспорит.

- Сколько держишь?

- Восемьдесят.

- А я тебе сколько сказал?

- Семьдесят пять.

- Как же так? Точней на курсе!

Следил, как одерживаю, выравниваю курс. Не все ему равно? - идем на поиск, море прочесываем. Потом ему надоело следить. Охота была высказаться.

- У тебя какое образование?

- Семь классов.

- Видал! А у будки - всего четыре. А он на тебя орет, замахивается. Я промолчал.

- Какого же хрена ты в матросах кантуешься? Тебе в мореходку надо идти.

Я кивнул. В мореходку - так в мореходку.

- Я серьезно говорю. Охота тебе в кубрике с семью рылами сидеть? Выслушивать от каждого остолопа безграмотного. Что дрифтер, что боцман один хрен. А у тебя же голова светлая!

Я засмеялся. С чего это он взял - насчет моей головы?

- Чего смеешься? Плакать надо. Так и подохнешь в кубрике. Я те точно предсказываю.

- "Дед" мне то же самое предсказывает. Только - под забором. И в механики зовет.

- Ты "деда" не слушай. "Дед" у тебя, знаешь... Хотя, в общем-то, он прав. Но лучше - в штурмана идти. У тебя дело будет в руках, понял. Знания какие-то. А когда дело в руках - и делать ничего не надо, понял?

- Нет.

- Чего тут понимать! Вахту отстоял - и гуляй шестнадцать часов в сутки, плюй на всех с клотика. Купишь себе макен, мичманку наденешь, человеком себя почувствуешь. Есть же у тебя к полноценной жизни стремление, курточку вон какую отхватил. А представь - ты штурман. В макене ходишь, с белым шарфиком, берешь такси, едешь в ресторан, развлекаешься, как человек. Тебе уважение. И не рассусоливай в жизни, не мямли. Надо быть резким человеком, понял?

- Ага.

- Сколько держишь?

- Семьдесят два.

- Точней на курсе! А все эти рыла - ты их презирай, понял. Они большего не стоют. Их надо на место ставить. Холодно, резко, понял?

- Понял. Надо быть резким человеком.

- Во! Столько и держи.

Опять запищал эхолот. Третий сбегал туда и вернулся, сплюнул вниз, на палубу. Плевался он длинно, это у него хорошо получалось.

- Ты женатый?

- Нет пока.

- Что ты? Цены тебе нет. Свободный, незатраленный. А я одной стерве двадцать пять процентов от сердца отрываю, от другой отбиваюсь, и с третьей раздрай, а там пацан, понял. Такой пацан - закачаешься! "Папка у меня стулман", понял. Характером - весь в меня, даже не платить жалко. Будет резким человеком. Если она его не испортит. Вот я чего боюсь.

Хлопнула дверь - кеп вошел, в шапке, в телогрейке, в тонких сапожках, как у кавказских плясунов. На палубе в таких не походишь, - но капитаны, бывает, неделями на палубу не выходят. В шапке у него решительный был вид, моряцкий, не скажешь, что лысина, как поднос. Первым делом он на эхолот поглядел, потом на компас. Нахмурился.

- Сколько он у тебя держит? Лодочными зигзагами он у тебя ходит*.

* Капитан, очевидно, имеет в виду "противолодочные зигзаги", которыми ходит миноносец,

забрасывающий глубинными бомбами подводную лодку.

- А ну точней! - сказал третий. - Ты что, бухой?

Спорить тут бесполезно. Они лучше моего знают, что картушка на месте не стоит ни секунды. Держишь в общем и целом. Но поворчать полагается.

- Не ходи зигзагами, - кеп мне говорит.

- Я не хожу.

- Ты-то не ходишь, пароход ходит.

- Есть не ходить.

Слава Богу, эхолот заверещал опять. Оба туда кинулись.

- Можно бы и метнуть, - третий сказал.

- А глубина? Сейчас-то погода слабая, она, видишь, по дну идет. А к ночи - хрен знает, на сколько она поднимется. Снова вернулись в ходовую.

- Норвежец вон уже на порядке стоит, - третий заметил. - Спросить бы у него, на сколько забрасывали?

- Я те спрошу! Ты еще чего придумай.

- А что - не ответят?

- Не полагается, и все.

Норвежец был весь оранжевый, золотистый, с белоснежной рубкой. Под цвет бортов - шлюпки выкрашены и капы. На палубе, у лееров, стояли двое в черных блестящих роканах, смотрели, как мы проходим. Почему бы и не спросить у них? Я сам спрашивал, они всегда ответят. Надо только выйти на мостик, показать пальцем вниз, нарисовать вопросительный знак. И любой норвежец сразу на пальцах покажет, на сколько у них сети заглублены. Жалко им, что ли?

- Давай-ка сами проверим, - сказал кеп.

- Да неудобно, Николаич.

- Неудобно штаны надевать через голову.

