Фальшивые друзья - Ганс-Гюнтер Хайден

Тут я подумал: «А ведь Анна тоже иностранка. И кожа у нее с темным оттенком. Значит, и ее хотят выгнать из страны те, кто провозглашает лозунг «Иностранцы — вон!». Нет, Анна должна жить здесь, и Пауло тоже, и Марко, который продает овощи в лавке на углу!»

— Но ведь не только нацисты считают, что иностранцам не место в нашей стране. Многие думают так.

— Я и не говорю, что одни лишь нацисты ненавидят иностранцев. Но многие люди, рассуждающие подобным образом, уподобляются нацистам. Немало таких даже среди социал-демократов.

— В самом деле?

— Да, взять хотя бы моего отца. Он давно в социал-демократической партии Германии, по некоторым вопросам взгляды у него вполне правильные. Например, он решительно против атомного оружия. Но к иностранцам относится как шовинист. Вот такие дела. Понятно тебе?

— Да-да, — пробормотал я. Но мне хотелось подробнее узнать, что Вилли думает о таких людях, как те, с которыми связался я. — Что же делать с теми, кого ты называешь шовинистами? — спросил я.

— Обуздывать их надо, и как следует, — ответил он. — Или ты другого мнения?

— Нет, просто я подумал, что не всех их надо равнять с нацистами, может быть, кое-кто из них просто не понимает, что делает…

— Ничего подобного, — оборвал меня Вилли. — Отлично они все понимают. Или, по-твоему, кто-то участвует в безобразии, кончающемся убийством, не ведая, что творит?

Слова Вилли испугали меня не на шутку.

— А не можешь ты представить себе такую ситуацию, что человека запугали, заставив идти вместе с неонацистами?

— Что ты имеешь в виду? — рассердился Вилли. — Из твоих рассуждений можно сделать вывод, что сам ты выступаешь чуть ли не адвокатом нацистов. Одно я тебе хочу сказать: никакого сочувствия не заслуживают ни сами нацисты, ни те люди, что идут у них на поводу. Вторая мировая война унесла 50 миллионов жизней, я тебе уже говорил. Развязали ее фашисты. И если сегодня кое-кто принимается за прежние фашистские штучки, если забывает уроки прошлого, если отрицает преступления, совершенные когда-то, и пытается повернуть историю вспять, для такого человека нет никаких оправданий! — Вилли встал, сказал «будь здоров» и ушел.

Я знаю, Вилли, ты прав, твои высказывания справедливы. Только какое же место отвел бы ты мне в твоих рассуждениях, если бы знал историю моего грехопадения? Неонацисты просто-напросто сыграли на моей наивности, трусости, разыграли меня и купили по дешевке. А ведь я никакой не нацист!

Да, с самого начала разговора с тобой я знал, что и ты не сможешь мне помочь. Никто теперь не поможет мне…

Анна едет ко мне! Я пригласил ее на рождество к нам домой. Сначала хотел было отметить праздник один, здесь, в Вуппертале. Но ротная компания так надоела, Что такая перспектива показалась мне слишком унылой была идея снять комнату на пару дней. Но мои старики заартачились: раз уж считаешь девушку своей невестой, покажи ее родителям.

Я понимал, что для них знакомство с моей подружкой будет большим сюрпризом. Я же не поставил их в известность, кто она и откуда, и что она не немка, и что цвет кожи у нее не белый. Сообщил им только, что работает она медсестрой и зовут ее Анна.

Я собирался встретить Анну на вокзале в Кёльне и отвезти ее автобусом в Альсвайлер.

Я остановился перед цветочным киоском. Здесь обычно встречаются люди, которые потеряли друг друга в толпе большого города. И по вокзальному радио то и дело передают: «Господин такой-то, вас ждут у цветочного киоска перед входом в вокзал». Каждую субботу я делал здесь пересадку. А сегодня приезжает Анна! Любит ли она меня еще? Судя по письмам, любит. Но письма есть письма. Только вдруг она не приедет? Может испугаться встречи с родителями. Она, кстати, не знает, что я ничего им о ней не рассказал. Черт возьми, а надо было бы! Но теперь уже поздно.

В среду — сокращенный рабочий день, на четверг и пятницу приходится рождество, суббота и воскресенье — выходные. Подумать только — четыре с половиной нерабочих дня! На службу идти только в понедельник. Кстати, надо Анне как-то рассказать о наших с Йоргом делах. Сделаю это после рождества. В следующий раз.

Поезд прибывает на платформу 8а. Еще две минуты, Как отреагируют родители, если я предложу Анне переночевать в моей комнате? Ну наконец-то! Вот и поезд. Вагоны катятся мимо, мимо. Смотрю в окна. Где же Анна?..

Люди выходили из вагонов с чемоданами, коробками, рождественскими подарками. Эх, надо было бы купить букет цветов!

