Мертвая голова (сборник) - Александр Дюма

Убийство Гаэтано наделало много шума, и князь Карини приказал командирам жандармов захватить дерзкого убийцу, чем заставил их немало потрудиться. Предупреждены были также и все другие власти. И вот однажды судебного чиновника в Спадафоре известили, что Паскаль Бруно ночью проехал через деревню и направился к Дивието. На протяжении двух следующих ночей на дороге устраивали засаду, так как предполагали, что Бруно при наступлении темноты вернется обратно тем же путем. Утомленные двумя бессонными ночами, хранители порядка собрались на утро третьего дня, в воскресенье, у кабачка, шагах в двадцати от дороги. Они собирались позавтракать, как вдруг им сообщили, что Бруно преспокойно спускается по горной тропинке со стороны Дивието. Не имея времени вернуться к засаде, они остались как были на своих местах. Когда бандит появился шагах в пятидесяти от кабачка, солдаты вышли на дорогу, делая, впрочем, вид, что они его не замечают. Бруно видел все их приготовления, но они его, по-видимому, нисколько не беспокоили. Вместо того чтобы свернуть с дороги, Паскаль невозмутимо продолжал свой путь, пустив лошадь галопом. При виде этого преследователи схватились за ружья и в тот момент, когда Бруно поравнялся с ними, выпустили в него залп. После того как все застилавший дым рассеялся, оказалось, что ни конь, ни всадник не ранены. Жандармы посмотрели друг на друга, покачали головами и отправились докладывать судебному чиновнику в Спадафоре о случившемся.

Тем же вечером слух об этом происшествии дошел до Баузо, и суеверные жители немедленно решили, что Бруно заговорен и что пули и железо его не берут. На другой день это подтвердилось самым непостижимым образом: на дверях дома судьи в Баузо нашли куртку, простреленную в тринадцати местах, и все тринадцать сплющенных пуль были собраны в одном из ее карманов. Правда некоторые скептики, в числе которых был и Цезарь Алетто, нотариус из Кальварузо, из уст которого мы и слышали этот рассказ, утверждали, что бандит, спасшись чудесным образом, сам прострелил свою куртку в тринадцати местах, чтобы прослыть неуязвимым.

Но большинство по-прежнему оставалось убеждено, что Бруно заколдован, и страх, который он внушал многим, от этого еще возрос. Этот страх был так велик, а Паскаль был так уверен, что он из низшего сословия перешел в высшее, что однажды, нуждаясь для своих благотворительных целей (надо было отстроить сгоревшую гостиницу) в двухстах золотых унциях, он обратился к князю де Бутера с просьбой одолжить ему на время эту сумму. Он назначил место в горах, где следовало спрятать деньги и откуда он в известную князю ночь должен был их забрать. Кроме того, Паскаль предупредил князя, что в случае неисполнения этой просьбы, которая являлась по сути приказанием, последний наживет в нем, Бруно, непримиримого врага и наоборот, если князь согласится ссудить его необходимой суммой, то она ему будет сполна и в срок возвращена, как только представится возможность ограбить транспорт королевской казны.

Князь де Бутера принадлежал к тому типу людей, которых в наше время уже больше не существует: это был обломок старинного сицилийского дворянства, рыцарства, склонный к авантюрным приключениям и походивший на норманнов, от которых они происходили. Его звали Геркулесом, и телосложением своим он очень напоминал античного героя. Он оглушал ударом кулака необъезженную лошадь, ломал о колено железный прут в полдюйма толщиной и комкал в руке пиастры. Проявив однажды необычайное хладнокровие, он сделался кумиром жителей Палермо. В 1770 году в городе случился голод, и, как это часто бывает, за ним последовал бунт. Чтобы подавить восстание, губернатору пришлось принять экстренные меры: на Толедскую улицу выкатили пушку. На нее гурьбой шел народ, и артиллерист с фитилем в руке уже готов был дать залп по людям, как вдруг князь де Бутера сел на дуло пушки так же спокойно, как если бы он садился в кресло. Князь начал говорить так красноречиво и так умно, что народ тотчас же рассеялся, а артиллерист с фитилем и пушкой вернулись в арсенал. Но еще не все.

Каждое утро он выходил гулять на террасу, возвышавшуюся над Морской площадью, и так как с самого восхода солнца двери его дворца были открыты для всех без исключения, то его всегда ожидало множество бедняков. На эту прогулку он обычно надевал лайковый жилет, громадные карманы которого его камердинеру было вменено в обязанность ежедневно наполнять карлинами и полукарлинами. К концу прогулки они исчезали все до последнего, но у него была особая манера их раздавать: можно было подумать, что он готов убить тех, кому он подает.

– Ваше сиятельство, – говорила бедная женщина, окруженная своим семейством, – сжальтесь над бедной женщиной, у которой пятеро детей.

– Хороша причина, – сердился князь, – я их, что ли, народил? – И с угрожающим жестом он бросил ей в передник горсть монет.

– Синьор, – молил другой, – мне нечего есть…

– Дурак, – отвечал князь, награждая его ударом кулака и незаметно передавая ему деньги, на которые можно было питаться целую неделю, – я, что ли, делаю хлеб? Беги скорее к булочнику!

Когда князь шел по улицам, все снимали шляпы, совершенно так же, как если бы господин Бофор шел по рынку. Но Бутера был еще могущественнее, чем знаменитый французский фрондер. Стоило ему сказать слово, и он был бы королем Сицилии, однако это ему не приходило в голову, и он оставался самим собой, что также было немало.

Такое свободомыслие нашло, однако, себе порицателя в самом доме князя: это был его мажордом. Человек, подобный князю де Бутера, должен был давать свои обеды с присущими ему роскошью и великолепием. Он действительно держал в буквальном смысле слова открытый стол, за который ежедневно садилось от двадцати пяти до тридцати человек. Среди них всегда было семь или восемь совершенно князю неизвестных, остальные же, наоборот, появлялись регулярно, как настоящие пансионеры. В числе последних был некто капитан Альтавилла, заслуживший свои эполеты в походе с кардиналом Руффо из Палермо в Неаполь. Он вернулся из Неаполя в Палермо с пенсией в тысячу дукатов. К несчастью, капитан оказался игроком, так что этой пенсии оказалось бы недостаточно, если бы он не нашел двух способов, благодаря которым его содержание сделалось наименьшим из его доходов. Первый из этих способов, доступный всем, как мы уже говорили, это обеды у князя, второй заключался в том, что, вставая из-за стола, он ежедневно аккуратно клал себе в карман свой серебряный прибор. Так продолжалось некоторое время, и никто не замечал регулярно повторяющейся пропажи одного прибора. Но, как бы ни было много посуды у князя, наконец, стало заметно, что ее становится как будто меньше. Подозрение мажордома пало тотчас же на сантафеде[12], он стал внимательно за ним следить, и достаточно было двух дней, чтобы его подозрение превратилось в уверенность. Мажордом тотчас же сообщил об этом князю, но тот, подумав немного, ответил, что, пока капитан берет только свой прибор, его не в чем упрекнуть, если же он начнет брать приборы своих соседей, то князь знает, как поступить. В конце концов капитан Альтавилла сделался бессменным гостем его сиятельства князя Геркулеса де Бутеры.

Князь находился на своей вилле в Кастроджованни, когда ему принесли письмо Бруно. Бутера прочитал его и поинтересовался, ждет ли посланный ответа. Ему сказали, что не ждет, тогда он положил письмо в карман так же хладнокровно, как и всякое другое.

Настала та самая ночь. Условленное место находилось на южном склоне Этны, около одного из пяти мелких угасших кратеров, которые за время своего существования разрушили целые города. Кратер назывался Монте-Бальдо, – все эти ужасные вершины при своем возникновении получали название. Недалеко от его основания росло огромное одинокое дерево, прозванное Каштаном ста лошадей, так как вокруг его ствола, имеющего сто семьдесят восемь футов в окружности, и под его листвой, равняющейся целому лесу, можно было свободно поместить сотню всадников с лошадьми. Корни этого дерева и были условленным местом, к которому направлялся Паскаль за деньгами. В одиннадцать часов вечера он вышел из Ченторби и около двенадцати часов при свете луны увидел гигантское дерево и маленький домик, сооруженный между стволами дерева, для того чтобы хранить там его плоды. По мере приближения к дереву Паскаль все отчетливее видел какую-то тень. Когда она приняла человеческий облик, бандит, держа карабин наготове, остановился и крикнул:

– Кто здесь?

– Человек, черт возьми, – громко раздалось в ответ. – Что ж ты думал, что деньги сами придут?

– Конечно, нет, – сказал Бруно, – но я не думал, что тот, кто их принесет, осмелится меня ждать.

– Значит, ты плохо знаешь князя Геркулеса де Бутера. Вот и все.

– Как?.. Это вы, ваше сиятельство? – сказал Бруно, закидывая карабин на плечо и подходя к князю со шляпой в руках.