Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович

— Сегодня суббота, так? — заорал Сашка. — Еще почти два дня тут груши околачивать?!

— Дольше ведь лежал, — сказал Иван Никифорович.

— До чего ты вредный мужик, скульптор! Так бы и врезал.

— Ладно, хлопцы, — сказал Ягодка. — Пошли до палаты. На сегодня хватит.

5

Жена Сашки, Людмила, появилась неожиданно; в первые мгновения никто из сопалатников не понял, что произошло. Какая-то густо накрашенная девица в распахнутом пальто, с распущенными волосами, с полотняным чемоданом в руке ворвалась в палату, быстро захлопнула за собой дверь и прижалась к стене.

— Людка?! Прорвалась?! — воскликнул Сашка.

— Чш! — предупредила девица.

Мимо протопали каблуки погони.

— Я тебя внизу подожду, Саш!

— Не жди! — торопливо проговорил Сашка. — Только в понедельник выпишут! Беги!

— Вот же ты баламут! Позвони в общагу! — бросила она сердито и, выглянув в коридор, пулей понеслась на выход.

— Задержи их! — подсказал Зуев Сашке и сунул чемодан под свою кровать.

Сашка выпрыгнул в коридор. И как раз вовремя — погоня в составе дежурной сестры, няньки и гардеробщицы возвращалась назад.

— Девы-бабоньки! — заблажил Сашка, становясь у них на дороге и раскинув руки. — Куда вы, миленькие?

— Пусти, паразит! — прикрикнула на него нянька. — Диверсантку ловим!

— Игде она? Куды побегла? — подсуетился Горохов.

— Да не путайтесь вы под ногами! — рассерчала сестра. — Во, деловые!

— Сестричка! — вцепился в нее Иван Никифорович. — Анальгинчику не дадите? У товарища Ягодки голова разламывается. Лично я предполагаю давление.

— Да-да! — подтвердил Ягодка из палаты.

Гардеробщица обратилась к больным, высыпавшим из других палат:

— Девку с чемоданом не видали?

— Пробежала какая-то на лестницу, — ответили ей. — Но без ничего.

— Ну вот, — посочувствовал Сашка. — Ищи теперь ветра в поле!

— А не к тебе ли она прибегала, молодой?

— Ты тоже скажешь, Романовна, — обиделся Сашка.

— Загадочная история, — сказал Иван Никифорович. — Вы не огорчайтесь, девушки. В следующий раз мы ее сцапаем. Она рыжая такая? В берете?

— Сам ты рыжий, в берете, — пробурчала сестра. — Пошли уж.

— Куда?

— Анальгин просил? Или не просил?

— Точно так, просил. Идемте!

Когда все утихло, палата собралась у стола. Людмила принесла в чемодане не только одежду, но и бутылку спирта.

Иван Никифорович нетерпеливо расчесал подусники; на словах же выразил сожаление:

— Думал, в больнице от этой заразы отдохну.

Горохов, изучая содержимое чемодана, вел с Сашкой такой разговор:

— Вот тебе тольки двадцать один, а уже имеешь зарубежный костюм. А я первый костюм пошил, когда мене тридцать сполнилось. Мна! хороший был костюм, кувыркотовый. Мы как жили? В чем с фронту прибыл, в том и сельское хозяйство подымай.

— Да-а, Яклич, вашему поколению перепало — пять шаров!

У Горохова от его неожиданно дружелюбного тона повлажнели глаза.

— Погодь, мужики, — сказал он, — я счас в холодильник сбегаю!

— Мой пакет заодно прихвати, — просил Зуев.

— И мой, если не трудно, — присоединился к просьбе Иван Никифорович. — У меня там мед.

— Мой обязательно, — сказал Ягодка. — В моем сало.

— Сделаем! — взбодрился Горохов.

Спирт развели минеральной водой, сдобрили медом.

— Красота! — сказал Горохов, обнюхивая напиток. — И полезно, и запаху не будет.

— Я один раз с тифом лежал, с брюшным, — разговорился Иван Никифорович. — Под День Победы соседу по койке так же вот принесли. Отметили праздник, хорошо. Потом друг на друга глянули, а оба красные, как маков цвет!

— Хороши цветики, — хмыкнул Горохов.

— На нашу беду заходит дежурный врач, — кивнув, продолжал Иван Никифорович. — Что, дескать, с вами?! Тужились. Отчего тужились? Непрохождение стула. В тот же миг нас на каталки и в процедурную, промывать. Так все и вымыли до последней капли.

