...И белые тени в лесу - Мария Грипе

Наконец дожди прекратились, и снова вышло солнце. Но к тому времени они уже так увязли в своих шахматах, что едва ли это заметили. Они, как лунатики, ходили от одного столика с шахматами к другому и переставляли фигуры. Я распахнула окно, чтобы было слышно, как щебечут дрозды. После дождя птицы поют особенно громко. А они все продолжали играть и ничего не слышали.

И только через какое-то время Арильд внезапно распрямился, словно очнувшись от сна, посмотрел в окно и прислушался. Затем он молча вышел из комнаты и исчез среди деревьев в саду, чтобы больше к шахматным доскам не возвращаться.

Я думала, что теперь все будет как раньше. В каком-то смысле так оно и было, во всяком случае внешне ничего не изменилось, но все же что-то произошло. Каким-то необъяснимым образом настроение поменялось. Не знаю, только ли я это почувствовала. Не могу даже толком объяснить, в чем было дело, но такое впечатление, что какое-то равновесие между нами было нарушено.

Сначала я решила, что сама во всем виновата. Это ведь я портила всем настроение своим дурным нравом и пыталась улизнуть, как только речь заходила о шахматах. Вскоре я об этом пожалела, но потом поняла, что рано или поздно это все равно бы произошло.

Иначе и быть не могло. Арильд с Розильдой обнаружили, что за чудесный человек Каролина, то есть Карл. Короче говоря, они ее явно предпочитали мне. Но из-за своей деликатности пытались этого не показывать, поэтому прошло столько времени, прежде чем я это поняла.

Каролина тут ничего поделать не могла. Ну не виновата же она в том, что она такой интересный человек!

Амалия рассказывала Каролине, что Арильд, будучи еще маленьким мальчиком, мог часами стоять, глядя на звезды. Небесные светила занимали его гораздо больше, чем то, что происходило вокруг.

Мне с самого начала так показалось, но Каролина, как я уже говорила, со мной не соглашалась, и похоже, она была права.

За несколько дней в Арильде что-то заметно изменилось. Он даже внешне словно преобразился, в лице его появилась жизнь, и то, что казалось мне мнимой открытостью, действительно превратилось в настоящую искренность. Совершенно очевидно, что он общался с Каролиной, то есть с Карлом, вовсе не из вежливости.

В жизни Арильда произошло что-то необыкновенное.

У него появился друг!

Он весь сиял, в нем появилось что-то почти сверхъестественное, он то и дело говорил о дружбе.

Все радовались вместе с ним. Они полагали, что Каролина – замечательный друг. Но мне от этого было больно. Я ведь знала, как обстоят дела, у меня в голове не укладывалось, как Каролина ухитряется играть эту роль. Неужели она не понимает, что происходит?

Похоже, нет. Она так вошла в образ, что забыла о том, кто она на самом деле. Она была благодарна за преданность, которую вызывала у людей. Я не могла ее ни в чем упрекать. Она бы не поняла.

Все только осложнилось, когда я увидела, что Розильда по-своему тоже пытается завладеть вниманием Каролины. Когда мы оставались вдвоем, Розильда все время хотела говорить о моем «брате».

Она доставала блокноты, куда записывала их разговоры, и просила меня растолковать, что могли значить те или иные его слова. Я отказывалась, мне не хотелось служить переводчиком Каролины. Это было так неприятно. Но Розильда не сдавалась. Она показала мне строки из «Дона Карлоса», которые дала прочитать моему «брату».

«Ах, если мое сердце правду молвит, и ты один средь миллионов выбран, один лишь ты понять меня способен!»

Каролина ответила на это, что ни один человек на земле не способен до конца понять другого, а Розильда возразила:

«Значит, ты стал первым!»

«Нет, скорее последним!» – ответила на это Каролина, и вот теперь Розильда хотела знать, что под этими словами имел в виду мой «брат».

– Я не знаю. Спроси его об этом сама! – сказала я.

Но Розильда только мечтательно посмотрела вдаль и написала, что ей кажется, будто это значит, что, когда все остальные люди перестанут понимать ее, мой «брат» будет последним, кто сможет ее понять.

Я пожала плечами и ушла, оставив Розильду наедине с ее размышлениями. Должна же она понимать, что мне хочется, чтобы мы снова вернулись к нашим разговорам обо всем на свете, как раньше. Меня совершенно не радовало, что в конце концов она будет использовать меня только для того, чтобы обсуждать со мной моего «брата».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я заметила, что постепенно меняюсь. Каждый раз, когда приходило письмо от домашних, меня посещало странное чувство. Мне становилось жутко. Все вокруг изменилось. Читая мамины письма, я понимала, что жизнь дома, та жизнь, которая прежде была для меня такой знакомой и привычной, теперь стала совершенно чужой.

В письмах рассказывалось о том, что происходит у нас дома, где «дни идут своим чередом», как говорила мама. Она писала о нижней юбке, которую сшила мне из белой вышитой ткани, о том, что крыжовник в этом году не поспеет из-за мучнистой росы, о Ловисе и новой горничной Эстер, которой все очень довольны, о папином сочинении про Сведен-борга, которое мало-помалу двигается вперед, о предстоящей конфирмации Роланда, о новых подружках Нади.

Несмотря на небольшие вариации, от письма к письму содержание не менялось. В конце следовали вопросы о практической стороне жизни. Надеюсь, ты следишь за своими чулками? Тщательно ли ты их штопаешь? Не вздумай разгуливать с дырками на мысках! А стирка, как насчет стирки?

И под конец небольшие доброжелательные наставления. Когда купаешься в озере, не задерживайся подолгу в холодной воде. Слишком далеко не заплывай! Не купайся сразу после еды! Надо подождать по крайней мере час. Затем следовало напоминание о том, чтобы я не забывала надевать мою белую матерчатую шляпку, когда бываю на солнце. И самое главное – тебе необходим здоровый сон. Ведь ты не читаешь по ночам? Как же глупо было писать о том, сколько книг в Замке Роз, теперь мама переживает, что я круглые сутки сижу, уткнувшись в книги. Но вроде это единственное, что ее беспокоит, – и это отрадно.

Мамины письма были сигналами из другого мира, такого далекого и чужого, что мне почти становилось страшно. И как я смогу туда вернуться? Неужели этот мир снова станет для меня родным?

Я начала понимать Каролину. Она хотела остаться в Замке Роз навсегда. Такого желания у меня не было, но я и представить себе не могла, что скоро придется уехать. Когда мама в одном из писем напомнила о том, что я должна вернуться ко дню конфирмации Роланда, я стала нервничать. Совершенно об этом забыла. И хотя оставалось еще несколько недель, время бежало неумолимо быстро. Мне было тягостно думать об этом, и я не ответила.

По большей части мои письма были приветливыми и поверхностными. Я пыталась сделать вид, будто в замке скучновато и писать особо не о чем. Разумеется, чтобы домашние не проявляли ненужного любопытства. Арильда и Розильду я описывала как хорошо воспитанных, но немного не от мира сего. Напрямую я этого не говорила, но намекала, что интересными людьми их не назовешь. При этом я не забывала повторять, какие все здесь милые и доброжелательные.

Письма мои были скупыми и, насколько это было возможно, бессодержательными, чтобы не давать повода для расспросов.

С равными промежутками я писала о том, как нуждаемся мы в небольших прогулках в поселок за почтой. За весь день это единственный момент, когда мы чувствуем себя беспечными и свободными, – чтобы маме вдруг не вздумалось присылать письма прямиком в Замок Роз.

Да, не очень-то приятно писать такие письма, расчетливые и немного лживые. Все-таки мне было противно, что я способна так быстро измениться. Никогда не подозревала, что могу с легкостью обманывать своих близких. Если так пойдет и дальше, скоро я буду состязаться в притворстве с Каролиной.

Впрочем, в тот момент наши отношения складывались не лучшим образом. Теперь у нее никогда не было времени ходить со мной на почту, и чаще всего мне приходилось идти в поселок одной. Она постоянно была занята то Арильдом, то Розильдой. И тянулись они к ней, а не ко мне. Иногда мне казалось, что я нужна Розильде, только если Каролина занята Арильдом. Но все было не настолько плохо. Я преувеличивала, потому что мне было грустно и жалко себя. Розильда, как и прежде, любила со мной поговорить, но предпочитала проводить время с Каролиной.

Да и что в этом удивительного. Она относилась к Каролине как к юноше и теперь стала называть ее Карлосом – наверно, ей казалось, что в этом есть что-то романтичное. Ведь одна из первых ее фраз при встрече с нами была о том, что жизнь в замке лишена любви и романтики, по которой она так стосковалась.

Арильд, напротив, не интересовался девушками, как сказала мне Вера Торсон, и это обстоятельство ее немного огорчало. Но если Вера в этом смысле возлагала какие-то надежды на меня, к сожалению, это было напрасно. Арильд меня не замечал.

Он был поглощен великой «Дружбой» и хотел общаться лишь со своим другом и приятелем, моим несравненным «братом».