Разведка боем - Василий Звягинцев

Но всё это отличия, так сказать, ситуационные. А архитектурно большинство улиц, по которым шел Новиков, были вполне узнаваемы. Особенно Сретенка и Кузнецкий мост с прилегающими переулками. А вот Тверскую он сразу даже и не разглядел, чуть не проскочил с разгона. Такая же узкая, как соседняя Пушкинская, и знакомых домов раз-два и обчелся.

Впрочем, бог с ней, с архитектурой. Куда интереснее то, что сейчас происходит внутри домов, за стенами бесчисленных наркоматов, исполкомов, парткомов и прочих контор с дикими аббревиатурами вроде: «ГУКОСО при МОСО»! Не слабо.

А вот как там служилый народ себя ведет? О чем говорит и что испытывает? Интересно.

И вот эти прохожие, что они на самом деле ощущают, спрятавшись под масками олигофренов? Новиков чувствовал себя, как водитель в городе, где дорожные знаки изменили в одночасье и вид и смысл. По выражению лиц уличной толпы он, профессиональный психолог, не мог больше судить о мыслях и настроениях людей. Сплошные черные ящики, у которых неизвестно не только то, что внутри, но и то, что на входе. А уж на выходе – полная бессмыслица.

Так же, наверное, ощущали себя на улицах сталинско-бериевской Москвы редкие иностранцы.

Но сейчас лучше на время забыть о психологических упражнениях. Есть конкретная цель – найти место и организовать операционную базу. В его распоряжении сорок человек. Хотя пока и неизвестно, сколько из них благополучно доберется до пунктов сбора.

Заранее проработанный и вроде бы приемлемый вариант размещения имелся, но следует дождаться ночи. Да и уверенности особой он Андрею не внушал. Слишком далек был от его личного опыта. И зависел от одного-единственного человека.

Новиков решительно свернул направо. Неподалеку от Иверских ворот его должен ожидать Шульгин со своей тройкой. Вступить в зрительный контакт, найти подходящее для разговора место, пивную, скажем, и еще раз обменяться мнениями, теперь уже сообразно с реальной обстановкой. А потом вместе обойти другие контрольные точки. Ближайшая – Александровский сад.

Шульгин избрал для себя в качестве маскировки не скромный наряд дезертира, как Новиков, и даже не безупречную в классовом смысле блузу пролетария, а совершенно вызывающе оделся «под Троцкого» – кожаная, поблескивающая, как паюсная икра куртка, кожаная же фуражка со звездочкой, высокие кавалерийские сапоги с подколенными ремешками и зауженными каблуками. Через плечо маузер в лакированной коробке, и на груди, чего уж скромничать, орден боевого Красного Знамени на алой розетке!

Ходить в таком виде по городу, конечно, безопаснее, но и внимания он привлекает больше, хотя бы и благожелательного, со стороны сотрудников власти. Впрочем, наплевать, подумал Новиков. Как-то до сих пор он еще не адаптировался к новой Реальности настолько, чтобы воспринимать все всерьез. Умом-то знал, что жизнь вокруг настоящая, а не кино, эмоционально же настроиться пока не получалось, несмотря на все, в этом мире уже пережитое.

Однако эмоции эмоциями, а дело делом. Оставив сопровождающих прогуливаться в Охотном ряду, они порознь прошли в глубину сада, выбрали скамейку поукромнее, присели. Над головой нависала грязно-рыжая Кремлевская стена, а за ней, где-то там, в глубине будущего здания Верховного Совета, в своем еще не ставшем музейным кабинете, «милел к товарищам людскою лаской» – он. Вечно живой. Сейчас – в особенности.

ГЛАВА 14

ЦК РКП(б) действительно заседал непрерывно. Появление «Ильи Муромца» по странной случайности совпало с перерывом, и самолет видели практически все участники расширенного Пленума.

Председательствовал Ленин. Он собирался произнести очередную, на горе многим грядущим поколениям студентов, программно-историческую речь, которую надо будет заучивать наизусть. Вроде той, где «учиться, учиться и учиться»! Однако и дерзкий полет, и листовки, а особенно золото, которое ему уже успели доставить с нарочным из ЧК, совершенно выбили вождя из колеи.

Скомкав процедуру, он возбужденно потребовал у Предреввоенсовета республики Троцкого и Главкома Каменева (не того, который «и Зиновьев»), а у другого, Сергея Сергеевича, бывшего полковника Генштаба, объяснений, как стала возможной столь наглая демонстрация, которая архиопасна не так даже в военном, а именно в пропагандистском плане!

– Сколько сил и изворотливости пришлось нам приложить, чтобы убедить партийцев и пролетариат в том, что польская неудача является на самом деле крупным успехом в деле воздействия на революционное движение Европы, особенно Англии! А что прикажете говорить теперь? Что сдача Курска бесценна для пробуждения рабочего движения в Сиаме?

Владимир Ильич говорил раздраженно, в голосе проскакивали истерические нотки, и картавость была особенно заметна.

– А эта глупейшая история с червонцами! Кто утверждал, что врангелевская казна пуста? Может быть, товарищ Дзержинский способен объяснить? Или это как раз то золото, которое якобы отбито вашими людьми у Колчака? Снова очковтирательство? Тут кто-то заявил, что на Москву сброшено чуть ли не сто тысяч листовок! Это что же, миллион рублей золотом? Я требую немедленно выяснить точную цифру. И принять все меры к изъятию…Не останавливаясь перед расстрелами! И кстати, почему все деньги оказались в городе, почему золото не сбросили и на Кремль? Враг хочет еще и таким образом внести раскол в наши ряды?

Пока Дзержинский, нервничая и оттого говоря почти бессвязно, пытался объяснить ситуацию с колчаковским «золотым эшелоном», в которой действительно было очень много странного, Ленин выпил воды и, уловив в общем шуме неосторожно брошенную кем-то из президиума фразу, стремительно повернулся, выбросил вперед обличающим жестом руку.

– Что?! Вы заявляете, будто Врангель оказался сильнее, чем мы рассчитывали? Вздор! Я всегда говорил, что у него слабые, даже ничтожные силы, он силен только быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения и вооружения! Мы гораздо сильнее врага! Надо просто биться до последней капли крови, держаться за каждую пядь земли, и победа будет за нами! Нам не нужно ваших псевдоученых объяснений, товарищ Каменев. Буденный никаких наук не изучал, а если бы ему не мешали, давно бы взял Варшаву без всяких царских полковников егоровых и генералов гиттисов!.. И Варшаву и Берлин! Германские трудящиеся ждали нашу армию с нетерпением и надеждой! Если вы не в состоянии обеспечить перелом, замена всем вам найдется. И обратите внимание, товарищ Троцкий, мы были правы, когда осуждали ваше увлечение так называемыми «военспецами»…

Троцкий, криво усмехаясь и поблескивая сиреневыми стеклышками пенсне, не вставая с места, посоветовал Ленину лично возглавить Реввоенсовет, а на место Каменева назначить…ну хотя бы Сталина, что ли.

На скулах предсовнаркома выступили красные пятна, он с размаху ударил по столу раскрытой ладонью и чуть было не заявил о том, что, если его позицию не понимают и не поддерживают, он готов сам подать в отставку со всех постов и обратиться непосредственно к массам. Подобные штуки он проделывал не раз, но сейчас политическое чутье вовремя подсказало, что номер может и не пройти.

Засыпавшие кремлевские площади листовки немало способствовали идейному разброду в и так далеко не едином ЦК. В отличие от тех, что предназначались населению, эти содержали сжатый, но реалистический анализ военной и экономической обстановки по обе стороны фронта, указывали советскому руководству, что в силу тех-то и тех-то факторов кампания двадцатого года выиграна ими быть не может, и фактически представляли собой предложение прекратить боевые действия и начать мирные переговоры, исходя из стратегической реальности.

Отличавшийся быстрым умом и развитым инстинктом самосохранения Бухарин уже шепнул одному из близких друзей, что, кажется, пришло время забирать «пети-мети» и смываться, лучше всего – в Аргентину. Чем ровно на двадцать пять лет предвосхитил идею деятелей «Третьего рейха».

Взяв себя в руки, Ленин обратился к Троцкому тоном ниже и почти дружелюбно:

– А вот скажите, Лев Давыдович, в этой белогвардейской мерзости есть хоть доля правды?

– Все правда, Владимир Ильич. Наш Южный фронт действительно сейчас не в силах разгромить Врангеля. Хуже того, сейчас это не армия, а сброд, деморализованный непрерывными, а главное – непонятными успехами противника. В самом лучшем случае можно надеяться до зимы удержать нынешние позиции. Тем более, что товарищи Сталин, Буденный и Тухачевский сделали все, чтобы оставить нас без резервов. Революционизация европейского пролетариата дело, безусловно, архиважное, но на позиции мы его пока послать не можем. Нам нечего перебросить под Курск. Разве что…Снять войска из Сибири и Туркестана, развернуть Кавказский фронт на север, попытаться нанести фланговый удар от Ростова к Перекопу. Но тогда придется надолго отказаться от надежды завершить войну даже и в будущем году. Или… Смириться с тем, что граница РСФСР надолго останется на линии Урала и предгорий Кавказа.