Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

— Где собрался? — переспросил Смоляк. — Чего ты врешь!

— Как то есть, мне кочегар рассказывал, он с девятнадцатого года член! — рассердился Липатов.

— Ну-ну, продолжай, — пряча смешок в кулак, буркнул Смоляк.

— Да. Присылают, значит, на завод задание, что во что ни стало дать до конца навигации превышение на двадцать процентов, снизить себестоимость, повысить качество, отправить за границу все доски, которые для себя берегли. Живо! Скорее! Нажми! Прочитали на заводе — и носы повесили. Как быть? Где летом лесу взять? Только один директор да кочегар не падают духом, а остальные матерятся из души в душу. «Где у вас башки зимой были? Не достанем лесу!» А консерваторы в это время агитируют: дескать, не заплотят, многих, дескать, обманули. С фабрикантов-то агитацию пустили на заграничных рабочих, — дескать, пятилетка-то — обман, очки втирают, даже заказ выкупить нечем. Да. Вот фабриканты слушали-слушали и подают дипломатическую ноту. «Извиняюсь, — говорящие будете ли вы добреньки авансом в счет заказу нам дать, затруднение у нас, знаете ли...» — «Авансу? — спрашивает их товарищ Литвинов. — В чем дело? Мы завсегда. За нами не пропадет». А у самого даже очки вспотели. Где взять? Шутка?.. Вот какие дела.

Липатов прошел к президиуму, хлопнул еще стакан воды. Притихший эскадрон следит за каждым липатовским движением. Они знали о пакостях империалистов и без рассказа Липатова, но сегодня вдруг оказалось, что все это связывается с заводом и все государственные трудности стали касаться непосредственно каждого.

— Ну, Липатов, что дальше-то?

— Дальше? А дальше так. — Липатов говорил уже от себя. Он не замечал этого. Если бы ему сказали, что очки у товарища Литвинова не вспотели, он бы стал спорить. Липатов живо все это представлял себе и был убежден, что все происходило именно так, как он говорит. — Как только дипломат вышел от товарища Литвинова, тот схватил ноту и в Центральный Комитет. Так и так, говорит, жмут, не дождаться нам, пока напилют лесу. Щас надо. Перехватить бы, говорит, где. А ему говорят в Цека: ты ведь по иностранным-то делам, присоветуй, где перехватить месяца на три хоть. А где перехватишь? Всем ясно, что капиталисты скорее в море бросют, чем нам дать. Туды, сюды — решили рискнуть, взять из банку золото и бахнуть. Так и сделали. Фабриканты даже рты разинули. Приперли их, что называется, к стенке, взяли с них расписку и объявили по всему свету. Да. А только нам от этого не легче, золото-то ушло, а лесу-то еще нет.

— Нету?.. — стоном вздохнул эскадрон.

— Нету.

— Отказались?..

— Чего отказались?

— Шефы-то?

Липатов вытер взмокший лоб, переступил.

— А с шефами так. Собрались они вечером в клубе и давай лаяться. Обложили всех империалистов, и бога, и богородицу. Шутка! Увеличить на двадцать процентов, а у них лесу нет, и время — лето. Выходит потом Фадеич...

— Фадеич? Вы его видели? — перебили из собрания.

— Видели. Выходит, значит, и говорит: «Я, как сейчас гуляю по бюллетеню, да и доктор велел мне на чистый воздух, то мобилизую себя вместях со старухой на заготовки». Рабочие в хохот. «Чего, — говорят, — ты наготовишь?» Выходит тогда еще кочегар и тоже мобилизует себя и отдает свою спецодежду. После него выходит секретарь ячейки и вычитывает список мобилизуемых коммунистов и говорит, что все коммунисты отдают заимообразно свою спецодежду и мануфактуру. «Кто, — говорит, — за?» Тут и начали писаться. После рабочих бабы пошли, человек десять жен написалось. Сегодня разъезжаются.

— А как, золото-т фабриканты теперь не отдадут? — спросили у Липатова.

— Про это ничего не известно.

— Разевай рот, отдадут, — зло усмехнулся Абрамов. — Не надо было отдавать им, послать бы их подальше.

— Пошли попробуй, а заказы-то на машины?

— Мало ли что заказы, пусть подождут, раз нету.

— Ч-чудак человек, тебе же говорят, что нельзя им виду подать, что нету. Тут надо коммерцию поддерживать. Ежли бы они узнали, что у нас нечем платить, знаешь, чего бы они сделали?

В разных концах группы собрания зашумели, заспорили, уже не обращая внимания ни на Липатова, ни на президиум. Липатов попереминался немного, слез с эстрады и ушел на скамейку.

Председатель застучал по столу, призывая к порядку.

— Задавайте, какие есть вопросы!

— Дополнить дайте! — вскочил Карпов.

— Ну, дополни, — разрешил ему председатель.

