Верный муж (сборник) - Мария Метлицкая

Лора посмотрела на него с удивлением:

– До города? Да вы что, смешно прямо. На вокзале есть носильщики, а дальше – такси. Доберусь как-нибудь. Или, – она рассмеялась, – выкину все это к чертовой матери! Прямо здесь, на платформе! Бродяги подберут или собаки. Вот порадуются! Столько закуски!

Теперь он побелел как полотно:

– Что вы такое говорите! Янина Васильевна так старалась! Разве так можно! – повторял он, качая вихрастой, ушастой, совсем мальчишеской головой.

– Шучу! – резко бросила Лора.

Тут подошла электричка, и она, резво подхватив сумки, не поворачивая на Козлика головы, вошла в вагон.

Состав тронулся через пару минут, и Лора не видела, как Козлик долго стоял на опустевшей платформе и смотрел вслед уже исчезнувшему с горизонта поезду.

Рому Лора выловила через несколько дней, совсем обессилев от переживаний и тоски. Он торопливо оправдывался, что дел по горло, скоро учеба, каникулы к концу. А надо еще заработать – не у всех, милая, папаши академики!

Чем зарабатывает Рома, Лора примерно представляла: мелкая фарца – джинсы, диски, книги. Впрочем, так жили московские студенты – не он один. Всем хотелось модно одеваться, слушать хорошую музыку, ходить в кафе и курить американские сигареты.

Она знала, что Рома живет с матерью, медсестрой в детской больнице. Квартирка крошечная, на краю Москвы. Мать замучена бытом и вечной нехваткой денег, а заработки сына ее, честную советскую труженицу, не только огорчали, но и здорово пугали. Оттого и постоянные стычки и ссоры.

Рома говорил, что мечтает вырваться из этого «душного» мрака. С жаром рассказывал, как живут люди там, на Западе.

– Понимаешь, живут! – повторял он. – Живут, а не копошатся, как муравьи, пытаясь достать палку копченой колбасы, туалетную бумагу или польскую рубашку.

Лора пыталась возражать:

– Все не так плохо! И никто не голодает, и все хорошо одеты.

– Ты еще скажи, что у нас нет безработных! – злился Рома и презрительно бросал: – Профессорская дочка! Валить надо отсюда, валить! Понимаешь? Хотя таким, как ты… – Он безнадежно махал рукой.

Лора обижалась, пыталась возражать, и получался скандал.

Она видела, что раздражает его – своей неопытностью, «детскими» и «тупыми» взглядами на жизнь, своей благополучностью и нежеланием смотреть правде в глаза.

В октябре они расстались. Ромина формулировка – несовпадение мировоззрения и взглядов на жизнь.

– А как же любовь? – горько плача, спросила Лора.

– Любовь приходит и уходит, – пошленько рассмеялся ее возлюбленный, – а кушать хочется всегда.

Крах первой любви Лора переживала долго, почти два месяца. Прогуливала школу, начала курить и пить сухое вино. Компанию ей составляла Сонька – тоже оставленная физруком Сережей, до смерти испугавшимся, что их история становится прозрачной и возможны непредсказуемые и очень опасные последствия.

Лора с Сонькой зависали в барах и кафе на Горького – денег, слава богу, на это хватало. Томно курили, потягивали коктейли, пили черный несладкий кофе и чувствовали себя умудренными опытом и глубоко разочаровавшимися взрослыми женщинами.

Конечно, ни о какой учебе не думали. В кафе и на улице знакомились с парнями. Были разборчивы: как одеты, студенты ли, есть ли что в кармане – это было видно сразу.

Родители по-прежнему жили на даче. Мать приезжала в город на пару дней – проконтролировать дочь, сходить к парикмахеру и просто прошвырнуться по магазинам.

Раз в неделю приходила домработница, убирала квартиру, потом докладывала хозяйке про дочкину жизнь.

Лора, опытный конспиратор, поводов для беспокойства не давала – ну, или очень старалась не давать. Про то, что дочь покуривает, Янина Васильевна догадывалась, а про спиртное, бары и кафе – нет.

На столе лежали учебники, билеты и прочий антураж, поддерживающий миф о старательной выпускнице.

Под Новый год Лора поехала на дачу. Все осточертели – и кавалеры, и Сонька, вечно ноющая, что все не так, как хотелось бы.

Дорога от станции была напоена сосновым воздухом и покоем. Узкая протоптанная тропка, петляющая между деревьев и сугробов, открывала вид на поселок с заснеженными крышами и струйками дыма из каминных труб. По забору пробежала пегая белка. За легкой дымкой облаков светило неяркое солнце. И от тишины, пустой и звенящей, в душе разливались покой и тихая печаль.

Лора толкнула рукой калитку и увидела мужскую фигуру в старом отцовском овчинном тулупе, сгребающую огромной лопатой с тропинки снег.

Мужчина обернулся и растерянно уставился на нее. «Козлик, – вспомнила Лора. – Все на местах, всё по-прежнему».

Она прошла мимо него и кивнула.

Он пробормотал тихо и растерянно:

– Здравствуйте, Лариса Петровна! С приездом!

Она остановилась и, обернувшись, рассмеялась:

– Лариса Петровна? Ну да, в принципе, правильно! Спасибо! – и хохотнув, зашла в дом.

Козлик, постоявший несколько минут в замешательстве, мотнул головой, словно смахнув с себя морок, и яростно продолжил свое дело. С еще большим рвением и усердием.

Впрочем, Лора этого не видела.

Мать, несказанно обрадованная неожиданным визитом дочери, засуетилась, забегала, принялась ставить пирог и доставать из холодильника яства.

– Господи, Лорка! На тебе же лица нет!

Лора, с аппетитом жуя жареную картошку, кивнула на улицу:

– А этот, смотрю, прижился! Да, мам? На хозяйстве, смотрю. Старается!

– Да мы бы без него… – вздохнула мать. – И двор чистит, и за хлебом бегает. И знаешь – все умеет! Я тут слегла на пару дней – температурила, так он и первое сварил, и кашу отцу на завтрак! И еще блинов напек! А уж про дрова я и не говорю. Счастье просто! А то – ты знаешь, как этих алкашей искать! Бегать по поселку и умолять хоть за бутылку, хоть за деньги! Нет, Витя – определенно находка.

– Витя? – переспросила дочь. – В смысле – Козлик?

Мать кивнула.

– Козлик, Козлик. Его все так и зовут. А он и не обижается.

– На что тут обижаться? Фамилия такая! На бога надо обижаться. И еще – на родителей. За такую внешность и такую фамилию. – усмехулась Лора, ставя на стол пустую чашку.

Она пошла на второй этаж, и мать растерянно смотрела ей вслед.

Утром, подойдя к окну и сладко потягиваясь, она увидела, как Козлик снова сгребает наваливший за ночь густой, свежий снег. Нелепый – тощий, мелкий, с растрепанными вихрами, красным, вспотевшим лицом, в старых трениках с пузырями и широком, самовязаном свитере, который на нем болтался как мешок, Козлик смотрелся смешно и нелепо.

За завтраком, на который Лора, естественно, опоздала, еще с полчаса валяясь и нежась в уютной и мягкой «девичьей» постели, отец с Козликом о чем-то горячо спорили.

Лора удивилась – с профессором Князевым спорили не многие маститые коллеги, а уж про учеников и говорить нечего.

А вот Козлик смешно горячился, стучал сухим, почти детским, кулачком по столу, говорил на повышенных тонах и в порыве гнева так шлепнул чашку о блюдце, что оно треснуло ровно пополам и аккуратно развалилось. Тут он смутился, опять залился краской и испуганно замолк.

Отец вышел из-за стола и пошел в кабинет. Мать посмотрела на Козлика с укоризной, но осколки блюдца убрала и только тихо произнесла:

– Козлик! Ну вы бы поосторожней, ей-богу! Все-таки ломоносовский фарфор!

Козлик опустил голову, хлюпнул носом и… из его глаз выкатилась слеза.

– Весело у вас тут, – прокомментировала Лора. – Вот хоть обратно беги.

Козлик выскочил из-за стола, не забыв попутно опрокинуть стул.

Янина Васильевна посмотрела в окно:

– Господи! И куда он? В тапках и свитере! Кошмар какой-то, честное слово!

– Мама! – проговорила Лора, откусывая бутерброд. – Вот я вас с отцом не понимаю, правда! Держите какого-то придурка возле себя. Нелепого, странного! Сирого какого-то. Приютили – а он и прижился. Вот скажи мне, зачем тебе это надо?

Мать раздраженно махнула рукой:

– При чем тут я? Это надо папе. Он говорит, что такого ученика у него еще не было! Он гений, этот нелепый придурок, как ты выражаешься. Гений, понимаешь? А гении имеют право на странности. Потом, он – вполне милый, скромный и воспитанный человек. И папе он безумно интересен. Он говорит, что Козлик – человек колоссального ресурса и о нем еще услышит весь мир! Да и мыслит он нестандартно. И отец с ним часто не соглашается. И даже не всегда его понимает. Хотя… – Янина Васильевна тяжело вздохнула, – а когда гении мыслили стандартно? На то они и гении. А потом… У Козлика такие разработки! Ну ты понимаешь! А публиковаться он сам не может. А вот совместно с учителем, профессором Князевым…

– Ясно, – припечатала дочь. – Эксплуатируете свежие мозги. Пользуетесь, так сказать, чужой гениальностью. А гений вам заодно и дорожки почистит, и баньку протопит. Хорошо устроились, нечего сказать.

– Как ты можешь? – возмутилась мать. – Он человек одинокий, сирота. Растила его бабушка. А здесь, у нас, – она обвела глазами столовую, – он обрел кров. Дом и стол. Семью обрел! И еще – расположение самого Князева!