Знак Пути - Дмитрий Янковский

– Да ладно тебе! – рыжий поднялся и закинув самострел на плечо, побрел к прикованным у столбов пленникам. – Мы сами что ли краше? После того как Змей появился, да стал каждое лето жертву требовать, все мы стали детьми Чернобога, даром что названными. Сами свой путь выбрали, невинные души на смерть от злой твари обрекаем. Всем нам у Ящера воду тягать! Трусы мы, вот как вышло… Каково ж теперь дедам нашим на нас из вирыя взирать? Они-то небось от каждой опасности по кустам не прятались, не откупались от Зла невинными жизнями. Соромно мне!

– А ты не ровняй! – возразил бородатый. – Им такого видеть не приходилось. Неужто не чуешь, что с каждым годом Зло все сильней на Русь давит?

– А мы? Разве не должны и мы с каждым коленом становится сильнее? Слыхал небось, какие витязи нунечку на свет нарождаются? Горами трясут! Только мало их… Почему так выходит? Но ведь рождаются они не зря… Ой, не зря… На этом свете, как волхвы говорят, ничего просто так не деется. Вот только как разгадать нам загадку, что Боги загадать вздумали?

Никто ему не ответил, горожане молча пошли прочь от берега, только Микулка подумал, что может быть знает ответ. Так и хотелось крикнуть во след, что разгадка есть, что богатыри лишь затем народились, чтоб показать какие дела может силушка русская сделать. А дальше самим надо по жизни идти, поскольку у всех разом сил все равно в сотню раз больше, чем у любого богатыря. Но крикнуть было нельзя – сейчас они враги, хоть и одной с ним крови, враги, покуда преклонили пред Злом колени. И нет оправдания ни трусости, ни душевной слабости. И от него, от Микулки зависит, каким чином дальше жизнь этого города сложится. Коль победит он, так своим примером сможет разжечь не одну сотню сердец, а коль не сдюжит… Тогда кривда и дале сможет сердца покорять. Оно ведь проще, а простое всегда ближе к телу, понятней и привлекательней.

Вода начинала все больше холодить тело, огромный лук так и норовил всплыть, но больше всего беспокоила отсыревшая тетива. Как она выдержит выстрел? Главное чтоб не лопнула от натяжки, а то будет бой…

По тучам волной пробежала мрачная тень, и без того еле видное солнце замазалось серой мутью, самострельщики на берегу пугливо подняли лица и что есть мочи рванули к городу. Прикованная у столба баба закричала протяжно и страшно, у Микулки аж екнуло что-то внутри, словно земля разом ушла из под ног. Небо помрачнело как остывающая головня, дождь припустил с новой силой, а сердце забилось нестройно и часто, защемило в груди чувством неотвратимости страшного. Все разговоры, приготовления, показались чем-то ненужным и глупым, словно то, что должно произойти, вырывалось за всякие границы яви и просто не могло быть продумано и просчитано заранее. Его охватил совершенно детский испуг, когда хочется повернуться и бежать без оглядки, не думая, не чувствуя, с замершем от ужаса сердцем. Надвигалось, он знал, нечто настолько огромное и страшное, чего людской разум просто не в силах осмыслить, от этого можно только бежать, спрятаться, превратиться в песчинку, слиться с землей-матушкой и не подниматься уже никогда. Микулка хотел крикнуть, но воздух застрял в груди ледяной глыбой, хотел бежать, но страх спеленал по рукам и ногам, он понял, что уже никуда не деться, что выход только один – встать и драться. Но слишком рано, враг только надвигался от виднокрая.

Тьма накатывалась по тучам крутыми волнами, словно кольца черного дыма из исполинской трубы. Вскоре стало совсем темно, и не было звезд, и не было серебристого лунного света – будто мир с перепугу застрял в перевернутом, измазанном сажей горшке. Только багровые отсветы неведомого огня широкими языками ползли сквозь бархатную тьму, ничего не освещая, лишь подчеркивая липкую как грязь черноту. Неистовый удар грома погнал по воде высокую рябь, низкий ветер свистнул в корягах и кочках, сбросил в воду обрывки прибрежной травы. Дно под ногами задрожало испуганной дрожью, вязкий ил затянул выше щиколотки, паренек испуганно выдернул ноги и двинулся к берегу, зная, что скоро придется стрелять, а ненадежное дно помешает выверить точный прицел.

Красные сполохи сделались ярче, матово отразившись в бурлившей дождем реке и тут Микулка увидел Змея, летящего над самым Днепром. Огромные крылья кожистым плащом укрыли бы Киев, глазищи светились желтым ослепительным светом, будто в них отражалось невидимое ярое солнце, а двенадцать оскаленных пастей полыхали жарким ревущим огнем, поднимая с реки и промокшего берега целые клубы пара. Вьющиеся шипящими гадюками хобота с ревом сосали почерневшую воду, Змей неспешно приближался, нависал, каждым взмахом басовито гудящих крыльев пригибая деревья к земле, он закрыл собой половину мира, не замечая крохотного промокшего витязя, прячущегося в воде с луком в руках.

Микулка вытянул из-за спины одну из огромных отесанных стрел и наложил на истекающую водой тетиву. Крупные капли сочились из размокшей натянутой пеньки и казалось, что витой шнур горько плачет, в бессильном страхе дрожа вместе во всем перепуганным миром. Граненный наконечник выжидающе уставился в перепончатое крыло, до Змея оставалось меньше пяти сотен шагов, головы хищно уставились на прикованных пленников, а жаркое пламя с гудением выплескивалось через острые зубы, напоминая густую огненную слюну. Тетива поддалась и с отчаянным скрипом ушла назад, наливая взвывший лук чудовищной силой, Микулка оттянул витой пеньковый шнур насколько возможно и прицелившись отпустил, позволив стреле сорваться в направлении цели. Тяжелый булат наконечника с визгом пробуравил тьму, но утрамбованный крыльями воздух отклонил его в сторону. Острие не задев податливой кожи ударило Змея в грудь, и тысяча синих искр разлетелась от грозного удара – закаленная сталь не выдержала крепости костистой шкуры, рассыпалась острыми осколками. Толстое древко с глухим стуком расщепилось и кануло в воду.

Не выдержала и тетива – загудела, словно целый рой пчел, затрещала, рога лука медленно, но упорно сорвали волокна пеньки одно за другим. И в конце концов толстый шнур лопнул, свистнув концами, паренек еле удержал непослушное оружие, а распрямившийся шест поднял целый фонтан брызг, выдав засевшего в реке витязя. Змей, еще не разобрав что к чему, ответил на напуск лавиной огня, ударившей в Днепр, столб подсвеченного пламенем пара с силой шарахнул в низкие небеса.

Микулка успел нырнуть прежде, чем огненно-красные струи коснулись взбудораженной воды и все равно злая волна мокрого жара опалила кожу, резь в глазах выдавила обильные слезы. Когда течение снесло горячую воду, паренек вынырнул, задыхаясь как сонная рыба и жадно хватанул ртом сухой раскаленный воздух. Змей пролетел чуть не над самой его головой, свистя хоботами и высматривая врага двенадцатью парами глаз, черные крылья упруго мяли навалившуюся темноту. Снова ударило пламя, но это уже ниже… Это уже там, где Змей ожидал найти снесенное течением тело. Нет уж, дудки! Тело ему подавай! И тут же мелькнула быстрая мысль – между взрывами пламени прошло немало времени, как раз воздух в груди успел кончиться. Может Змею надо накапливать огонь как слюну? Не может же он молотить без предела!

Хуже всего было пленникам, хоть они того и не ведали, висели без чувств, натянув цепи – один огненный плевок, и сгорят жарче тонких лучин, даже следа не останется. Микулка уцепился за корягу у самого берега, отбросил в песок бесполезный оборванный лук и прикинул что делать дальше. Холодный дрожащий страх безысходности не давал мыслить ясно, но два выхода сразу пришли на ум. Первый казался самым естественным – нырнуть и уйти по течению, схорониться от смертоносной громадины, рвущей воздух над головой. Это было просто. Но даже колотясь от страха так, что круги по воде шли, Микулка придумал и нечто другое, не менее безысходное, но куда более честное, как ему показалось. Выйти и сразиться со Змеем мечом, как в Заряновых сказах начертано. Сгорит, конечно, но не будет соромно за проигранный бой и не нужно всю жизнь мучиться, что не смог спасти пленников. Он уже хотел вылезать из воды, когда Голос колдовского булата язвительно окликнул его как в добрые времена:

– Кхе… Помирать удумал? Ну да, оно проще, конечно. Только это во сто раз хуже бегства, это и есть бегство, но не только от Змея, а еще от себя самого. Ты же сделал лук, способный поразить Змея, надо лишь тетиву подобрать! А натянут его и без тебя, не волнуйся, сделают горожане самострел и воротом натянут. Но только ты знаешь, куда поганую гадину надо бить. Помрешь, так и будет она дань трусости собирать… Это тебе потребно?

– А что делать? Бежать, что ли? В город идти и на улицах орать как победить окаянного ворога? – Микулка зло ударил кулаком в прибрежный песок. – Не побегу, не надейся! Други тоже знают, куда Змея бить! И самострел сварганят не хуже меня. Все, вылезай из ножен!

Он выхватил меч и стал на берегу в полный рост, ветер шумно трепыхал рукава рубахи, сиявшей пятном света в кромешной тьме, только клинок отражал багровые сполохи и казалось, что лужицы крови переливаются по отглаженному булату. Огромное чудище поворочалось в воздухе ниже по реке, развернулось и стало медленно надвигаться, словно упругая черная туча. Гонимый крыльями ветер зло ударил в грудь, но Микулка выстоял, словно врос в родную русскую землю, расставил руки, будто сам имел крылья, мог бы взлететь и сразиться со Змеем на равных. Подбородок гордо вскинулся, взгляд стал неумолимым и твердым как камень, а отточенная сталь заветного меча весело посвистывала в набегающем ветре.