Карпов вскочил на эстраду и первым делом хлебнул стакан воды.

— Про Фадеича расскажи! — крикнули Карпову из собрания.

— Захворал Фадеич. Ну, поговорить все ж таки удалось. Расспрашивал; Миронова помнит и Ковалева, про них спрашивал, ну я, конечно, рассказал. Как вы на это смотрите? Ничего, что рассказал?

— Правильно. Без спросу надо было, — поддакнул из президиума Карпушев.

— Не больно правильно, — прогудел кто-то из собрания. — Пошли везде звонить!

— Ну так как он? — перебили разговоры красноармейцы.

— Сердится, — начал опять Карпов. — Это, говорит, что за черт? Вы-то, говорит, что смотрите! Суд, говорит, устройте над ним показательный. Ведь это, говорит, беда, что такое. Некогда, говорит, сейчас. Вот, говорит, управлюсь, поеду, уж я его пристегну.

— А так он как, похудел? — спросили опять про Фадеича.

— Похудел. Усы совсем позеленели. А так бойкий все еще, виду не подает, что хворает.

— А еще что наказывал?

— Еще про Китай всем собранием наказывали. Китай мутит, натравляют их на нас империалисты. Шшупают нас. Нельзя ли, дескать, войну начать. Фадеич ругается, не дадут, говорит, как следует оправиться. А на собрании наказывали передать: что во что ни стало, а отбейтесь. Не вынуждайте, говорят, нас бросить работу. Дайте, говорят, нам пятилетку кончить. Что во что ни стало, а отбейтесь. Будьте, говорят, наготове каждую минуту.

— А вы что им сказали? — настороженно спросили эскадронцы.

— Мы им сказали, что постараимся, мол. Так мы сказали?

— Так, так, правильно, — одобрили красноармейцы.

— А еще что наказывали?

— Спрашивали про колхоз, по договору-то нам полагается колхоз организовать. Ну, мы сказали, что нет еще, не организовали ни в Негощах, ни красноармейский.

— А они что? — допрашивали эскадронцы Карпова.

— Нехорошо, говорят. Раз взялись, надо выполнить. А другие молчат, осерчали, видно. Они-то организовали, деревенские рабочие у них наполовину вступили.

Карпов замолчал! Собрание, потупившись, тоже молчало, перебирая пальцами по коленкам. С колхозом дело не двигалось, и это неприятно досадовало.

Карпушев, подождав немного, объявил вопросы законченными, предложил высказаться.

— Чего высказываться, все понятно! — крикнули из собрания.

— Правильно. Принять к сведению.

Смоляк встал и, оборачиваясь к собранию, начал настаивать на открытии прений.

— Я предлагаю высказаться о выполнении договора шефами и о нашем договоре, а то так не понятно, что мы принимаем к сведению. То ли, что буржуазия на нас наседает, или что мы не выполнили договор в части организации колхоза. Прошу высказаться.

— Дай слово! — выскочил Ковалев.

Не дождавшись решения председателя, он выбрался из рядов, вскочил на эстраду.

— Это про кого была речь с Фадеичем? Про кого? Про меня! Это как?

Ковалев с размаху хлопнул себя по груди, взвизгнул.

— Как это? Враг я Фадеичу? Враг?

Ковалев покраснел, глаза налились слезами, вздернутые губы ощерили две гребенки зубов.

— Может, я и ваш враг? Может, меня выгнать надо? За что бьете, товарищи? За что? Э-эх!

Илья рванул гимнастерку, качнулся и, отбежав в угол эстрады, заревел, часто вздрагивая плечами.

Собрание завозилось, некоторые повскакали, загалдели все сразу.

— Не надо было! — кричал кто-то.

— Ни за что убили парня!

— Бригада тоже!

— Стой! Тише!

— Слово!

— Тише!

На эстраду влез Миронов и, срывая голос, кричал о нанесенной обиде, о позоре перед Фадеичем.

— Тише, ничего не слышно! — колотил по столу Карпушев.

Миронов грозил кому-то пожаловаться, чего-то требовал. Из собрания на эстраду влез еще один — Вишняков — и, разбрызгивая слюни, заорал так, что перекрыл весь шум.

— За горло взяли да еще коленкой придавить хочете? Га! Продали! За машины продали! Теперь совсем в землю вгоните на заготовках! Всю зиму дарма спину гнули, теперь и летом в лес погоните? Хватит! Не согласны!

Едва вишняковские выкрики дошли до собрания, шум прекратился сразу. В мертвой тишине рощи был слышен только Вишняков, глухо выбрасывающий фразу за фразой.

— Скотинка! Верхом на вас в колхозы поехали! Пикнуть не смеете!

Эти слова как хлыстом хлестанули красноармейцев по лицам. Секунду они молчали, потом разом вспыхнули, прорвались, в неудержимом гомоне заорали снова: