Мальчик на качелях - Николай Оганесов

– Что же он вам говорил?

– Он сказал, что чувствует вину перед Юрой, потому что уделял ему мало внимания, не смог воспитать таким, каким хотела его видеть мать...

– Вы виделись в понедельник? – спросил я.

– Да. Мы с Юрой не встречались несколько дней. Я начала беспокоиться. Домашний телефон не отвечал. Я поехала на Доватора.

– В котором часу это было?

– В обеденный перерыв, между часом и двумя.

– Он был дома?

– Нет. Дома был его папа. Я постеснялась сразу спросить о Юре, ведь он не знал, что мы встречаемся. Мы поговорили о предстоящей сессии, он поинтересовался, что нового на факультете, спрашивал, как я живу, куда пойду работать после окончания института, а потом без всякого перехода сам заговорил о сыне. Не знаю, что со мной случилось, нервы, что ли, сдали. Когда он заговорил о Юре, я разревелась. Иван Матвеевич стал успокаивать, спрашивает: «Кто тебя обидел, доченька?» Тут меня и понесло... Как я могла так расслабиться? Знала же, что у него больное сердце...

– Вы рассказали ему о ваших отношениях с Юрой?

– Да, я сказала, что уже четыре дня он не дает о себе знать. – Оля резко повернулась к нам. – И еще... я сказала... что у нас... что у нас будет ребенок.

Представляю, чего стоили ей эти слова.

– Юрин папа долго молчал, потом погладил меня по голове и сказал: «Ни о чем не беспокойся, дочка. Пусть у тебя будет одна забота – беречь себя и моего внука». – Голос девушки задрожал, но она взяла себя в руки. – В половине шестого ко мне на работу позвонил Юра...

– Мне срочно нужно тебя видеть, – сказал он. – Выйди, я сейчас подъеду.

Они встречались на углу, у детского сада.

– Почему ты с чемоданом? – спросила Оля.

Он взял ее за плечи.

– Это правда? Правду сказал мне отец?

Она отвернулась.

– Правду...

– У нас будет ребенок! – Юрий обнял ее, прижал к себе. – Оленька...

Она вырвалась:

– Ты выпил, Юра?

– Немного... Я сейчас все объясню... Понимаешь, я развязался с этим подлецом...

– Каким подлецом?

– Ну, есть такой паучок... долго рассказывать. Только одна вещь и теперь... ты только не волнуйся, тебе нельзя... Ну, короче, у меня могут быть неприятности.

– Ты в чем-то виноват, Юра? Я же вижу...

– Я не сделал ничего дурного... почти ничего. Но так получается, что...

– Ты боишься?

– Не знаю. – Юрий отвел глаза. – Наверное... Он на все способен.

– А что в чемодане?

– Это надо выбросить...

Она отступила на шаг.

– Ты что, Оля? Ты мне не веришь, не веришь, что я честный человек?

– Почему ты не хочешь сказать, что в нем?

– Там хлам, никому не нужный хлам! Но тот человек может использовать его против меня.

Олины глаза наполнились слезами.

– Юра, может быть, тебе лучше уехать?

– Уехать? Куда?

– Ну, хотя бы к Шепетисам. Ненадолго...

– А отец?

– ...Я обещала ему навещать Ивана Матвеевича. – Верещак стояла, отвернувшись к окну. – Мы договорились, что Юра уедет на несколько дней в Ригу к знакомым, у которых мы останавливались этим летом, что он переждет там неделю, а я позвоню, если его будут искать...

– Почему вы не сообщили ему о смерти отца? – спросил я.

– Не смогла. – Оля вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Откладывала со дня на день.

Я поднялся со стула. За мной встал Логвинов.

– А теперь, с вашего разрешения, мы пригласим понятых и оформим изъятие чемодана, который оставил Юра. Он у вас дома?

Она утвердительно кивнула и показала на дверь в соседнюю комнату.

«Универсам», мимо которого мы проезжали на обратном пути, уже излучал ровный электрический свет. На крыше рядом с синей неоновой вязью красными цифрами горели электронные часы. Они показывали 19.29. Время бежало быстрее, чем нам этого хотелось.

Был час «пик». Сорок минут понадобилось нам, чтобы попасть в другой конец города. Автомашина остановилась в тупике неподалеку от железнодорожного переезда. Шофер заглушил двигатель и погасил фары. Тупик погрузился в темноту. Логвинов зажег карманный фонарик, развернул схему и показал ее мне. Напрасный труд: я никогда не был силен в топографии и мало что понял в пересечениях линий, стрелок, кружочков и крестиков.

– Вот этим путем мы попадаем в дом, – сказал Логвинов, проводя пальцем извилистую кривую.

Я не решился подсказать более короткий, а для меня и более привычный путь через двор Корякина. Возможно, в их варианте не было такого высокого забора.

Мы молча вышли из машины и двинулись вдоль тротуара. У трансформаторной будки свернули. С трудом протиснулись через узкий проход между ней и стенкой какого-то склада, крадучись прошли чей-то двор и, пригнувшись, остановились в темном закутке, где пахло плесенью и прелыми листьями.

– Сюда, – Костя нащупал сухую необструганную доску, державшуюся на одном гвозде.

Он сдвинул ее в сторону и пропустил меня вперед. Щель показалась мне узковатой, но отступать было поздно. Послышался треск рвущейся ткани, и. оставив на ржавом гвозде солидный клок своего пиджака, я перебрался по другую сторону забора.

Беседка, в которой мы оказались, была расположена в дальнем углу сада. В фиолетовых сумерках кирпичный дом проступал мрачной черной тенью. Холодным слюдяным блеском отражался в оконных стеклах лунный свет.

Логвинов оттолкнулся от дерева и коротким броском пересек освещенное пространство между домом и беседкой. За ним последовал я. Прижимаясь к прохладной кирпичной стене, мы добрались до открытого окна кухни. Я взобрался на подоконник, спрыгнул вниз, на ощупь, пока глаза привыкали к темноте, стал пробираться к ванной комнате.

Скрипнула дверь. Стал различим огонек сигареты, и я уже более уверенно пошел на него.

– Сейчас включу свет, – предупредил кто-то.

Под высоким потолком загорелась тусклая пятнадцативаттная лампочка. На краю ванной сидел Сотниченко, а у двери стояли Логвинов и молоденький сержант в серой милицейской рубашке.

– Все готово. – Сотниченко протянул мне несколько сколотых скрепкой листков бумаги. – Почитаете?

«Заключение – это хорошо, – подумал я и потрогал дыру в пиджаке. – А вот за костюм жене отчитываться придется. Это факт».

– Ты когда научишься говорить по телефону? – спросил я у инспектора, чтобы подпортить настроение и ему. Но мое замечание не привело его в трепет.

– Да вы не беспокойтесь, Владимир Николаевич, – невозмутимо улыбнулся он. – Эксперты – народ беспокойный, но ни одна живая душа их не видела, будьте уверены.

Это было что-то новое. В следующий раз попробую спросить его об экспертах, может быть, тогда он пообещает с умом выбирать телефонные будки?

– Ладно, с тобой спорить... – Я махнул рукой. – Слушайте внимательно. Как договаривались, каждый действует автономно. Логвинов отвечает за прихожую и комнату Юрия. Сотниченко со своими людьми – за комнату профессора. Как с кухней?

– Порядок, – заверил сержант. – Черная штора на окне. Полная звуковая и светоизоляция.

– Понятых, врача, криминалиста – в кухню. Пусть ждут там. Я беру на себя комнату Елизаветы Максимовны. Все ясно?

– Ясно, – вполголоса ответили присутствующие.

– Теперь главное. Кто бы ни вошел – задерживать только по моему сигналу. Вы поставили дополнительный свет в прихожую? – спросил я у Сотниченко.

– Две пятисотваттные лампы. Включаются из вашей комнаты.

– Значит, сигнал – свет в прихожей, – закончил я. – Все свободны.

В ванной погас свет, а когда я снова зажег его, никого уже не было. Присев на край раковины, я взялся за заключение. Минут через десять сложил его пополам, сунул в карман своего рваного пиджака, щелкнул выключателем и вышел в прихожую. Пришлось подождать, пока глаза начали различать смутные плоскости стен. Вскоре я обнаружил торчащую из дверного проема голову Сотниченко, а в метре от себя – контур фигуры сержанта. Можно было идти на пост.

В комнате Елизаветы Максимовны я направился к старому плюшевому креслу, намереваясь устроиться в нем, но натолкнулся на чьи-то литые плечи.

– Это я, – сдавленным шепотом сказал владелец чугунного тела – инспектор Рябов. И привстал, чтобы уступить место.

Я усадил его обратно и, втайне удивляясь тому, как безошибочно работники уголовного розыска находят самые удобные позиции, опустился рядом на скатанный в толстый рулон ковер.

Сидели молча. «Это они тоже умеют, – подумал я. – Надо отдать им должное». Ни звука, ни единого шороха не раздавалось в доме. Потекли минуты, бесконечно длинные, безразмерные минуты ожидания.

Когда-то, много лет назад, я начинал с оперативной работы в уголовном розыске. В те годы комиссар милиции напутствовал меня: «Знаешь, как бывает на войне: есть наступление по всему фронту, а есть бои местного значения, за высоту, за улицу, за дом. И в том и в другом случае без твоего выстрела общая победа невозможна». Говорил он много, а запомнились почему-то эти слова. С них началась моя служба в милиции, понимание этой работы, как единственно приемлемой и необходимой для себя, появилось чувство того самого боя местного значения, который решает общую победу. Это прочно осело в памяти, осталось на всю жизнь.