Греховные радости - Пенни Винченци

В голосе его чувствовалось какое-то раздражение; так вот в чем дело, подумала Энджи; ну что ж, ничего удивительного.

— И я тоже. — Вирджиния вдруг почему-то с гораздо большей решимостью потянулась к бокалу. — А теперь, Александр, поехали. — Выглядела она на этот раз просто потрясающе; даже Энджи, уже привыкшая к ее красоте, была поражена; на Вирджинии было белое креповое платье с длинными и широкими свободными рукавами, приспущенное на одном плече, на шее — стоячий воротничок из жемчуга; темные волосы собраны в высокую, греческого стиля прическу; а над большими золотистыми глазами наклеены искусственные ресницы. Она улыбнулась Энджи:

— Хорошего тебе вечера, Энджи. Увидимся утром.

— Спасибо, — ответила Энджи. — До свидания. До свидания, лорд Кейтерхэм.

— Александр. Я же вас просил. До свидания, милочка. И с Рождеством вас, на случай, если больше до праздника не увидимся. Вы его где встречаете — со своими?

— Да, наверное.

— Это хорошо.

«Вы себе и представить не можете, — подумала Энджи, — какое у меня будет Рождество; и ничего-то хорошего в нем не будет, а совсем даже наоборот».

Она действительно встречала Рождество со своими домашними; действуя в порыве чистого великодушия, она отправилась домой к старикам Виксам (Джонни и Ди вместе с отцом Ди ушли в «Марбеллу»). В универмаге «Маркс и Спенсер» Энджи купила свитер из овечьей шерсти для миссис Викс и красивый шарф для мистера Викса, по паре новых домашних тапочек — ему из красивой шотландки, ей — розовые, пушистые; потом она зашла в «Фортнам и Мэйсон» и купила там две бутылки вина, бутылку шампанского, бутылку портвейна специально для миссис Викс, а также засахаренные фрукты, коробку шоколадных конфет и огромный пакет с набором разных орехов; после этого она зашла еще в продуктовый отдел «Хэрродса» и приобрела там рождественский пудинг с приложенным к нему пакетиком шестипенсовых монеток. И только когда все покупки были уже сделаны, она вдруг осознала, что пошла во все эти магазины автоматически, даже не подумав; и мысль об этом доставила ей почти иррациональное удовольствие. Значит, ее социальное образование продвигается вполне успешно и она явно на пути к шикарной жизни.

Миссис Викс приготовила каплуна, и всякий раз, когда разговор за столом стихал — а это случалось довольно-таки часто, — Энджи восхищалась, что каплун получился вкусный и сочный. Пудинг оказался превосходным, каждый из них загадал на своей монетке желание, а миссис Викс крепко налегала на портвейн. Шампанское вызвало у стариков возгласы восторга, оба они наперебой говорили, что Энджи слишком роскошествует и что кто бы мог подумать, что в их доме когда-нибудь появится шампанское, однако само оно ни ему, ни ей не понравилось, и в результате всю бутылку пришлось выпить Энджи; она это и сделала в полночь, когда вручала им подарки. Миссис Викс расспрашивала ее о том, как встречают Рождество граф и леди Кейтерхэм, а потом заявила, что они трое никогда еще так не сидели и не ужинали так шикарно, и Энджи согласилась, что да, действительно никогда. Миссис Викс подарила ей нейлоновую косынку, а мистер Викс всунул в ладонь грязную смятую пятифунтовую бумажку и сказал, что пусть она сама купит себе то, что ей хочется.