Из дверей вагона мне замахала тонкая девичья рука, Она! Конечно, это Анна!

Перрон был совсем пустой, когда мы пошли к дверям вокзала.

— Папа, позволь представить тебе. Это Анна.

— Негритянка? Э… я хотел сказать, здравствуйте, э… Анна. А что, фамилии у нее нет?

— Анна Манли. Но ты можешь звать ее просто Анна.

— Мать, иди-ка сюда скорей. Фрейлейн… э… Манки[4] пожаловала к нам.

Мать вышла из кухни, вытерла руки о фартук, в удивлении уставилась на Анну. Потом взяла себя в руки, поздоровалась.

Я предупредил Анну заранее, что родители мои люди старомодные, могут встретить ее с известной предубежденностью, но пока вроде все шло нормально. Лучше, чем я предполагал.

Отец быстро понял, что Анна плохо говорит по-немецки, и начал подбирать оставшиеся в памяти крохи английского, приобретенного в плену у американцев.

— Хотите выпить что-нибудь?

Анна улыбнулась. Мой старик ей, кажется, понравился. Выпили по глотку за встречу. Анна пошла в ванную привести себя в порядок.

Едва за ней закрылась дверь, мать зашипела на меня:

— Мог бы предупредить заранее, что приведешь с собой негритянку. Так опозорить нас на старости лет!

Отец поддержал ее:

— Все ли ты обдумал как следует? Может, у вас не очень серьезная связь? Конечно, на рождество вы можете остаться, но…

— Во-первых, Анна не негритянка, она из Малайзии. Во-вторых, я не понимаю, что тут позорного. В-третьих, отец, у нас с Анной все вполне серьезно.

Родители смотрели на меня с недоумением. В их глазах можно было прочесть немой упрек: «И такой сюрприз ты преподнес нам в святой предрождественский вечер?» Когда Анна вернулась, они оба вновь обрели вид предупредительных, внимательных людей.

Какое лицемерие!

Обед прошел спокойно и без приключений. Родители подарили Анне кулон с цепочкой. Когда вечером запели перед елкой рождественскую песенку, вроде даже веселое настроение появилось. Анна была счастлива. Она чувствовала себя как дома. Я не хотел лишать ее этой иллюзии.

Старики держали себя в руках, и рождество прошло у нас преотлично. Так хорошо я давно уже не чувствовал себя дома, можно было бы сказать спасибо Радайну, отправившему меня в командировку, — иначе я с Анной

не познакомился бы.

Мы вдвоем обсуждали совместные планы на будущее. Решили уехать в Америку, чтобы никогда больше не видеть ни Йорга, ни этой нацистской клики. В качестве школьного учителя физкультуры я, наверное, смог бы там найти работу. Анна устроилась бы медсестрой. Купили бы маленький домик, было бы у нас двое детей. Если бы мне удалось продолжить учебу, со временем я приобрел бы более престижную профессию. Нерешенной проблемой оставался только наш совместный с Йоргом план бежать за границу.

Анна, я люблю тебя!

— Второе отделение — стройся! Равнение направо! Смирно! Вольно!

Звуки команд звонко резонировали, отражаясь от потолка. Команды отдавал я. Впервые. Как командир второго отделения второго взвода военных строителей 540-го саперного трубопроводного батальона. А взводным был у меня Винтерфельд. Опять этот Винтерфельд! Наверняка это он постарался заполучить меня под свое командование. Ведь он же говорил, что со временем я стану его заместителем.

Ну погоди, Винтерфельд! В конце концов я избавлюсь от тебя и твоих людей.

Мое отделение стояло передо мной, выстроившись по ранжиру. Почти все солдаты были старше меня, у некоторых дома остались семьи. На левом фланге возвышался великан Бройер, добродушный парень, работяга. За ним — Массман из Крефельда, подмастерье цеха, ответственный за склад строительной техники. Следующий — толстый Энтенер из Гуммерсбаха. Зиги Ринкес из Юлиха, с ним мы несколько раз ездили вместе домой, нам по пути. У Зиги двое детей. Далее — Шустер. Водитель Кёлер, инженер-измеритель, он тоже сначала записался на курсы унтер-офицеров, но потом элегантно смылся, сказавшись больным. Рядом с ним — Оффергельд, нервный малый. Бонгартц, каменщик из Кёльна, староста казармы. И наконец, коротышка Пфайфер, назначенный в роту совсем недавно.

У всех, кроме Пфайфера, были ефрейторские лычки на погонах. Кто знает, может, Пфайфер и оказался в выигрыше как рядовой — во всяком случае позже его не могли призвать на занятия резервистов.

Под ложечкой у меня ныло, когда я выполнял свои командирские обязанности, особенно на моей первой утренней поверке в качестве командира. Осмотрев своих ребят, я сказал: