Знак Пути - Дмитрий Янковский

– Спасайся кто может… – осипшим голосом прохрипел худощавый горожанин, выронив в грязь двузубые вилы.

Этого жалкого звука оказалось достаточно, чтоб придать поредевшей толпе возможность двигаться, уличи рванулись к околице со скоростью ветра, нехитрое оружие полетело в стороны с треском и шлепаньем. Только матерый предводитель не собирался ни бежать, ни сдаваться, даже жуткий вид Волка в зверином обличье не очень-то напугал лишенного воображения пахаря. Зверь, он и есть зверь, какого ж лешего его бояться, когда в руках ладный топор?

Волк прыгнул с разрывающим душу рыком, но в звериной шкуре биться не выучился, еле увернулся от сверкнувшего лезвия и звучно схлопотал обухом промеж островерхих ушей. Он шлепнулся у забора, словно огромная мокрая шкура, даже не взвизгнул и медленно, с треском и дерганьем стал превращаться в витязя с окровавленной головой. Его противник усмехнулся щербатым ртом и осторожно двинулся на Ратибора с Микулкой, тяжелое лезвие топора плавно покачивалось, будто примеряясь к желанной цели, мозолистые руки перехватывали рукоять то так, то эдак. Стрелок с силой оттолкнул паренька, спасая от сверкнувшей в воздухе смертоносной дуги, сам поднырнул под удар и успел не только шарахнуть улича ногою в живот, но и отскочить от второго удара. Горожанин злобно взревел и принялся сечь топором во все стороны, пытаясь все же достать верткого супротивника, но это было не так-то легко, хотя Ратибор начинал уставать все больше, все медленнее становились прыжки и увертки.

– Микула!!! – раздался откуда-то сверху знакомый голос и обернувшийся паренек успел поймать брошенный Сершханом меч в ножнах.

Улич, узрев выскочивший из деревянной темницы клинок, замер и медленно попятился, выставив лезвие навстречу врагу, в его глазах быстро угасло желание драться.

– Беги! – сквозь зубы вымолвил Микулка.

Дважды упрашивать не пришлось, предводитель отшвырнул топор, повернулся и что есть сил бросился к городу, только глаза привычно косили на оставшихся за спиною противников.

Не успел он скрыться за дождевыми струями, а Ратибор уже бухнулся на колени, ощупывая неподвижно лежащего Волка, Микулка помог подняться утиравшей слезы жене Твердояра и одним ударом вышиб подпиравшую двери рогатину. Хозяин слетел по крыльцу чуть не кубарем, обнял женщину и на руках внес в избу.

Сершхан свесил ноги с гонтовой крыши и опасливо поглядел вниз.

– Как вы прыгали с такой высоты? – удивился он. – Нет, я уж лучше слезу как залезал…

Он скрылся из виду, загрохотал бревнами дровяного сарая и через несколько мгновений выскочил через дверь, помочь Ратибору дотащить до крыльца бледного как сама смерть Волка. Хозяин суетился, не знал что делать, что говорить, но стрелок поймал его за плечо, тихонько встряхнул и спокойно, отчетливо вымолвил:

– Все кончилось! Успокойся! Положи жену, с ней все в порядке, тащи теплую воду и кучу чистых тряпиц. Соратнику нашему худо!

Кузнец словно на столб натолкнулся, с глаз медленно сошла пелена яростного безумия, а лицо выразило подобие ясной мысли, он оглядел жену, аккуратно усадил на лавку и бросился к печи, замешать теплую воду.

Волк постепенно приходил в себя – дыхание стало ровным, глубоким, с губ перестала сходить розоватая пена, а с лица ушла смертельная бледность и окружившая глаза синева. Друзья уложили его в тепло у печки, Ратибор возился, обмывая от крови волосы вокруг драной раны.

– Ничего… – шептал он, успокаивая сам себя. – Бывало и хуже! Черепушка цела, а остальное зарастет как на волке.

Витязь и впрямь вскоре пришел в себя, даже улыбка коснулась постепенно розовеющих губ.

– Надо учиться… – едва слышно произнес он.

– Что? – наклонил ухо Сершхан.

– Надо учиться воевать в шкуре зверя. – пояснил Волк. – Это куда труднее, чем кажется, все видится как-то не так – мир стал огромным, ворог в два раза выше, а собственная задница в два раза тяжелее. Да и глаза смотрят иначе, не сразу-то разберешь что к чему.

– Успокойся! – улыбнулся Микулка, прикладывая ко лбу раненного обрывок влажной холстины… – Выучишься еще! У меня последнее время тоже чего-то с глазами творится, сам иногда не пойму. И с ушами, и с носом…

Ратибор заинтересованно поднял взор, а Сершхан настороженно прислушался.