Третий, по телеграфу, сбавил ход до малого и ушел к эхолоту. Справа по ходу качались на зыбях норвежские кухтыли, красная цепочка длиной с полмили. У них порядки покороче наших, да ведь и суда поменьше.

- Правее держи, - сказал кеп. - Пройдешь между кухтылями?

- Постараюсь.

- Не "постараюсь", а надо не задеть.

Всегда так делают на промыслах, если надо пройти через чужой порядок. Но я так думаю, норвежцы-то поняли, что мы их проверяем. Для чего же мы курс меняли? Те двое, что стояли на палубе, так весело переглянулись. Даже кеп смутился.

Эхолот пискнул и смолк. Это мы прошли над их сетями.

- Восемьдесят, - сказал третий.

- Ну вот видишь, - сказал кеп. - И спрашивать не надо. Норвежцы глядели на нас и скалились.

- Давай-ка полный, - сказал кеп.

Третий перевел ручку телеграфа. Но справа кто-то уже нас обгонял, быстренько, как стоячих. По синему борту бежали белые буквы. Третий их читал, шевелил губами:

- "Герл Пегги. Скотланд".

- Шотландец, - сказал кеп. - А ты - "Скотланд". То-то и видно, что диплом у тебя не свой. Лицо у третьего пошло пятнами.

- А ходко идет, - кеп позавидовал. - И всего-то автомобильный движок у него.

- Обводы зато хорошие.

- Обводы - мечта!

Шотландец нас обошел - стройный, гордый, как лебедь. Мы смотрели на его корму с подвешенной шлюпкой - такой же синей, лаковой, как его борт. Из камбуза вышел повар, в белом колпаке и фартуке, с ведром. Он на нас посмотрел, чего-то крикнул кому-то в дверь и выплеснул с кормы помои. Это было прямо у нас по курсу.

- Нахалы, - сказал кеп. - Нахалы, больше никто. А ты еще спрашивать у них хотел.

- Я не у них. Я у норвежцев.

- Все хороши. Аристократы вонючие.

Из радиорубки в ходовую вышел "маркони". Чего-то он улыбался хитро, смотрел вслед шотландцу, потом сказал, как будто между прочим:

- Николаич, радиограмму примите.

Кеп на него уставился грозно.

- От этого, что ли? От "Пегги"?

- Ага.

- А зачем принял?

- Случайно.

Кеп ее взял двумя пальцами, как лезвие.

- Детством занимаются. "Иван, селедки нет, собирай комсомольское собрание". Хоть бы новенькое чего придумали.

Скомкал ее, кинул за борт, через окно.

- Больше мне таких не подавай. Делать тебе нечего.

- А я чего? - "Маркони" мне подмигнул. - Они на совет капитанов настроились, знают волну.

- Врешь ты все. Сам на них настроился.

- Проверьте.

Кеп поглядел на часы. И правда, пять было, как раз совет капитанов. Он ушел в радиорубку и там, слышно было, забубнил:

- Восемьсот пятнадцатый говорит. Здравствуйте, товарищи. Сегодня первая выборка у нас. Взяли маловато, одиннадцать бочек. Глубина шестьдесят. Сегодня думаю метнуть на восемьдесят. Есть у меня предположение...

Вышел мрачный, походил по рубке, снова пошел смотреть эхолот.

- Пишет все, пишет... Мелочь пузатую. Или планктон. Ладно, пойду к себе. А ты позови, когда чего-нибудь дельное напишет. И следи, как полагается, а то ты ему лекции читаешь...

Откуда он наш разговор слышал? Наверно, по трубе из своей каюты. Она хоть и заткнута свистком, но услышать можно, если ухо пристроить.

- Ему не я читаю, - сказал третий. - Ему "дед" читает, в механики зовет.

Кеп себя постучал пальцем по лбу, - мне видно было краем глаза.

- Чем бы дите ни тешилось...

Пошел было, потом опять вернулся, поскреб щеку.

- Между прочим, это мысль он подал, собрание тоже надо провести. Есть кой-какие вопросы.

- Значит, не зря я вам радиограмму подал? - спросил "маркони".

Кеп рассердился:

- Делом займись, Линьков. Аппаратуру свою изучай, повышай квалификацию. Тоже детством занимаешься.

Я потом спросил:

- Почему это он "деда" не любит?

- А кто кого любит? - спросил "маркони".

- Точней на курсе, - сказал третий. - Вправо ушел. Не ходи вправо.

Больше мы не говорили.

Потом я сменился и пошел глупыша проведать. Он уже всю селедку успел сожрать, и поднагадил, конечно. Я ему все почистил, потом надергал из шпигатов еще несколько селедин. Там они всегда застревают, никакой струей их оттуда не вымыть.

Фомка поглядел на это богатство, одну заглотил сразу, а другие накрыл крылом. Он уже меня совсем не боялся, не зарывался головой в перья, когда я руку подносил. Но с крылом у него плохи были дела, я чуть задел случайно, и он закричал, забился. И потом уже смотрел на меня сердито, только и ждал, когда я уйду. Вся дружба наша полетела прахом...