— Могли бы дуба дать, без промывки-то.

— Могли бы! — охотно согласился Иван Никифорович. — Ну, поехали, что ль?

— Как хохлы говорят, щоб дома не журылысь, — сказал Ягодка.

— Антиресная все ж таки у нас канпания… — растроганно проговорил Горохов.

— Жить можно, — согласились с ним.

Горохов выпил еще и вдруг заплакал:

— Шульгино ты мое родимое! На што я тут без тебе? Кто мине знает, кто уважает!

— Слышь, Яклич, брось, — сказал Сашка. — Выпишешься, съезди на выходные. Три часа дороги всего-то!

— Ты посуди, Александро, кто я есть? Емигрант я безродный, вот кто… — Горохов высморкался, страдальчески искривился.

— До чего же у нас напиток получился увлекательный, — сказал Иван Никифорович. — Плесни-ка, Саша. Спасибо, милый. За наше выздоровление, дорогие мои.

— Тебе что! Тебе все путя открыты, — попрекнул его Горохов. — Хошь пей, хошь закусывай… — Он подпер небритую щеку ладонью и запел:

Молодая с чувствием оскала, Я с тобой не весел и не груб, Отвечай мине, кого ласкала? Скольки было рук и скольки губ?..

— Не так громко, — предупредил Зуев.

Горохов выпучил глаза, топнул под столом ногой и нарочно прибавил громкости:

У моей у бестолковой На губе висит целковый! Во, какая лешая, Куды деньги вешая!

Иван Никифорович, ни на кого не глядя, вылез из-за стола.

— Что с тобой, Никифорович? — спросил Сашка. — Нехорошо?

— Оставь его, — сказал Зуев, прибирая посуду.

Иван Никифорович обернулся — растительность на его лице была мокрой от слез.

— Вот вы сказали, мне все дороги открыты, — проговорил он. — А они у меня все закрыты… На учете в отделении состою. Как хронический алкоголик. А отчего, отчего, полюбопытствуйте, отчего я алкоголик? В связи с распадом семьи! Детки выросли, стал я не нужен. Изгнали. Живу где придется. Поначалу карабкался. Думал, наработаю маней-маней, куплю кооператив. Ан нет… Что ни наработаю, все мимо, мимо. Приду к бывшей супруге, в террариум этот… — Он замычал, замотал головой. — Выложу на стол банкноты — миленький, хорошенький, а через неделю… В шею миленького, в шею хорошенького!..

— Вот оно как делается-то… — потрясенно вымолвил Горохов. — А ежли, Вань, взять дрын, да дрыном?

— Это будет началом конца, — горько сказал Иван Никифорович. — А ведь я в Строгановском учился! Надежды подавал…

Слушатели, проникнувшись состраданием, заговорили в осуждение современных женщин. Сашка рассказал свое:

— Я Людке один раз устроил. Замочила она мою робу в корыте. День киснет, два киснет. Неделя прошла, ей все некогда. Тухлятиной от корыта несет на весь этаж.

— Взял бы да сам простирнул, — сказал Горохов.

— Да… Взял я две пачки дрожжей, бухнул в корыто. К утру эта квашня подошла. Да как поперла! Прет и прет. Сам испугался. Затопило все к черту! Скандал вплоть до участкового. Штрафанул на чирик.

— Это сколько? — нахмурил брови Горохов.

— Червонец.

— Я бы тебе на сотельную оштраховал!

— Ты бы! Лежи себе!

— А ты?

Сашка взял ключ у Зуева и отправился звонить Людмиле.

6

Александр и Людмила Брагины родом были с Орловщины. В Москву они приехали вместе с другом Степой, тихим, услужливым малым. Брагины получили комнату в коридорном доме, Степа поселился с одиночками, в комнате на четверых, — естественно, что он дневал и ночевал у Брагиных. Сашку в последнее время общество его стало тяготить. Он слегка догадывался о чувствах Степы к Людмиле, но повода ревновать не было. Сейчас, позвонив в общежитие, этот повод он получил. Дежурная, ходившая звать Людмилу, сообщила не без усмешки, что дверь ей не открыли и даже погасили свет. Дальнейшее дорисовало Сашкино воображение. Ждать до понедельника и мучиться подозрениями оказалось выше его сил. Вернувшись в палату, он объявил: