Дневник Чумного Года - Даниэл Дефо

Томас. Ну, допустим, ты уйдешь. Куда ты направишься и что станешь делать? Я бы охотно ушел вместе с тобою, если б было куда. Но у нас нет ни знакомых, ни друзей. Здесь мы родились, здесь и умрем.

Джон. Послушай, Том, все королевство ведь тоже моя родина, как и этот город. Утверждать, что я не должен уходить из города, где я родился, если он заражен чумой, все равно, что сказать, будто я не должен выходить из собственного дома, если в нем начался пожар. Я рожден в Англии и имею право жить в ней.

Томас. Но ты же знаешь, что, согласно английским законам, каждый бродяга может быть арестован и отправлен в место своего законного проживания.

Джон. Почему меня должны принять за бродягу? Я просто хочу путешествовать и имею на это законные основания.

Томас. На каких это законных основаниях будешь ты путешествовать, точнее, передвигаться пешком? Их красивыми словами с толку не собьешь.

Джон. А разве уходить, спасая собственную жизнь, — не законное основание? И разве они не понимают, что это правда? Не могут они сказать, что мы что-то скрываем.

Томас. Ну, допустим, они нас пропустят, куда мы пойдем?

Джон. Да куда угодно, лишь бы спасти свою жизнь. У нас будет время подумать, когда мы выйдем из этого города. Если только я выберусь из этого жуткого места, мне все равно, куда идти.

Томас. Мы доведены до крайности. Не знаю, на что и решиться.

Джон. Что ж, Том, подумай еще немного.

Это было в середине июля; и хотя чума бушевала в западной и северной частях города, однако в Уоппинге, как я уже говорил, в Редриффе, Рэтклиффе, Лаймхаусе и Попларе, короче, в Детфорде и Гринвиче и по обеим сторонам реки от Эрмитажа и вплоть до самого Блэкуэлла было совершенно спокойно; никто еще не умер от чумы во всем приходе Степни, никто — на южной стороне Уайтчеплской дороги, ни в одном из приходов; а ведь как раз тогда недельная сводка подскочила до 1006 человек.

Братья встретились вновь только через две недели, и положение к этому времени несколько изменилось. Смертность достигла 2785 человек в неделю и продолжала расти, хотя обе стороны реки в нижней ее части не были заражены. Но к тому времени, когда Томас пришел к своему брату Джону, пекарю, несколько человек уже умерло в Редриффе и пять-шесть — на Рэтклиффской дороге. Томас был напуган и уже принял решение, так как его совершенно определенно предупредили, что через неделю ему придется покинуть комнату, которую он снимал. Его брат Джон находился в не менее бедственном положении, потому что у него вовсе не было жилья — он с трудом умолил хозяина, у которого работал пекарем, разрешить ему ночевать в сарайчике рядом с пекарней, где он спал на соломе, подложив под себя, несколько мешков из-под сухарей и покрываясь такими же мешками.

Теперь они порешили (видя, что работа кончается, а новых заработков не предвидится), что лучше уйти подальше от этой страшной заразы; и, будучи рачительными хозяевами, намеревались жить на те сбережения, которые у них имелись, а когда все деньги выйдут, зарабатывать на жизнь любой работой, какая подвернется, — и будь что будет.

Пока они размышляли, как им наилучшим способом осуществить свое намерение, обнаружился еще один человек, хороший знакомый моряка, который, узнав об их планах, захотел присоединиться к ним; и вот они стали готовиться к отъезду.

Оказалось, что сбережения у них не равные; но так как бывший моряк, самый богатый из них, был хромым и не мог рассчитывать много заработать в деревне, он согласился, что все их деньги пойдут в общую кассу, с условием, что и в дальнейшем все, что каждый из них заработает — не важно, больше или меньше других, — будет также добавляться к общим деньгам.

Они решили как можно меньше нагружать себя багажом, так как собирались поначалу идти пешком и отойти сразу подальше, так чтобы поскорее оказаться в безопасных местах. И сколько же раз они совещались, прежде чем договориться о маршруте! Даже в утро отбытия они не пришли еще к окончательному решению.

Наконец моряк сделал решающее замечание.

— Во-первых, — сказал он, — погода стоит жаркая, поэтому я за то, чтоб идти на север, дабы солнце не палило в лицо и не било в глаза да чтобы поменьше страдать от жары и духоты; и потом, мне говорили, что вредно перегреваться, когда, вполне возможно, зараза витает в самом воздухе. Во-вторых, — продолжал он, — я за то, чтобы мы шли навстречу ветру, то есть чтобы ветер не надувал воздух города нам в спину, когда мы двинемся в путь.

Эти две предосторожности были одобрены, их решили учесть, если только ветер будет не с юга, когда они двинутся на север.

Потом высказался Джон, пекарь, который раньше был солдатом.

— Прежде всего, — сказал он, — так как нам не удастся найти крова, будет трудновато ночевать прямо на земле под открытым небом. Хоть сейчас и теплая погода, однако ночью может быть сыро, а у нас есть особые основания заботиться о здоровье в такое время. И поэтому, братец Том, раз ты шьешь паруса, то мог бы с легкостью смастерить нам маленькую палатку, я буду разбивать ее на ночь, а потом собирать — и кукиш всем гостиницам Англии. Если у нас будет хорошая палатка, мы прекрасно устроимся.

