Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— Стегать детей! Это еще зачем? Какой-то очередной варварский обычай? — удивился Анастасий, бережно перевязывая бечевой унизанные нарядными золотистыми почками ветви, — И что, дети не против?

— Зачем против! — не понял Тойво. — Это же для здоровья, и чтобы быстрее росли. Когда у твоей сестры и ее воеводы дети появятся, скажи, чтобы они их тоже каждую весну вербой хлестали. Верное средство!

Анастасий мысленно улыбнулся, представив, как будет звучать в его устах подобное предложение, и поискал глазами сестру. Феофания стояла на пригорке в окружении еще не пробудившихся от зимнего сна берез, соперничая с ними красой и статью. Запрокинув голову, подставив лицо лучам ласкового весеннего солнца, она улыбалась, как может улыбаться лишь женщина, впервые готовящаяся изведать священное таинство материнства. Анастасий еще ни о чем ее не спрашивал (знала ли она сама: маленькая Божья искорка, вероятно, едва только заявила о себе), но его наметанный глаз врача определял такие вещи безошибочно. Когда зимой в конце свадебного пира разбивали на удачу горшок из-под обрядовой каши, знающие люди, подсчитав черепки, нагадали им с Александром четверых: троих сыновей и девочку. Дай-то Бог, чтобы все добрые приметы сбылись!

Сейчас Анастасий уже с трудом мог представить, что всего год назад понятия не имел о том, что в этом мире у него где-то есть сестра, а в середине прошлого лета почти всерьез добивался взаимности девушки. Вещее сердце новгородской боярышни не допустило до беды, а настоятель храма святителя Николая в Итиле подтвердил верность ее догадок.

Анастасий вспомнил письмо отца Артемия (в нем наряду с радостным известием говорилось и о том, что Феофанию хотят за Булан бея поганого приневолить) и свою безумную поездку в Итиль, предпринятую вопреки здравому смыслу и всем уговорам хана Камчибека и госпожи Парсбит.

— Куда ты грядешь? Прямо в волчье логово лезешь! — сокрушался великий Органа. — Ну что ты там сможешь сделать, если даже наш Барс (так он звал Александра) здесь не в силах чему-либо помешать.

— Она моя сестра по крови! Стало быть, мне ее от злых умыслов и защищать!

Не зря он торопился, ох, не зря. Даже меняя постоянно лошадей, не оставляя времени на отдых и сон, он едва не разминулся с новгородцами. Отделавшись от Булан-бея и его эль арсиев, дядька Нежиловец и люди покойного боярина Вышаты Сытенич, уже собирались вывести ладью за пределы града, чтобы идти на выручку своей молодой госпоже. Выслушав его сбивчивое повествование, дядька Нежиловец вручил Анастасию боярский меч:

— Веди нас!

В той полубезумной вылазке и в последующие пару месяцев, пока Александр не окреп, Анастасий, человек сугубо мирного ремесла, по праву ближайшего родственника боярышни стал их вождем.

Ну что ж, теперь Феофанию никто к немилому замужеству не приневолит, а с Александром они прилепились друг к другу, точно две половинки жемчужной раковины. И все же, не переставая радоваться обретенному родству, в глубине души Анастасий жалел, что новостью о первенце в светлое Христово Воскресенье Феофания обрадует не его.

— Дяденька Анастасий! — Тойво выбрался из зарослей и теперь поправлял растрепанную ольховыми ветвями одежду. — А вашему Богу зачем нужна верба? Тоже для здоровья?

Анастасий с улыбкой покачал головой. Честно говоря, еще сегодня утром, когда Феофания, невзирая на все их с Инваром предостережения, засобиралась в лес наломать вербы для праздника Входа Господня в Иерусалим, Анастасий и сам не понял, при чем же тут верба. Постреленок Тойво невзначай навел его на ответ:

— Понимаешь, вообще-то в этот праздник принято приносить в храм во славу Господа вайю, пальму, как это сделали жители Иерусалима, возглашая хвалу, когда Он входил в их град. Но в этом краю пальму не вырастить даже твоему премудрому деду. Верба же, как ты сам говоришь, всегда распускается первой. Чем Господу не дар! Да и звучит созвучно — верба, вайя.

— Вайя… — повторил Анастасий мечтательно, вспомнив залитые теплым сиянием сотен свечей, украшенные пальмовыми и оливковыми ветвями гулкие своды храма святителя Николая в Ласити, расшитый крестами парчовый омофор деда-священника, возглашающего праздничный тропарь «Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, из мертвых Лазаря воздвиг Христе Боже…».

— Ты точно не хочешь вернуться? — невесомая и мягкая, как ольховая сережка, рука сестры легла ему на локоть. В лицо глянули вещие синие очи. Если молодая ведунья и не обладала провидческим даром, в его душе она читала как в раскрытой книге.

— Зачем? — Анастасий пожал плечами, — Что мне там делать? Смотреть на пустые стены, окруженные сиротливой каймой могил? Вы-то с Александром точно туда не поедете, — добавил он с улыбкой.

Феофания, однако, осталась серьезной:

— Александр поедет, если ему велит его князь…

— Ты о предложении Калокира? — Анастасий поудобнее перехватил охапку вербы и обнял сестру. — Это все так туманно. К тому же, мы пока не знаем, что скажет Святослав, да и хазар еще надо как-то одолеть.

— Не обманывай себя, брат, — Феофания покачала головой в нарядной, расшитой жемчугом кике. — Ответ русского князя был предопределен задолго до того, как Калокир ступил на борт своей ладьи. Святослав же мечтал об этом всю свою жизнь!

— Ты все еще сердишься на него?

— На Святослава? Зачем?

Молодая женщина красиво повела плечами и пошла вперед, с уверенностью многолетней привычки отыскивая сухой путь на берегу весело журчавшего ручья.

— Он — князь и всегда потакал своим прихотям… За Александра переживаю.

— Да, непросто хранить верность вождю, который способен в любой момент предать, — вздохнул Анастасий. — Я сам это прошел с Калокиром.

— При чем здесь предательство, — невесело усмехнулась Феофания. — Для Святослава и властителей, подобных ему, люди — всего лишь фигурки на тавлейной доске, а жизнь — бесконечная игра. А тут еще этот ваш порох.

— Гершома и его спутников мы все равно упустили, — торопливо проговорил Анастасий, все меньше довольный оборотом, который принимал разговор с сестрой. — Теперь надо только молить Бога о том, чтобы он не добрался до своего Оттона или хазар.

— Я о другом!

Феофания посмотрела на брата проникновенно и печально.

— Ты ведь тоже знаешь, как его делать, брат!

Анастасий вздрогнул, совершенно обескураженный гениальной прозорливостью сестры. Он воровато глянул на Тойво, не подслушал ли чего. Конечно, как всегда наедине или почти наедине, они с сестрой говорили по-гречески, но внучок волхва схватывал все буквально на лету. К счастью, мальчишка носился по берегу, разыскивая запропастившегося невесть куда соболенка. Какое-то время понаблюдав за его пока бесплотными поисками и восстановив, как ему показалось душевное равновесие, критянин повернулся к сестре:

— Кто тебе это сказал? Александр?

Увы, голос все еще его не слушался.

Впрочем, Феофания виду не подала:

— Мы не говорили с ним об этом.

Ее прекрасное лицо осветила нежная и печальная улыбка.

— Но, думаю, он догадывается. Всегда догадывался. Вот поэтому я и прошу тебя уехать!

— Поздно!

Анастасий выпрямился, в голосе у него снова появилась сталь.

— Я присягнул на верность Святославу и от слова своего отрекаться пока не хочу. К тому же, — лицо его смягчилось, — я бы хотел увидеть вашего с Александром первенца.

***

— Онни! Онни! Хватит прятаться! Вылезай сейчас же! Ты же все равно не умеешь охотиться! Пропадешь в лесу от голода — пеняй на себя!

Верно, в другой раз Тойво нипочем не стал бы сердиться на затеявшего не к месту прятки пушистого любимца, но сегодня он опасался, нет, не потеряться — в лесу чувствовал себя едва не уверенней, чем на княжеском дворе, а вызвать недовольство или, того страшнее, утратить доверие Анастасия и его сестры.

Надо сказать, что в последние пару лун Тойво старался проводить вместе с молодым ромеем, которому был обязан жизнью, и его сестрой все то время, которое в своем распоряжении имел, без устали растирая в ступке различные снадобья, разбирая годное для перевязки стираное тряпье, копаясь в берестяных коробах с сухими травами. Хитрый отрок знал, что по малолетству в боевой поход его все равно не возьмут, и потому его единственный шанс попасть в хазарскую землю это воспользоваться дружбой Анастасия и отправиться туда в качестве его подмастерья, благо, лекарскому делу сызмальства учился, тем более, что ни критянин, ни дед Арво не возражали. Старик даже пошутил: