Таинства Египта. Обряды, традиции, ритуалы - Льюис Спенс

Миф о Митре связан с историей преследования и убийства мистического быка. Когда, где и как этот эпизод митраистской мифологии стал ассоциироваться с религией бога – неизвестно. Судя по всему, Митра – это солнце, а бык – не что иное, как земля. На некоторых барельефах мы видим изображение колосьев, торчащих из хвоста умирающего животного, а его кровь дает жизнь виноградникам, рождающим священный сок, освящаемый в таинствах. Этот подход очень напоминает один друидический миф. (Естественно, так как кельты происходят от того же общего индоевропейского корня. – Ред.) Как мы знаем, друиды (кельтские жрецы и судьи) считали Британию местом обитания священного белого быка, и белые быки ежегодно приносились в жертву у подножия дуба, чтобы их кровь могла напитать его свежими соками. Примечательно, что бык символизировал «сердце пастбищ», как в Европе, так и в Египте и Иране. Его убийство является символом увядания и возрождения природы и гарантией конечной победы над злом и смертью.

Таинства Митры можно было лицезреть, только пройдя через многочисленные обряды очищения. Святой Иеремия сохранил для нас описание семи ступеней, которые должен был преодолеть неофит на пути к полному единению с богом. Это были «Коракс, Крифиус, Милее, Лео, Персей, Гелиодром и Патер». По Порфирию, первые три ступени были лишь предварительными на пути к инициации, и только Львы (Лео) могли считаться полными и настоящими связными бога. Переход на каждую ступень сопровождался символическими действиями. Говорили, что неофит, ослепленный и связанный, должен был пройти через огонь и принять участие в воображаемом убийстве. В любом случае неофита испытывали на наличие мужества и чести.

Я мог бы еще многое написать о древних таинствах Америки, Африки и Австралии, но я уже частично коснулся этого в главе «Происхождение таинств». Однако я все же рассказал о тех культах, которые наиболее близки египетским, и этого достаточно.

Глава 9

РИТУАЛ ТАИНСТВ

Египетские таинства делились на две части – Малые и Большие таинства. Первые были связаны с культом Исиды, а вторые – с культом Осириса. Во времена Птолемеев, возможно, существовал и еще один уровень таинств, который был связан с культом Сераписа, бога, который считался священным в эпоху правления династии Птолемеев. Этот бог постепенно приобрел собственную индивидуальность, соединив в себе черты Осириса и быка Аписа. Из работ Апулея мы знаем, что таинства Исиды представляли собой Малый уровень, а таинства Осириса – более высокий уровень инициации. Он также говорит о третьем уровне, таинствах Сераписа, но мы не знаем, соответствовал ли он еще более высокому уровню познания.

Фукар, который, возможно, является самым крупным знатоком египетских таинств, полагает, что Малые таинства были посвящены Исиде, а Большие – Осирису. Он показывает, что в Греции аналогом египетских таинств являются элевсинские таинства. Один уровень этих таинств был посвящен Деметре, греческой форме Исиды, а второй – Дионису (Иакху). Диодор Сицилийский также отмечает сходство между египетскими и элевсинскими таинствами и говорит, что инициация Осириса – это фактически то же самое, что инициация Диониса, а инициация Исиды схожа с инициацией Деметры, «только имена поменялись». Если это так, то, значит, Большие и Малые таинства поменялись местами. Плутарх также отмечает, что Орфей учредил грандиозные празднества инициации в Аттике и что именно он принес в Грецию из Египта таинства Исиды и Осириса, а эти боги – аналоги Деметры и Диониса.

Это дает нам отправную точку для дальнейшего исследования. Но для начала нам следует прояснить один немаловажный вопрос. Насколько тесно были связаны представления, в ходе которых разыгрывались сцены жизни и смерти Осириса, с самими таинствами? Ну, во-первых, нам следует четко понимать, что эти разыгрываемые драмы были не просто театральными шоу, с которыми у них было очень мало общего. Они, скорее, были чем-то вроде средневековых мистерий. Согласно работам Климента Александрийского, неофиты элевсинских таинств лицезрели драму Персефоны и Деметры, их скорбь и скитания при свете факелов в храме Элевсина, а Прокл уверяет нас, что это представление было тайным, как и «все таинства Осириса», как замечает Фукар. Но мы знаем, что, по Геродоту, некие египетские театрализованные зрелища были доступны широкой публике. Как мы увидим, исследования Море также установили существование тайных сценических воплощений жизни и смерти Осириса.

В этой главе делается попытка суммировать полученную из всех доступных нам источников информацию об обрядовой стороне египетских таинств, а в десятой и одиннадцатой главах я надеюсь структурировать эту информацию относительно Больших и Малых таинств. Поль Фукар считает, что религия Осириса была в большей или меньшей степени аллегорией на росток пшеницы, который всегда имел религиозную ценность и значение. Он цитирует Джорджа Фукара, который говорит, что некоторые памятники, которые не так давно привлекли к себе всеобщее внимание, проливают свет на эту аллегорию. «В древнейшем каталоге Британского музея, – говорит он, – Арундейл обращает внимание на ряд памятников в форме пшеничного колоса. Ни один из них не датируется ранее чем эпохой Новой империи, хотя в музее в Лейдене и других можно найти и более древние формы».

Комментируя эти слова, Поль Фукар говорит, что в текстах фиванской книги, известной под названием «Часы ночи», показано божество, которое держит в руках два чудесных пшеничных колоса, которые соответственно называются «семя» и «зерно», и он считает это аллегорией на жизнь и смерть Осириса с зерном, поэтому нет нужды далее останавливаться на этом вопросе. Однако важно, что, по мнению Фукара, эта аллегория связана с отрядами и церемониями Больших таинств. Инициация в культ Исиды, по его словам, аналогична инициации в элевсинские таинства.

В «Поэме об Апулее» Луций, пройдя обряд посвящения в культ Исиды, не собирается продвигаться дальше, пока не пройдет год с момента инициации, и только тогда ему было «велено свыше» пройти инициацию в культ Осириса. Далее он признается, что, хотя природа и религия двух божеств были теснейшим образом переплетены, между двумя обрядами инициации существовала большая разница. То же самое можно сказать об отдельных, но тесно связанных культах Деметры и Диониса, хотя в данном случае обряды Деметры считались Большими таинствами.

Давайте же внимательно проанализируем утверждения Апулея. Его герой Луций освободился из тела заколдованного образа осла и, снова наслаждаясь образом человека, обещает посвятить свою жизнь богине Исиде. Он снимает каморку на территории храма и становится активным участником ежедневных обрядов в честь богини. Через некоторое время Луций проходит обряд инициации, но только после того, как богиня указывает ему время этого ритуала, совершенно ясно, что весь обряд инициации считался смертью Прежнего человека и рождением Нового. После утренней службы верховный жрец показывает Луцию священную книгу, написанную иероглифами, из которой он черпает свои наставления Луцию. Потом его крестят, опуская в ванну, ведут обратно в храм, где он возносит молитву богине, затем верховный жрец знакомит Луция с некоторыми заклинаниями и приобщает его к простой жизни без мяса или вина. Луций проводит десять дней в постоянных медитациях, после чего возвращается в храм на закате и принимает дары от посвященных. Одетый в льняные одежды, он входит во внутренние покои храма. Больше Луций о таинствах Исиды ничего не говорит, за исключением того, что он подошел близко к границам жизни и смерти, перешагнул их, возродился во всех своих элементах и снова вернулся на землю. Он видел солнце, светящее ночью мертвым, он приблизился к высшим и низшим богам и лично вознес им молитву; и после этого Луций говорит нам, что, хотя мы услышали обо всех этих вещах, мы, по сути, ничего не знаем о них.

Следует ли нам в связи с этим предположить, что Апулей разговаривал с нами, прибегая к аллегории? Я лично так не считаю. Я скорее склонен предполагать, что то, что он хочет довести до сведения читателя, – это именно то, что он испытал в процессе инициации. Причем все было именно так, как он это описывает, однако человек, не имеющий такого опыта, не осознает истинной природы того, что он видел и испытал. Религиозному мистику или адепту магии никогда не удавалось передать другим значение или конечный смысл своего собственного религиозного опыта исключительно в силу его уникальности. Так и Апулей находится в столь же затруднительном положении в силу данных им обетов хранить священную тайну. Он рассказывает нам, как это мог бы сделать любой путешественник, о сферах, через которые он прошел, – о всем, им увиденном и услышанном. Но как уста путешественника могут быть скованы печатью молчания относительно целей его поездки в священный город, так и Апулей ничего не говорит о своих странствиях «сквозь все элементы». Короче говоря, он пытается объяснить нам, что постичь таинства можно только через чувства.