Плотник не согласился с этим: да он готов хоть каждый вечер делать им домик с одним только топориком и молотком без каких-либо других инструментов, и это будет ничуть не хуже палатки.

Солдат и плотник некоторое время обсуждали этот вопрос, но в конце концов солдат остановился на палатке. Единственное неудобство заключалось в том, что ее надо было нести, и это сильно утяжеляло поклажу, а жара стояла страшная; но солдату нежданно-негаданно выпало везение, и это сразу упростило дело; у хозяина, на которого он работал, — тот занимался не только торговлей парусами, но и канатами, — имелась старая полудохлая кляча, проку от которой уже не было; и, желая помочь парням, он отдал им лошадь, чтобы она несла их поклажу; а кроме того, за небольшую работу, отнявшую всего три дня, которую Джон сделал для него напоследок перед отбытием, он отдал ему старый потертый парус от брам-стеньги,[222] вполне пригодный для хорошей палатки. Солдат показал, как ее раскроить, и вскоре под его руководством сделали палатку и снабдили ее необходимыми жердями и планками; теперь все было готово к путешествию, а именно: три человека, одна лошадь, одна палатка и одно ружье, так как солдат отказался ехать невооруженным — теперь он уже больше не пекарь, а военный, сказал он.

Плотник взял с собой небольшой чемодан с инструментами: они могли пригодиться и для наемной работы, и им самим. Все деньги, какие у них были, сложили они вместе и отправились в путь. В то утро ветер, как определил моряк при помощи карманного компаса, был северо-западный. Так они и направились, точнее, старались придерживаться северо-западного направления.

Но тут возникло одно затруднение: они отправлялись с того конца Уоппинга, что был ближе к Эрмитажу, а чума особенно свирепствовала теперь на севере города, в Шордиче и приходе Крипплгейт, так что они считали небезопасным приближаться к тем местам; вот почему они двинулись к востоку по Рэтклиффской дороге до Рэтклифф-Кросс[223] и, оставив слева позади церковь Степни и побаиваясь идти от Рэтклифф-Кросс в сторону Майл-Энда, так как им пришлось бы проходить как раз мимо кладбища, а западный ветер дул, как назло, с той части города, где больше всего бушевала чума, повторяю, вот почему, миновав Степни, избрали они окольный путь и, направляясь к Поплару и Бромли, вышли на большую дорогу как раз около Боу.

Здесь сторож, охранявший мост в Боу, должен был бы их допросить, но они вовремя сошли с дороги на узенькую тропинку, ведущую из Боу в Олд-Форд,[224] избежав таким образом расспросов, и направились в Олд-Форд. Констебли, похоже, не так строго относились к тем, кто просто проходил через город и не собирался там останавливаться, так что их не задержали. А боялись лондонцев из-за слухов, которые недавно распространились, а именно: будто городская беднота, доведенная до отчаяния и оголодавшая из-за отсутствия заработков, а значит, и хлеба, подняла смуту, вооружилась и собирается идти грабить близлежащие города; и, право, это звучало не так уж невероятно. Это, как я уже говорил, было только слухом, и, слава Богу, не оправдавшимся. Но несколько недель спустя все чуть было не стало реальностью, когда беднота от обрушившихся на нее несчастий дошла до такого отчаянного состояния, что стоило огромного труда удержать ее от опустошительных набегов на поля и окрестности города; и, как я уже говорил, удержало ее не что иное, как сама чума: она так свирепствовала и бушевала, что тысячные толпы отправились не в поля, а на кладбище; ведь в приходах Кларкенуэлл, Крипплгейт, Бишопсгейт, Святого Гроба Господня[225] и Шордич — то есть в тех местах, где поведение толпы было самым угрожающим, — болезнь так разбушевалась, что даже тогда до самого разгара болезни — за три первые недели августа там погибло не менее 5361 человека, в то время как районов Уоппинга, Рэтклиффа, Роттерхита, как я уже говорил, чума почти не коснулась, а если и коснулась, так только слегка; словом, хотя, как уже говорилось, меры, принятые лорд-мэром и мировыми судьями сильно способствовали тому, что ярость и отчаяние толпы не вылились в разбой и волнения и бедные не начали, попросту говоря, грабить богатых, — повторяю, хотя эти меры и сильно способствовали этому, погребальные телеги пособили здесь еще лучше, потому что, как я уже говорил, только в пяти приходах умерло за двадцать дней более пяти тысяч, так что, вполне возможно, больных в это время было втрое больше: некоторые выздоравливали, а огромное количество людей заболевало ежедневно и умирало лишь спустя какое-то время; кроме того, позвольте заметить, если сводки смертности показывали пять тысяч человек, то убежден, что можно было чуть ли не удвоить цифру: не было никаких оснований доверять этим отчетам или полагать, что при той неразберихе, которой я был свидетелем, они в состоянии указывать точные цифры.