Не на жизнь, а на смерть - Иэн Рэнкин

Рядом с криминологической секцией располагалась секция книг по оккультизму и черной магии. Тут же продавались разнообразные комплекты карт Таро и тому подобное. Ребуса позабавил сей оригинальный альянс: полицейская работа и фокусы-покусы. Он взял книгу, посвященную ритуалам, и не спеша пролистал ее. Позади него остановилась молодая стройная женщина с огненно-рыжими волосами, в атласном платье. Она взяла с полки комплект карт Таро и понесла их к кассе. На ее лице не было и тени улыбки, но что поделаешь, такие уж сейчас серьезные времена.

Ритуалы. Интересно, имеет ли какое-нибудь отношение к ритуалам поведение Оборотня? До сих пор он пытался найти психологические мотивации его действий; а что, если его жуткие манипуляции – какой-нибудь малоизвестный ритуал? Избиение младенцев, растление невинных, что-то в этом роде. Чарли Менсон с вытатуированной на лбу свастикой. Говорили, что Джек Потрошитель заимствовал элементы масонских обрядов. Безумие. Зло. Порой до исходного ритуала можно докопаться, а порой и нет.

Перерезать горло.

Вырезать анус.

Укусить в живот.

Два конца человеческого тела и что-то вроде средней точки. А вдруг в ритуальных действах Оборотня кроется ключ к разгадке его личности?

Повсюду ключи к разгадке.

Монстр из его прошлого, всплывающий из темных глубин памяти. Дело эдинбургского Душителя в свое время захватило его, но не так сильно, как это. Он думал, что Оборотень может оказаться женщиной. Потом появилась женщина, чтобы сообщить ему, что Оборотень – мужчина. Очень своевременно. Даже слишком своевременно. Неудивительно, что Джорджа Флайта мучают сомнения. Может, Ребусу стоит у него кое-чему поучиться. Флайт во всем действует строго по инструкции, замечая все мельчайшие подробности. Он не станет бегать как помешанный по коридору с игрушечными зубами в потной руке. Он из тех, кто предпочитает сесть и спокойно все обдумать. Именно поэтому он хороший полицейский, намного лучше Ребуса, потому что он не бросается на любую наживку; он последователен в своих действиях, а от таких людей никогда ничего не ускользает.

Ребус покидал книжный магазина Диллона с тяжелым чувством. В правой руке он сжимал пластиковый пакет, набитый только что купленными книгами.

Он пошел вниз по Гоуэр-стрит и Блумзбери-стрит, повернул налево у мигающих светофоров и вдруг оказался прямо перед Британским музеем, в котором, если ему не изменяла память, располагалась Британская библиотека. Разумеется, если она никуда не переехала, а то он читал, что были планы ее переселить.

Но, как выяснилось, Британская библиотека была недоступна для «лиц, не являющихся читателями». Ребус пытался объяснить, что он и есть читатель, однако для того, чтобы считаться читателем, оказывается, необходимо было обладать читательским билетом. Только потом он сообразил, что мог бы, помахав своим удостоверением, заявить, что он расследует дело о маньяке-убийце, но не стал возвращаться; пожав плечами и покачав головой, он отправился бродить по музею.

По залам слонялись толпы туристов и школьников. Глядя на детей, он спрашивал себя, были ли они очарованы так же, как и он когда-то, древнеегипетским и ассирийским залами. Ведь их воображение все еще открыто для фантазии! Величественные барельефы, огромные деревянные ворота, бесконечная череда экспонатов. У знаменитого Розетского камня царило настоящее столпотворение. Разумеется, Ребус много слышал о нем, но до сих пор понятия не имел, как он выглядит. Теперь ему представилась эта возможность. Надписи, сделанные на камне на трех языках, позволяли школьникам, в первый раз увидевшим иероглифы, попытаться понять, что они значат.

Он был готов биться об заклад, что сразу тут ничего не поймешь; даже недели не хватит, чтобы все разобрать. Это кропотливая трудоемкая работа, схожая с работой полицейского; такая же ответственная, как работа минера или каменщика. И все-таки в конечном итоге приходилось надеяться только на Счастливый Случай. Сколько раз полицейские допрашивали Йоркширского Потрошителя и все же были вынуждены отпустить его? Такие вещи случаются гораздо чаще, чем хотелось бы, но публике об этом не следует знать.

Он проходил по залам – залам светлым и просторным, в которых были выставлены древнегреческие вазы и статуэтки, потом, толкнув двустворчатую стеклянную дверь, оказался лицом к лицу со скульптурами с Парфенона (которые непонятно по какой причине с некоторых пор перестали называть «мраморами Элгина» [17]). Ребус прошелся по просторной галерее. У него было чувство, что он попал в некое современное святилище. С другого конца галереи доносились звонкие голоса ребят, которые, присев на корточки перед одной из скульптур, пытались нарисовать ее. Вокруг них ходила учительница, стараясь утихомирить чересчур рьяных художников. Это была Рона. Даже с такого расстояния он узнал ее: по ее походке, наклону головы, по тому, как она складывала руки за спиной, объясняя что-то важное…

Ребус отвернулся и столкнулся нос к носу с мраморной головой лошади. На шее животного отчетливо проступали вздувшиеся вены, а в открытой пасти были видны стершиеся зубы. Такими не укусишь. Вряд ли Рона скажет ему спасибо, если он помешает ее занятиям, подойдя перекинуться словечком. Нет, не скажет. Но что, если она его заметила? Если он сейчас ускользнет, это будет выглядеть как проявление трусости. Черт, а ведь он и вправду трус, разве не так? Лучше смириться с правдой и потихоньку пройти назад, к двери. Наверняка она его не заметила, а если и так, то вряд ли она станет это афишировать. Но ведь он хотел узнать о Кенни, верно? А у кого узнать о нем, как не у Роны? Ответ прост: у кого угодно, только не у нее. Он спросит у Саманты. Да, именно так он и поступит. Спросит у Саманты.

Он на цыпочках прокрался к дверям, а затем быстро прошел к выходу. Ему вдруг показалось, что все эти прекрасные вазы и статуи стали выглядеть ужасно нелепо. Зачем нужно было помещать их под стекло, чтобы тысячи зевак таращились на них, проходя мимо? Не лучше ли смотреть вперед, позабыв о древних временах? Не лучше ли последовать совету Лэма? В Лондоне слишком много призраков. Слишком много. Даже репортер Джим Стивенс где-то здесь, рядом. Ребус бегом пересек музейный двор, остановившись только у ворот. Охранники уставились на него, бросая подозрительные взгляды на пакет с книгами. Это просто книги, хотел сказать он, сознавая, что на самом деле в книге можно спрятать все что угодно. Все что угодно. Он убедился в этом на собственном горьком опыте.

Если на душе скребут кошки, ни в коем случае не сиди на месте. Ребус замахал рукой и буквально с первой попытки поймал такси. Он никак не мог вспомнить название нужной улицы, но это не имело значения.

– Ковент-Гарден, – сказал он водителю. И пока водитель делал резкий разворот там, где, по мнению Ребуса, это было запрещено, он засовывал руку в пакет, чтобы достать оттуда первый приз.

Он бродил по Ковент-Гардену около двадцати минут, с удовольствием глазея на фокусников, выступавших под открытым небом, и пожирателя огня, прежде чем отправиться на поиски Лизиной квартиры. Это оказалось не так уж и сложно; он и сам удивился, с какой быстротой ему удалось найти магазинчик, где продавались воздушные змеи, а затем другой магазинчик, в витрине которого не было ничего, кроме чайников. Он повернул налево, затем направо, затем еще раз направо и оказался на искомой улице, прямо перед обувной лавкой, в которой кипела жизнь. Покупатели, равно как и продавцы, были очень молоды, по виду явно подростки. Откуда-то доносилась джазовая музыка. Кто-то играл на саксофоне. Магнитофон, подумал Ребус, или какой-нибудь уличный музыкант. Он поднял глаза на окно Лизиной квартиры, завешанное ярко-желтыми жалюзи. Интересно, сколько ей на самом деле лет? Трудно сказать.

И только тогда он решился подойти к двери и нажать на кнопку домофона. В селекторе раздалось какое-то невнятное потрескивание и шорох шагов.

– Да?

– Это я, Джон.

– Что? Я вас не слышу! Говорите громче!

– Это я, Джон! – прокричал он, смущенно озираясь вокруг. Но похоже, всем было наплевать. Прохожие таращились на витрину магазина, уплетая какие-то странные на вид сладости, похожие на овощи.

– Джон? – словно она уже успела позабыть о нем. Потом: – Ах, Джон… – Зуммер разразился мерным жужжанием. – Дверь открыта. Поднимайся.

Дверь в ее квартиру тоже была открыта, и он закрыл ее за собой. Лиза прибиралась в своей студии, как она ее называла. В Эдинбурге ее никогда бы так не назвали. Ее назвали бы спаленкой. Но скорее всего, здесь, в Ковент-Гардене, отсутствует такое понятие, как спаленка.

– Я пытался с тобой связаться, – сказал он.

– Я тоже.

– Да?

Она повернулась к нему, уловив насмешливый оттенок в его голосе:

– Они что, ничего тебе не сказали? Я оставила штук пять сообщений этому… как его… Лань?