– Это ты еще расскажешь, – кивнул стрелок, – Чуток попозжее. Сейчас есть дела и более важные. Я тут за Волком пригляжу, а вы, други, делом займитесь. Ты, Микула, должен луком заняться, возьми коваля на подмогу, заодно от грустных дум отвлечешь. Сершхан пусть оттянет поверженных за околицу, не собираюсь я их хоронить, а после поглядит за побитым воинством, куда пошли, что замышляют, что делают. Только будь осторожен! Еще один раненный нам ни к чему.

13.

Пот сочился, заливая лицо, с бровей срывались густые соленые капли, роняя на утоптанный пол отражения гудящего в горне пламени. Едва просохшая после дождя одежка снова намокла, пропиталась потом до нитки, с волос тоже капало, приходилось постоянно утираться рукавом свободной руки. Багряная полутьма кузни сгустила воздух до удушливой духоты, запах пережженного угля и железной окалины начинал ощутимо кружить голову. Микулка наяривал горн, меха мерно вздувались и выталкивали плотный воздух в раскаленный жар пламени, словно великан своим дыханием раздувал небывалый костер.

Твердояр работал умело, звонко вышибая молотом снопы желтых искр, раскаленный булат поддавался легко, принимая и меняя форму словно облака на закате.

– Наяривай шибче! – на выдохе вымолвил он. – Для доброй закалки булат потребно до белого каления довести.

– Куда уж шибче? – сморщился паренек. – И так воздух плавится, да и руки не каменные, вон уже мозоли натер!

Под молотом алел наконечник стрелы небывалых размеров – в три пяди длиной и в полторы шириной. Коваль отказался делать его плоским, как хотел Микулка, начал выводить четыре скрещенных лезвия, плавно сходящихся в узкое граненное острие, страшно было даже представить, что может сделать такое с податливой плотью. Но не против обычной плоти готовилось оружие, потому-то кузнец и настоял на своем.

– Каждая грань придает прочности, – пояснил он. – Острие можно вывести гораздо острее, не боясь излома. А плоский наконечник будет либо туповатым, либо ломким, а для нас это нынче не гоже…

Твердояр бросил остывать заготовку и вытянул из горна другую, оглядел, примерился, ухнул тяжким молотом, только искры во все стороны, а железо смялось, будто сырая глина. Работа шла споро, в кадушке с водой остывало уже три граненных острия – только заточить и на стрелы приладить.

– Четырех хватит! – устало вытер пот паренек. – Я ведь не на охоту… Много стрелять эта тварь мне не даст, а огромные стрелы только мешаться будут. Тут уж или попал или нет.

– И то верно! Ладно, горн уже не остынет, поди к жене, скажи чтоб состряпала что-нить. Кишки скоро друг друга поедом поедят. И возьми у ней пеньки, попробуем тетиву сплесть.

Микулка вылез из кузни как барсук из норы, предложенный хозяйкой рушник мягко смахнул пот с лица, а за дверью по прежнему шумел дождь, манил влажной прохладой, тихого вечера. Он вышел на крыльцо, тихо скрипнув ладно пригнанной дверью и с насаждением подставил лицо под прохладные струи. Быстро стемнело, в паре окошек замерцали огоньки лучин, но Твердояр жил богаче, хозяйка запалила три масляных плошки, расставив их на столе и в углах задней стены. Тихо… Спокойно… Микулка вздохнул и вернулся в дом, плотно прикрыв за собой дверь.

Волк быстро приходил в себя, пробовал даже вставать, но Ратибор и слушать о том не хотел, хлопотал вокруг друга словно возле малой дитяти: постоянно менял тряпицы, что-то бурчал, будто старый дед, отпускал свои грубоватые шуточки. Рана уже перестала кровить, щеки налились здоровым румянцем, а глаза вернули привычный задорный блеск.

Из большого горшка в печи разливался густой аромат доброй сыти, хозяйка то и дело помешивала густое варево длинной ложкой, губы аппетитно причмокивали, пробуя похлебку на вкус.

– У вас веревка пеньковая есть? – спросил Микулка, присев на самый краешек лавки. – Надо начинать плести тетиву, неизвестно как дело пойдет, а к утру все должно быть готово.

Взяв большущий моток веревки, он снова спустился в кузню, где Твердояр доводил наконечники на звонком точильном камне.

– Ну что, – с легким оттенком хвастовства поднял голову коваль. – Готова работа! А как стрелы? Обтесал колья-то?

– Да вот же они, в углу стоят. Только каким пером оперить такие?

– Пером не оперить, – кузнец вытер руки о фартук. – Но можно попробовать навязать на конце пеньковую кисть – наконечник тяжелый, стрела должна пойти ровно. Но это пробовать надо, иначе никак.

Они вместе приладили наконечники на толстые древка, туго примотав для верности пеньковой веревкой, Микулка уже начал вязать кисти для другого конца, но в полутьму кузни просунул голову Ратибор.