Византийские портреты - Шарль Диль

Благодарность никогда не была в числе главных добродетелей Македонянина. Когда его сообщники, и в особенности Симватий, стали требовать у него своей доли власти и почестей, он прогнал их прочь без зазрения совести, так как не нуждался в них больше; когда же они, недовольные тем, возмутились, он жестоко наказал их за непокорность. Но при таком царе, как Михаил, самые казав-{121}шиеся с виду великие милости были на самом деле всегда ненадежны, тем более что многие из придворных, завидуя быстрому повышению фаворита, старались навредить ему в глазах императора и уверить василевса, что новый соправитель злоумышлял на его жизнь. Напрасно для спасения своего кредита Василий делал все, что только мог, присутствовал на императорских празднествах, выпивая вместе с царем, позволял ему самое фамильярное обращение с женой своей Евдокией: с таким непостоянным и неспокойным человеком, как Михаил, он все время должен был опасаться и за власть свою, и за собственную жизнь.

Скоро он ясно почувствовал грозившую ему опасность. Однажды вечером, чтобы отпраздновать победу, одержанную царем на бегах, был устроен торжественный обед во Дворце Святого Мамы. Во время десерта один из присутствующих, патрикий Василискиан, пользовавшийся милостью монарха, стал поздравлять императора, что он правил колесницей с такой ловкостью и с такой удачей. Михаилу, находившемуся уже под влиянием винных паров, пришла тогда в голову забавная мысль, как это с ним обыкновенно случалось после выпивки: "Встань, - сказал он патрикию, - сними с меня мои красные башмаки и надень их". Тот, смущенный, смотрел на Василия, точно желая спросить у него совета; тогда василевс, рассердившись, приказал ему повиноваться тотчас же; затем он обратился к своему соправителю: "Право, - заметил он иронически, - я нахожу, что они идут ему больше, чем тебе" - и стал импровизировать стихи в честь своего нового фаворита: "Смотрите на него все, - декламировал он, - любуйтесь на него. Разве он не достоин быть императором? Он прекрасен; венец так идет к нему; все способствует его славе". Василий, вне себя, молча старался подавить свое бешенство; Евдокия, вся в слезах, пыталась образумить Михаила: "Императорский сан, это великая вещь, царь, - говорила она ему, - не следует его бесчестить". Но Михаил, все более и более пьянея, кричал: "Не беспокойся об этом, моя милая. Меня это забавляет - сделать Василискиана императором".

Быть может, также и Феодора, по-видимому, вошедшая в милость у сына, интриговала против Василия и старалась его свергнуть. Во всяком случае, Македонянин, чувствуя, что товарищ его выходит из-под его опеки, решил, что пришло время с ним покончить. Чтобы оправдать этот последний акт драмы, Константин VII, внук Василия, всячески старался представить Михаила в самых мрачных красках, и в грозной обвинительной речи он собрал в одно рассказы о всех его безумствах и скандалах и преступлениях; однако он не дерзнул коснуться той доли участия, какую принял {122} его дед в убийстве человека, бывшего его господином и благодетелем. А между тем и тут правда говорит сама за себя.

23 сентября 867 года император ужинал во Дворце Святого Мамы. Несмотря на доносы, какие делали ему на Василия, несмотря на ненависть, которую он теперь питал к прежнему своему другу, царь пригласил к своему столу своего царственного сотоварища вместе с женой его Евдокией. Как обыкновенно, монарх много выпил, а все знали, что когда он пьян, то способен на все. Василий, твердо решившийся действовать, уже несколько дней перед тем сговорился с большинством тех самых людей, которые раньше помогали ему отделаться от Варды. Полагая, что настала благоприятная минута, он под самым пустым предлогом вышел из праздничного зала и, пройдя в императорскую спальню, испортил своей богатырской рукой замки, чтобы лишить императора возможности там запереться; после этого он возвратился на свое прежнее место за столом; как всегда, Евдокия была крайне любезна со своим любовником. Когда довольно поздно ночью гости поднялись, чтобы расходиться, Василий захотел сам поддержать шатавшегося императора, довел его до спальни и на пороге почтительно приложился к его руке. Под охраной двух верных служителей Михаил не замедлил уснуть глубоким сном. Тогда Василий вместе с заговорщиками проник в комнату. Их всех было восемь человек. При их внезапном появлении спальник Игнатий в испуге вскрикивает, пытается сопротивляться - шум борьбы пробуждает царя, и, сразу отрезвев, он привстает и смотрит. Тогда Иоанн Халдий, один из друзей Василия, извлекает меч и одним ударом отсекает обе руки у императора; другой валит на землю Василискиана; в это время остальные заговорщики стоят на страже у дверей, чтобы помешать караулу прийти на помощь своему господину. Приведя в исполнение свой замысел, заговорщики стали совещаться: "Мы отрезали ему руки, - сказал один, - но он все еще жив; а раз он жив, что будет с нами?" Тогда один из убийц вошел опять в комнату, где Михаил, приподнявшись на постели, весь покрытый кровью, стонал и осыпал ругательствами своих убийц, особенно Василия. Одним сильным ударом вошедший пронзил ему живот; потом, гордясь своим подвигом, он пошел объявить Василию, что на этот раз все кончено.