После Рождества они еще сильнее сблизились с Вирджинией. Между ними двумя установилась на первый взгляд странная, но тем не менее вполне реальная связь. Ее первоосновой была работа, и их разговоры начинались обычно с обсуждения глупости одной клиентки, которой непременно хотелось иметь в кухне шелковые занавески, или ужасающего вкуса другой, которая собиралась закрыть превосходнейший, медового цвета паркет ковровым покрытием с глубоким, по щиколотку, ворсом, или же с того, что не стоит пока приобретать для третьей клиентки пятьдесят ярдов шелка, потому что она еще обязательно передумает в тот самый момент, как этот шелк доставят в их контору; а затем эти разговоры легко и естественно переходили на философские, общежитейские темы, переливаясь потом во взаимные признания относительно того, что у кого из них было в прошлом. Вечерами Вирджиния часто оставалась одна; два или три раза в неделю она ночевала в Лондоне, и если Александр был не с ней, если он находился в Хартесте или же сам уезжал в какую-либо деловую поездку, Вирджиния приглашала Энджи наверх, немного посидеть, поболтать и выпить. Вирджиния всегда получала особенное удовольствие от того, что она называла первым стаканчиком за день; она постоянно следила за часами, говоря Энджи, что никогда не позволяет себе ничего раньше половины седьмого вечера; но как только наступало это время, немедленно, минута в минуту, откупоривала бутылку белого вина и выпивала сразу же не меньше двух больших бокалов, которые держала внизу, в офисе. Энджи, которой было безразлично, пить или нет, обычно составляла компанию Вирджинии и обратила внимание, что та очень быстро расслабляется после первого же бокала.

— Скажите, — осторожно спросила Энджи в один из таких вечеров после того, как на ее глазах были довольно быстро опорожнены три бокала, — скажите, а что ваш муж… ой, то есть лорд Кейтерхэм… думает о том, что вы здесь работаете? Мне кажется, он бы предпочел, чтобы вы постоянно были вместе с ним в Хартесте, чтобы вы были там доброй женой и матерью, принимали бы гостей, ездили верхом, занимались псовой охотой с гончими, ну и все такое…

— Видишь ли, — вздохнула Вирджиния, — конечно, ему это не очень нравится. Но он с этим мирится. Я ведь тебе говорила.

— Правда? — небрежно переспросила Энджи. Тема была очень деликатная, и незачем было оставлять у Вирджинии впечатление, будто ее, Энджи, эта тема особенно интересует.

— Да. Он, в общем-то, вынужден мириться.

— Почему?

— Понимаешь, после того как у меня родилась Шарлотта, я впала в очень сильную депрессию. Это было ужасно. У меня до сих пор случаются из-за этого кошмары по ночам. Это называется «послеродовая депрессия»; мистер Данвуди — он был моим акушером — говорил, что это вполне естественно, особенно если первые роды были трудными. А они были очень трудными. Боже мой, такими трудными! Мне казалось, что им и конца не будет. — Она замолчала, взглянула на Энджи, потом слегка неуверенно улыбнулась. — Меня всегда пугала перспектива родов. С тех самых пор, как я прочла «Унесенные ветром». Мне обещали, абсолютно твердо обещали, что все будет в порядке, что мне дадут, если надо будет, это чудесное новое лекарство, оно называется петидин, что вообще роды в наше время происходят легко и я совсем ничего не почувствую. Я всему этому верила, а верить не надо было. Я все чувствовала, и еще как! Никогда не соглашайся принимать петидин, Энджи: единственный его эффект заключается в том, что ты как будто перестаешь себя контролировать, а в результате боль становится только хуже. О господи, это было просто ужасно! И должна признаться, вела я себя не очень хорошо. — Она снова улыбнулась слабой улыбкой. — Я себе все время напоминала, что английской графине не пристало вести себя подобным образом, так орать и вопить, но я просто ничего не могла с собой поделать. А потом наконец она, то есть Шарлотта, родилась, и мне сказали, что у меня девочка, а я никак не могла поверить. Единственное, что помогло мне продержаться все эти долгие кошмарные часы, была мысль о том, что скоро все кончится и мне никогда уже не придется проходить через это снова. А тут оказалось, что ребенок — девочка и все придется начинать сначала.