Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— Тойво! Ты знаешь короткий путь к дозорной вышке? — вывел его из раздумий голос наставника. — Ну, той, где клепало висит?

— Локулауд? — рассеянно переспросил Тойво.

Он смотрел на Анастасия и не мог понять, зачем тот отстегнул от пояса чернильницу и сумку, в которой носил пергамент и перья, почему проверяет, хорошо ли наточены боевой нож и меч. Это что, и вся выдумка?

Молодой лекарь передал ученику сумку и легонько сжал его плечо:

— Видишь, Ратьша ведет в Тешилов хазар. Вы должны предупредить Гостислава и княжну.

— А ты? — Мурава мертвой хваткой вцепилась в одежду брата. На свой вопрос она уже знала ответ.

Анастасий глянул на нее, словно стараясь надолго, на всю оставшуюся у него в запасе вечность запечатлеть в памяти ее лицо, а потом спокойно проговорил:

— Я постараюсь их задержать.

Он поцеловал сестру, спрятал меч под охапкой вербы и пошел вниз.

Тойво глядел ему вслед, не в силах сдвинуться с места, пока Мурава не потянула его за собой:

— Нам пора! У нас слишком мало времени! Мы должны их опередить!

Когда тропа, петлявшая по бору, ненадолго вновь выбежала на гребень, взору Тойво и боярышни открылась жуткая, но незабываемая картина — сотня всадников во главе с Дедославским княжичем пытались нагнать одного пешего. Это был Анастасий. Отчаянный ромей уводил преследователей в поросший ивняком и ольшаником распадок, в самом узком месте которого мог держать оборону и один человек. Когда его настигли, он встретил врагов с мечом в руке. Тойво видел в своей жизни немало хороших, а иногда просто великих воинов, так вот Анастасий сражался как лучшие из них.

Они не узнали, чем закончилась эта схватка. Плотный ряд закованных в кольчатые доспехи широких спин и откормленных конских крупов сомкнулся, заслонив храбреца. Впрочем, досматривать и не имело смысла. При подобном раскладе Анастасия ждало лишь два конца — плен или смерть. А какой был хуже, Тойво не взялся бы определить.

Отрок покосился на боярышню… и на несколько мгновений застыл от изумления. Из пронзительных синих глаз на смертельно бледные щеки не упало ни единой слезинки, словно огонь, клокотавший внутри, высушил их все без остатка. Только по подбородку стекала тоненькая струйка крови. Это боярышня насквозь прокусила губу, чтобы не закричать.

Постояв несколько мгновений в сумрачном оцепенении, она молча подоткнула подол, чтобы не мешал, и со всех ног помчалась к граду. Тойво последовал за ней.

Седьмая печать

«…И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса. И я увидел семь Ангелов, которые стояли перед Богом; и дано им семь труб…». Тонкие пальцы княжны рассеянно скользили по строчкам Муравиной книги, уста произносили овеянные святостью слова, а мысли бежали прочь: то выходя на улицу погреться на солнышке, то и вовсе уносясь в ближние и дальние города и веси, по которым носился сизым кречетом лада милый Неждан.

Странные люди эти приверженцы Белого Бога! Как можно думать о конце мира в эти дивные дни, когда под огрубелой древесной корой набирают силу тягучие пряные соки, когда возвратившиеся из Ирия птицы обустраиваются на родной земле, деловито подновляя обветшавшие за зиму гнезда, когда каждая тварь на свой лад повторяет одну и ту же песнь жизни и любви? Белый Бог также проповедовал жизнь и любовь. Но надежду на Его царство следовало заслужить подвижничеством и страданиями, да и любовь имела какой-то уж очень самоотверженный лик.

Девушка вспомнила, как отец Леонид свершал над Муравушкой и ее Хельги венчальный обряд. Изысканными нездешними переливами, напоминавшими не то изгибы раковины, не то плетение лозы, возносились к небесам молитвенные песнопения, исполняемые старым священником и Анастасием. Радужным блеском сияли золотые венцы, воздетые над головами новоиспеченной четы, и еще лучезарнее светились улыбки на лицах молодых. «Да прилепится жена к мужу своему, да прилепится муж к жене своей». Вместе не только до погребальных саней, но и все грядущие исполненные для новой жизни века, в какой бы земле смерть не разлучила…

Княжна взяла в одну руку тяжелый, украшенный каменьями крест, в другую — заветный Нежданов оберег, серебряного волка, единственную память о матери, которую гридень в бытность свою Соловьем подарил ей, думая, что прощается навсегда. Девушка потом хотела вернуть, но Неждан рассмеялся, мол, подарки не возвращают.

Всеслава тряхнула головой так, что на венчике зазвенели янтарные привески. Нет, это было выше ее сил! Добровольно отречься от веры предков, навсегда разомкнув цепь, связывавшую ее с прежними поколениями князей ее земли, дававшую надежду на встречу в ином мире с отцом и матушкой. Такого даже каган хазарский не был вправе от нее потребовать! Что же до Неждана, то он поймет, как всегда все понимал. Не он ли первый, вернувшись из ромейской земли, прямиком направился к Арво Кейо в Велесово святилище. Пусть молится Белому Богу, если тот приносит ему удачу в бою. Она с радостью встретит вместе с милым Пасху, Светлый Праздник, а потом, проводив его в далекую землю хазарскую, как и прежде, станет молиться о нем и батюшке Велесу, и Белому Богу, и всем другим богам.

Всеслава отложила книгу, поправила венчик, тот самый, который был на ней зимой в памятный день поединка, и вышла на залитый солнцем двор. Тешилов жил своей повседневной жизнью. Княжеская челядь и рядовичи-земледельцы, пережидавшие зиму под защитой высоких земляных валов, собирались в ближайшие дни отправиться на засеки и пожоги — распахивать поля и огороды, расчищать под пашню новые участки. Те, которые там уже побывали, уверяли, что снег скоро сойдет. Кузнецы ковали топоры с колунами — валить вековые деревья, а плотники ладили новые бороны и подновляли зубья, обломанные о камни и корневища. Хозяйки собирали по углам последнее сено, заваривали пойла, обещая отощавшим за зиму буренкам и их недавно появившимся деткам в скором времени новую траву.

И даже воины Тешиловского воеводы, хотя к ним сезонные работы имели наименьшее отношение, как могли включались в эту весеннюю суету: наводили порядок у валов, сушили на солнце пологи и попоны, перетряхивали укладки со скорами, налаживали на деревьях перевесы — побаловать молодую госпожу и ее свиту нежным мясом перелетных птиц.

По валу над рекой рука об руку, никого и ничего не замечая, прогуливались двое — Инвар, приехавший вместе с Анастасием два дня назад, и красавица Войнега. Юноша рассказывал ей о поездке в Дорогобуж и о ромейском посольстве, а сотникова дочка слушала его с ласковой улыбкой, глядя влюбленными, сияющими глазами. Войнега вообще в последнее время переменилась. Ходила веселая и довольная, постоянно что-то напевала, а то, замолчав посреди строфы, вдруг замирала на месте, глядя куда-то в запредельную даль, или принималась смеяться без особых причин. А уж когда приезжал Инвар, ластилась к нему и ласкалась, не стесняясь в проявлении своих чувств. Словно с изгнанием Ратьши жестокая стужа, вызнобившая досуха девичье сердце, уступила место теплой весне. Неужто вскоре еще одну подругу сговорят? Дядька Войнег ведь возражать не станет.

Ах, Неждан, Нежданушка! Неужто когда-нибудь и нам с тобой испекут нарядные свадебные шишки и пропоют повивальную, закрепляющую переход под власть мужа. Спасибо на том, что братец Ждамир да его бояра не срамят больше молодца беспортошным. И то верно, какой Неждан теперь беспротошный: воевода не хуже других. Ах, дождаться бы того дня, когда милый вернется из похода, победив постылых хазар.

Заслышав у реки возбужденные, радостные голоса, Всеслава поспешила туда: уж не заметил ли кто на излучине вершников в нарядных крашеных одеждах и бронях, не пожаловал ли вместе с побратимом Хельги лада милый Неждан. Обычно они, правда, появлялись с другой стороны, но мало ли куда в кутерьме сборов заведет беспокойная воинская участь.

Однако, это всего лишь начался ледоход. Почти все взрослое население Тешилова собралось на валу, гадая, насколько дружно и спокойно в этом году пройдет половодье, как высоко поднимется паводок, и не зальет ли грозная вода прилепившийся к валу посад. Город, конечно, стоял на холме, на отлогой круче и основное подтопление грозило противоположному пологому берегу, на котором, отродясь, никто не селился и куда только в середине лета переправлялись на лодках косить заливные луга. Однако, неспроста старожилы этих мест финны прозвали матушку Оку великой рекой. И только ребятишки-озорники с визгом и улюлюканьем носились по берегу и, то подбегая к самой кромке, то отскакивая в сторону, бросали на лед камни и комья мерзлой земли, глядя, у кого лучше потонет.