Плавающая Евразия - Тимур Пулатов

Впрочем, Анна Ермиловна это и стала делать, едва прощупала она общественное мнение. Вместе с родителями Равиля и Петра бросилась она на розыски инициативной группы, собирающейся, как ей донесли, на самой фешенебельной «спасательной» площадке в центральном сквере, куда выходили по вечерам жители прилегающих кварталов, так называемый средний слой Шахграда: управляющие трестами, директора баз и начальники главков, известные певцы, беллетристы, ювелиры, люкс-косметички и секс-парикмахеры словом, те, кто не был в списке законных бункеровладель-цев, но, благодаря связям с Бюро гуманных услуг, уже строил себе подземные убежища, хотя и тайно, не рекламируя это.

И действительно, место, куда Анна Ермиловна торопилась, вначале показалось ей не островком страха и отчаяния — таким виделась ей площадка в ее квартале, — а райским уголком, местом отдохновения души, защищенным вековыми платанами и липами, которые нигде не росли во всем Шахг-раде, кроме центрального сквера. Высокий, в форме раскрывшегося цветка лотоса фонтан, искусственно подсвеченный снизу цветогаммой, розы, гладиолусы и пестрая смесь других цветов и дорисовали эту надпись: «Шахт-рад — роза Востока». Лотки с прохладительными напитками, светящиеся, свистящие, хлопающие игрища-автоматы и скамейки под тентами, где можно сидя переждать время, приближающееся к десяти и… у-х-х! — и, зацепившись, лениво уходящее потом за черту.

А как принаряжена была эта вывалившаяся из домов публика — с истинно восточным блеском и богатством, смешанным с безвкусицей, так что одетой в скромное ситцевое платье москвичке Анне Ермиловне стало неловко. Она остановилась, не зная, что говорить и как узнать, есть ли среди этой почтенной публики члены инициативной группы, которая организовывалась стихийно, на одном лишь голом желании возмужать и с сарказмом острить.

Инженер Байт-Курганов, продавец овощного лотка Сержантова и фабричный юрист Саллаев — чувствительные натуры, более всего задетые зарядом толпы, инстинктивно потянулись друг к другу, собрались в кружок — и, не споря и не претендуя на роль лидера сей группы, демократично зашептались, вырабатывая коллективное мнение о действиях «наших детей», мнение, как было подчеркнуто выше, деятельно благоприятное. Доселе неизвестные друг другу, эти трое шахградцев, люди разного возраста, пола и принадлежности к классам, добровольно взяли на себя роль хлопотливых и самоотверженных, хотя, столкнись они со следователем Лютфи не за глаза, а лицом к лицу, он бы мог рассказать много любопытного о каждом из энергичной тройки, и более всего об инженере Байт-Курганове. И тогда поползло бы обратное мнение, в чем-то, возможно, и порочащее сплоченную тройку, мол, возмущаются они действиями правосудия не из благородного негодования, а, скорее, из корысти, желая преодолеть собственное чувство ущемленное(tm).

Но оставим пока личность самого Байт-Курганова и обратимся вновь к растерянной Анне Ермиловне, которую подвели наконец к тройке и представили как бабушку одного из «наших детей». Бабушка торопливо заговорила со свойственной ей точностью оценок, с каждой своей фразой все более удивляясь тому, как слушают ее Байт-Курганов и К0.

Душевные переживания тройки, впрочем, объяснимы. Едва члены инициативной группы узнали имена подростков и все, что касалось их прошлой жизни, будто сконфузились и остались недовольными, ибо для эффекта дела, которому они отдавали свой досуг, наверное, важна была сама идея, сам порыв и возмущение. И потому все тревожило и возбуждало в деле подростков, когда картина была без грубых контуров и все называлось общо и абстрактно — «наши дети». Теперь же, когда о них с мольбой говорилось как о реальных лицах, подростки в глазах толпы выглядели преступниками. Осуждали их жестокость и цинизм, подсознательно вспоминали собственных детей, с которыми сами не очень-то ладили, страдая от их диких выходок, от их неверия во все святое, что питало души их родителей.

И может быть, отсюда и неожиданное предложение к Анне Ермиловне о том, чтобы она сама составила текст прошения в Верховный суд Шахгра-да. Как бывшая школьная учительница, она сумеет сделать это в меру логично и эмоционально, литературно грамотно, а инициативная тройка займется сбором подписей тысяч и тысяч шахградцев под прошением.

Пока Анна Ермиловна тайком от сына сидит над текстом прошения, глянем на шахградцев, толпящихся внутри стеклянного колпака аэропорта и трех городских вокзалов дальнего следования.

Очередное, четвертое послание-предупреждение ОСС хотя и было выдержано в обычных, спокойных тонах, но чем-то взбудоражило шахградцев, а тут еще и последний срок — тридцатидневка неумолимо приближается, и многие, даже те, кто колебался, твердо решили в эти дни уехать подальше из Шахграда… хоть в Каюктепе, в Липомедовск, в Коннозаводск — в тихие, нетронутые местечки, где земля дышит в такт и в лад с дыханием дождевого червя, чтобы не потревожить…

Шахградцы целыми семьями, взяв с собой самое малое и необходимое золото и бриллианты, заполонили аэропорт, куда пришлось вызвать дополнительно наряды милиции. Начальники трех вокзалов также были в панике. Остались невозмутимыми лишь те, кто заранее предугадывал этот массовый исход, — спекулянты, вписавшиеся в иерархию Бюро гуманных услуг, в цвету и румянце…

Но потом что-то не срабатывало в хитроумной цепочке, и самолеты поднимались в воздух почти пустыми из-за того, что спекулянты не могли к тому часу и дню распродать билеты — то ли посредники, наподобие Лют-фи брата следователя, в какой-то момент выпускали из рук дело, то ли сам Депутат — таинственный и всесильный фараон — устало смахивал с лица пот, обремененный тысячью забот. Нелегко натягивать всю паутину, которой Бюро опутало Шахград, что-то непременно лопалось…

И у тех, кто тщетно пытался улететь, создавалось ощущение, что весь Шахград стремится вырваться за свои пределы. И беспокойство шахградцев подогревалось еще и тем, что объявленная телевстреча с сейсмоакадемика-ми (очередная!) все откладывалась безо всякого разумного объяснения, затягивая опровержение послания ОСС. Поползли слухи, самые нелепые, наподобие того, что академики полным составом своей Академии вошли в добровольные члены ОСС, слившись со своими вчерашними противниками. Не бескорыстно, конечно. Первыми бросаются за борт идущего к гибели корабля. От сознания этого даже в тех, кто не верил в последний срок, вкралось сомнение. Скептики, не верившие ни одному слову сейсмосветил, вдруг почувствовали себя беззащитными, будто их предали. Затем пронесся слух, что сейсмоакадемики тайком разъехались по своим городам, оставив шахградцев на произвол судьбы… а ведь обещали быть до конца — до победного. Обеспокоенный председатель градосовета Адамбаев вмешался. Выяснилось, что сейсмоакадемики, сидя на обломках собственной науки, которую сами же искусно разобрали по кирпичику, не знали, как ответить на очередное послание — ОСС, — спорили, даже ругались между собой, не в силах прийти к общему мнению. Адамбаев в сердцах сказал, что сейсмоакадемики злоупотребляют гостеприимством шахградцев, призвал их покончить с распрями и напрячь свой ум — все равно никто из них не сможет уехать, пока не станет всем ясна судьба града.

Обреченно почувствовали себя заложниками Шахграда сейсмоакадемики и прекратили дрязги, чтобы напрячься… Напряжение ощущалось во всем. Анна Ермиловна, прибежавшая на следующий вечер к центральному скверу, уже с сочиненной петицией, сконфуженная, долго искала в толпе Байт-Курганова и была обескуражена тем, что ей сказали. Будто Байт-Курганов, самый активный из инициативной группы, тоже натянул палатку за городом и намерен пока безвыездно жить на чистом воздухе, вдали от шума городского.

Признаться, мы не подозревали о таком качестве худой, полувысохшей старушки, как моторность. Заведенную, ее уже ничем нельзя было остановить. Натура ее страстно желала страдать. Она и развелась в свое время с Ахметом Давлятовым исключительно ради того, чтобы пострадать. Из-за своего извечного желания пострадать она и от уюта отказалась, оставив все имущество Ахмету Давлятову (имущества и всего прочего нажитого накопилось к тому времени на двести тысяч, не меньше), поселилась в одной комнате общей квартиры в Москве и, нацепив рюкзак на плечи, была все время в путешествиях — то пеших, по старинным русским городам, то колесных — к знакомым, на Кавказе собирала целебную травку, держала настои… И эта самая моторность не позволяла ей унывать и расслабляться. Легкая на подъем, ироничная, милейшая Анна Ермиловна, бессребреница. Сжимая в руке последнюю трешку, бросилась она к выходу на проспект, чтобы как можно скорее выбраться на такси за город, в местечко Кауфман-ское, где и натянул свою палатку коварный Байт-Курганов.

Коварство Байт-Курганова мы раскроем позже, а сейчас доверчивая Анна Ермиловна стремится к нему, думая о Мелисе и его друзьях, страдающих в следственной тюрьме. И как бы ни пыталась она скрыть от сына свою деятельность, которая для нее, скучающей, стала сильнее страсти, Давля-тов-младший все же узнал и возмутился. Ему казалось безнравственным, поддавшись массовому психозу, вырывать Мелиса из рук правосудия — пусть ответит за содеянное сполна, пусть и он, как и каждый, ступит на стезю страдания, чтобы очиститься. Так выразился патетичный и гневливый Давлятов и пригрозил даже, что уйдет из дома, чтобы не видеть и не слышать всю эту возню, тем более что Нахангов предложил ему в полное распоряжение одну из комнат в своем бункере, чтобы мог Давлятов в тиши и безопасности подготовиться к конференции.