Дневник Чумного Года - Даниэл Дефо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джон сказал, что они не ответчики за других и что они все из одной компании, он за это ручается, и было их именно столько — не больше и не меньше (что, кстати, соответствовало истине); что они сначала шли двумя разными группами, а потом объединились, так как цель у них одна; что они готовы все рассказать о себе каждому, кто этим интересуется, а также сообщить свои имена и места проживания, так что их можно будет призвать к ответу в случае, если они причинят кому-либо урон; жители города видят, что они готовы жить, терпя все неудобства, и просят лишь разрешить им иметь совсем небольшое пространство и дышать местным более здоровым воздухом; но если жители хотят, чтобы они расположились лагерем в каком-либо другом месте, они так и сделают.
— Но у нас своих бедняков хватает, живущих за счет прихода, — сказали жители города, — и наша забота, чтобы число их не увеличивалось; вы не можете дать гарантий, что не будете обременительны для прихода и горожан, как не можете дать гарантий, что не будете опасны — мы имеем в виду заразу.
— Послушайте, — сказал Джон, — относительно того, что мы будем жить за ваш счет, не беспокойтесь. Если вы поможете нам с продовольствием — я имею в виду самое необходимое — мы будем очень вам благодарны; и так как дома никто из нас не живет на пожертвования, то полностью заплатим за все, если только Богу угодно будет вернуть нас домой, к нашим семьям, и если лондонцы вновь будут здравствовать. А если кто-либо из нас умрет, то заверяю вас, что оставшиеся в живых похоронят его и не введут вас ни в какие расходы, если, конечно, мы все не умрем; тогда последнего из умерших вам придется похоронить, но и в этом случае, полагаю, после него останется достаточно денег, чтобы оплатить расходы. Если же, наоборот, вы закроете сердца свои для сострадания и вовсе не поможете нам, мы не будем принуждать вас силой, не будем и воровать, но когда у нас иссякнут все наши скромные запасы и мы погибнем с голоду, да свершится тогда воля Божия!
Джон так воздействовал на жителей города своими разумными и спокойными речами, что те ушли, и хотя не дали им разрешения остаться, но все же не досаждали нм более; бедняги прожили так три-четыре дня, и никто их не беспокоил; за это время они ознакомились с продуктовой лавкой на окраине города, куда изредка заходили, чтобы купить кое-какие необходимые мелочи, за покупки они неизменно расплачивались.
Постепенно молодые парни из города стали частенько к ним приближаться, стоять и глазеть на них, а то и заговаривать, сохраняя все же дистанцию; и тут было замечено, что в воскресный день бедняги отдыхают, молятся Богу всем миром и поют псалмы.
Это, как и спокойное безобидное поведение, постепенно завоевало расположение горожан, те стали жалеть их и отзываться о них с симпатией; и вот однажды, в один очень сырой и дождливый день некий джентльмен, живший по соседству, послал им небольшую тележку с двенадцатью пуками, или вязанками, соломы, чтобы они могли использовать ее и для постелей, и для покрытия крыши, дабы та не протекала. Приходский священник, со своей стороны, послал им около двух бушелей[237] пшеницы и полбушеля гороха.
Они, разумеется, были весьма благодарны за эту помощь, особенно солома пришлась кстати: ведь хотя изобретательный плотник и смастерил им для сна что-то вроде корыт, которые они заполняли листьями и всем, чем могли, а материал для палатки нарезали на покрывала, однако спать все равно было сыро, жестко и вредно для здоровья. Поэтому солома показалась им пухом или, как выразился Джон, более желанной, чем в других обстоятельствах пуховая перина.
Джентльмен и священник подали пример благотворительности, и ему тотчас же последовали другие, так что не проходило дня, чтобы скитальцы не получали от жителей города тот или иной знак расположения, но больше всего — от джентльмена, жившего по соседству. Одни посылали им стулья, табуретки, столы и то из домашней утвари, о чем просили переселенцы, другие — одеяла, подстилки и покрывала, глиняную посуду[238] и кухонные принадлежности, чтобы готовить пищу.
Ободренный хорошим отношением местных жителей, плотник в несколько дней построил им дом со стропилами, настоящей крышей и вторым этажом, где они могли жить в тепле: ведь погода к началу сентября стала более сырой и промозглой. А этот дом, хорошо крытый соломой, с крепкими стенами и крышей, не пропускал холод. Он сложил также глиняную стену в одном из углов, а в ней — очаг; а еще один человек из их компании с большими трудами и мучениями соорудил дымоход, чтобы дым не шел в помещение.
Здесь они и жили — с удобствами, но непритязательно — до начала сентября, когда дошли до них дурные вести — насколько правдивые или нет, неизвестно: будто чума, которая свирепствовала в Уолтэм-Эбби, с одной стороны, и в Ромфорде и Брентвуде — с другой, подбирается также к Эппингу, Вудфорду[239] и большинству городков, расположенных в лесу, а распространяется она, как говорили, торговцами-разносчиками, теми, кто ходит с провизией в Лондон и обратно.
Если это верно, то это полностью противоречит утверждениям, повсеместным в Англии, которые, однако, я не могу подтвердить ссылкой на собственный опыт, будто рыночные торговцы, приезжавшие в город с провизией, никогда не заражались сами и не несли заразу в сельские местности; и то и другое, как говорили мне, неверно.
Возможно, они заражались меньше, чем можно было бы ожидать: ведь многие приходили, уходили и оставались здоровы, хотя ничего чудесного в том не было; это очень ободрило лондонскую бедноту: она оказалась бы в совсем отчаянном положении, если б люди, привозившие продукты на рынок, не ухитрялись бы избегнуть заразы, во всяком случае, избегнуть в большей степени, чем можно было бы ожидать.
Однако теперь наши новоселы стали не на шутку тревожиться: ведь города вокруг них были сильно заражены, и им стало боязно выходить за нужными вещами, а это очень стесняло: у них не осталось почти ничего помимо того, чем снабжал их сердобольный джентльмен. Но, к счастью, случилось так, что другие окрестные помещики, которые ничего не посылали им раньше, теперь, прослышав о них, стали помогать: один прислал свинью, откормленную на убой, другой — двух овец, а третий — теленка. Короче, мяса им хватало, а иногда у них бывали сыр, молоко и прочее. Хуже всего было с хлебом, потому что, хотя джентльмен и прислал им пшеницу, им негде было молоть ее и печь из нее хлеб. Так что два первых бушеля им пришлось съесть, подобно древним израильтянам, в слегка поджаренных зернах, а не измолоть и выпечь хлебы.[240]
Наконец они нашли способ отнести зерно на ветряную мельницу около Вудфорда, там его смололи, а потом пекарь Джон так хорошо и сильно протопил очаг, что стало возможно выпекать в нем вполне приличные лепешки; и вот они стали жить без какой-либо помощи из городов, и правильно сделали, так как вскорости вся округа была заражена, и поговаривали, что около ста двадцати человек уже умерли в близлежащих деревнях.
Они снова собрались на совет, однако теперь уже горожане не боялись, что они расположатся неподалеку от них; наоборот, кое-кто из самых бедных покинули дома и построили в лесу хижины, подобно нашим путешественникам. Однако было замечено, что болезнь уже проникла в некоторые из этих хижин или палаток. Причиной тому, очевидно, было вовсе не то, что они расположились под открытым небом, а скорее, что они вовремя не расположились там, то есть прежде чем, свободно общаясь с соседями, заразились от них; теперь же они повсюду тащили за собой заразу. А кроме того, они были недостаточно осторожны уже после того, как благополучно перебрались в лес — заходили в город и общались с зараженными людьми.
Но как бы там ни было, когда наши путешественники поняли, что чума добралась не только до городов, но и до палаток и хижин в лесу, неподалеку от них, они стали не просто бояться, но и подумывать о переезде, так как оставаться здесь стало опасно для жизни.
Неудивительно, что они с величайшим огорчением думали о необходимости покинуть место, где их так хорошо приняли, где отнеслись к ним с таким состраданием и благожелательством. Но опасение и страх за собственные жизни, которые им пока удалось сохранить, пересилили, и им не оставалось другого выхода. Джон, однако, и тут придумал, что делать в их новом несчастье: решил рассказать джентльмену, их главному благодетелю, о бедственном их положении и просить его совета и помощи.
Добрый джентльмен поддержал их намерение покинуть это место, так как опасался, что у них позднее может не остаться пути к отступлению, настолько заражена будет вся округа; но вот куда им направиться, — этого он и сам не знал. Наконец Джон спросил, может ли он, будучи мировым судьей, дать им удостоверение о состоянии здоровья, чтобы они могли предъявлять его другим должностным лицам, с которыми им придется столкнуться; джентльмен сказал, что, какова бы ни была их дальнейшая судьба, в настоящее время нет оснований отказывать им в этой просьбе, так как они давным-давно покинули Лондон. Его благородие обещал это исполнить, и действительно дал им удостоверение о здоровье, с которым они могли идти куда пожелают.