Константин VII почувствовал ужас и трагизм этого гнусного убийства. В биографии своего деда, написанной им, он просто говорит: "Знатнейшие из сановников и сенаторов погубили императора во Дворце Святого Мамы с помощью нескольких солдат стражи; и, пьяный до бесчувствия, он без страдания перешел от сна к смерти". Конец Михаила III был несравненно страшнее и ужаснее. {123} Он погиб если не от руки, то, во всяком случае, по приказанию того человека, которого сделал императором; и, внезапно отрезвившись в свой смертный час, он мог во время мучительной агонии сознать и почувствовать все коварство этого Василия, вдвойне убийцы: убийцы своего законного царя и своего приемного отца.

Мрачное предсказание Феодоры исполнилось: отстранив все препятствия, отделявшие его от трона, Македонянин стал императором. Торопясь окончить революцию, заговорщики, поспешно переправившись через Золотой Рог, овладели Священным дворцом, и на следующее утро первой заботой нового владыки было водворить с большой пышностью в комнатах законной императрицы жену свою Евдокию Ингерину, до конца остававшуюся любовницей Михаила III. Вместе с нею он бесстыдно появлялся во время рождественских праздников 867 года на улицах столицы на великолепной колеснице, запряженной четверкой белых лошадей; спустя несколько лет он даже имел от нее сына, первого своего законного ребенка, а позднее - еще четырех дочерей. Оставшаяся грубой, душа македонского крестьянина, как видно, не знала пустой щепетильности.

Таков он всегда был. Василий повстречался в своей жизни с тремя женщинами. Даниелида, матрона Патраса, была богата; она дала ему, вместе с деньгами, возможность достичь успеха - и он за это бережно хранил память о ней и всячески поддерживал с ней прибыльную для него дружбу. Евдокия была раньше и оставалась любовницей Михаила - он любезно сделал ее своей женой и так же любезно закрывал глаза на ее недостойное поведение. Она служила его честолюбивым целям и была ему полезной сообщницей, и по этой же причине, даже после смерти Михаила III и несмотря на свои новые скандальные истории, он продолжал держать ее при себе, чувствуя, что скомпрометировал бы династию, если бы не оказывал Евдокии самого полного снисхождения и всех подобающих ей почестей. Наконец, сестра Михаила III, Фекла, имела к красавцу Василию любовное влечение; с ней одной он обошелся сурово. Узнав позднее, что она взяла другого любовника, прежнего друга кесаря Варды, он велел подвергнуть и его и ее жестокому телесному наказанию. И это не была, как может сначала показаться, вспышка запоздалой ревности состарившегося императора: человек практический, Василий в то же время конфисковал в свою пользу состояние Феклы.

Таким образом, он всю жизнь оставался человеком-животным, первобытным и малосложным, с сильными страстями, с грубыми звериными инстинктами, каким был много лет назад, когда начинал свою жизнь, и это проливает значительный свет на психологию {124} этого основателя династии. То был честолюбец ловкий и счастливый, а также большой политик, подготовивший своим правлением для Византийской империи два века славы и процветания. Но при этом он оставался всегда душой корыстной и низкой, без запросов совести и чести, не знавшей ни благодарности, ни тонких чувств.

IV

Нам кажется, что приключения Василия Македонянина несколько отвлекли нас от благочестивейшей императрицы Феодоры; трагическое событие 23 сентября 867 года вновь возвращает нас к ней. Действительно, в этот скорбный день она в последний раз появляется на исторической сцене. Когда после водворения Василия в Священном дворце начали отдавать последний долг убитому императору, доверенные лица царя, явившись во Дворец Святого Мамы, были свидетелями плачевной сцены. Они нашли труп Михаила III лежащим на полу, с вывалившимися внутренностями, кое-как завернутым в попону одной из лошадей, которых он так любил. Подле тела несколько женщин в трауре плакали и молились. То была императрица Феодора и ее дочери, поспешившие в столицу при первом известии о разыгравшейся драме и теперь благоговейно молившие Бога о милосердии к несчастному погибшему.