Фальшивые друзья - Ганс-Гюнтер Хайден

Причины, побудившие меня отказаться от присяги, следующие.

526 дней, проведенных мною на службе в бундесвере, показали, что мы, простые солдаты, практически лишены прав и свобод. Несколько раз я получал дисциплинарные взыскания за то, что носил значок с надписью «Остановите Штрауса». Мои жалобы по команде на неправомерность наказаний успеха не имели. Был отклонен также мой протест против пения солдатами бундесвера нацистской песни «С юга рейха». Заместитель командира дивизии бригадный генерал Штраус заявил мне, что пение этой песни относится к добрым солдатским традициям.

Демократические нрава граждан в бундесвере не уважаются. Начальники, если им не нравятся чьи-то убеждения, применяют насилие. Только тот солдат считается образцовым, который, отключив свой разум, бездумно выполняет все, что ему приказывают.

Сейчас по всей Федеративной Республике осуществляется процедура публичного принятия присяги, то есть солдат клянется в присутствии общественности. Очевидно, цель этого — превратить все общество в одну большую казарму. Не проявление ли это той же традиции, которая превращает нацистские песни в походные марши бундесвера и требует, чтобы подпевали все, как один? С этой традицией я не хочу иметь никакого дела. У меня иные представления о том, что такое права и свободы простого человека, нежели у тех, кто командует бундесвером. Поэтому я не считаю себя впредь связанным присягой бундесверу, которую я дал ранее».

Некоторое время все молчали, находясь под впечатлением от услышанного.

— Ну, что скажете по этому поводу? — спросил наконец Мюллер. — 1 апреля к нам поступит пополнение новобранцев, они также будут присягать. Кто знает, может быть, наш командир тоже планирует провести присягу в присутствии публики, собирается устроить из всего этого спектакль.

— Наверное, нам надо что-то противопоставить этому спектаклю. Например, устроить публичный отказ от присяги.

— Только надо как следует подготовиться, — сказал Мюллер. — Такие акции должны быть хорошо спланированы заранее. Для начала я предлагаю разработать текст письменного заявления командиру батальона. В нем мы предложим, например, принимать присягу у памятника борцам антифашистского Сопротивления, скажем, в одном из концлагерей и запланировать выступления участников движения Сопротивления перед новобранцами бундесвера.

— Письменное обращение к командиру батальона не пройдет, он сразу заявит, что это дело рук левых.

— Конечно, — сказал Мюллер. — Но ссылаться на левых ему придется лишь для того, чтобы как-то обосновать ответ нам. Пускай поломает голову. А сейчас давайте посмотрим фильм.

«Наконец-то принялись за дело, — подумал я. — Эта история с парнем, отказавшимся от присяги, очень интересна, но сюда-то я пришел посмотреть фильм, не больше».

Было о чем поразмышлять. Я ушел не попрощавшись. И фильм до конца не досмотрел. Кое-кто мог подумать, что мне стало скучно, но я просто-напросто не выдержал. Поначалу еще можно было смотреть, но к концу фильма перед глазами все чаще возникал Винтерфельд. Его образ вырисовывался все лучше и яснее. И самого себя я увидел в фильме. В черной эсэсовской форме. И хаупт-штурмфюрера Дорфа, отдававшего приказы. Это было невыносимо!..

Я сидел в пристанционном буфете, вспоминал кадры фильма. Затащил меня Вилли на эту картину, а поговорить не с кем. Наверное, придется к нему же и обратиться с моими вопросами. Но поймет ли он меня? Черт бы побрал всю эту политику!

Злость душила меня. Я вытащил из кармана листовку ОДС, порвал ее на мелкие кусочки, рассыпал по полу как конфетти. И тут же подбежал официант:

— Молодой человек, у нас так не полагается. Вот вам щетка, совок, извольте собрать все, что насорили, и отправляйтесь-ка к мамочке домой!

Утром, раздавая почту, дежурный выкрикнул мою фамилию. Письмо от Анны! Я сразу узнал его по почерку. Письмо было маленькое.

Она писала по-английски, но перевести не составило для меня труда.

Привет, Петер!

Как жалко, дорогой, что я здесь, во Фрайбурге, так далеко от тебя. Я все еще вижу тебя сидящим в моей комнате, такого спокойного, нежного. Над тобою висит мое вязанье, макраме, ты все время задеваешь его головой. Кипит чайник, или кто-нибудь дергает за ручку двери — я сразу вспоминаю тебя. Прихожу с работы, думаю, ты тут, а тебя нет. На работе в больнице все по-прежнему. До приезда в Германию, работая санитаркой, я слышала много рассказов о том, какими злыми бывают старшие сестры в больницах. Наша Катарина совсем не такая. Она помогает мне, если я чего-нибудь не знаю. Больные тоже относятся ко мне хорошо. Я всем довольна, и изучение немецкого языка продвигается успешно. Мне очень не хватает тебя, моего худенького солдата в очках, который был так нежен со мной.

Дорогой Петер, я договорилась с Катариной. На рождество два дня у меня будут свободны, я за них отработаю в Новый год. Приедешь ты ко мне или мне приехать к тебе? Два дня мы можем провести вместе и будем вдвоем, только ты и я.

Напиши мне поскорее, Петер, чтобы мы могли договориться. Я уже считаю дни, оставшиеся до рождества.

С любовью.

Две ночи подряд мне снились сцены из фильма «Конец света». Я видел себя среди тех, кто преследовал семью героя фильма. Надо, обязательно надо поговорить с Вилли.

— Старина, я хотел тебя кое о чем спросить, — начал я, когда мы сидели в столовой.

— По поводу фильма? Ты удрал раньше всех, мне сказали ребята. Неинтересно было? Или дела заставили?

— Да нет, фильм был волнующий, вот в связи с этим у меня и возник вопрос, — сказал я.

— Что за вопрос?

— Да вот об этих концлагерях. — Я с трудом подбирал слова. — Ведь это действительно было ужасно.

— А ты знаешь, что здесь, в Вуппертале, тоже был концлагерь? — вопросом на вопрос ответил Вилли. — Концлагерь Кемна. Один из первых, сооруженных фашистами. Они убили тут больше четырех тысяч человек. И никакого памятника, никакого следа. Мы как раз боремся за то, чтобы установить памятник этим жертвам фашизма.

У меня была своя цель в разговоре с Вилли, на которую я и выруливал.

— Как ты думаешь, что за люди устроили пожар в общежитии иностранцев в Фовинкеле?

— Почему тебя это заинтересовало сейчас? Раньше ты интереса к этому делу не проявлял.

— Может быть, поразмыслив, я изменил свое мнение.

— В Фовинкеле приложили свою лапу неонацисты, я уже тебе говорил. Что тебе еще непонятно?

— Вилли, когда говорят «неонацисты», «неонацистские вылазки» — это просто слова. Объясни, что это такое на самом деле.

— Ну, чтобы ты понял, возьмем такую простую ситуацию. Группа людей одержима фанатической ненавистью к иностранным рабочим. Нацисты говорят, что во всех бедах виноваты иностранцы.[3] Они якобы отнимают у немцев рабочие места, насилуют немецких женщин и девушек, они в основном пополняют ряды преступников, особенно торговцев наркотиками. Поэтому, считают нацисты, иностранцев надо вышвырнуть вон из страны, чтобы поправить дела, чтобы все было в порядке.

— Мне не раз приходилось читать в газетах, что турки устраивают драки, торгуют гашишем и марихуаной, хотя и среди немцев немало безработных и опустившихся элементов, которые становятся гангстерами. — Я сказал это потому, что аргументы Вилли в чем-то были для меня недостаточно убедительными.

— Конечно, и среди немцев немало всякой дряни. Но представь себе: приехал кто-то из Кёльна и ограбил здесь, в Вуппертале, банк. Разве заорут вуппертальцы: «Долой кёльнцев из нашего города!»?

— Но при чем же тут иностранцы? — Мне показалось, что Вилли старается уйти от ответа.

— А вот при чем, — объяснил он. — Их стали заманивать в ФРГ, когда они были нужны как дешевая рабочая сила. И сегодня без иностранных рабочих наша экономика не может функционировать нормально. Выбросить их из страны можно, только что из этого получится? Возникнут новые трудности. Но ведь к туркам, например, когда их завозили в ФРГ, относились не как к людям, а именно как к дешевой рабочей силе. Никто не думал о том, чтобы позаботиться о решении их жилищных и семейных проблем и так далее. Понятно, что в их положении отчаявшиеся чаще становятся на преступный путь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Представь себе, что ты молодой турецкий рабочий. Семьи у тебя нет. Подружки пока тоже нет. Вдруг ты видишь красивую девчонку. Подходишь к ней, заговариваешь. А она, наслышавшись об этих «ужасных турках», пугается и с криком убегает, но падает. Ты пытаешься помочь ей подняться, в это время появляется ее брат, или отец, или знакомый. На следующий день в шпрингеровской бульварной газетенке «Бильд», которую читают по всей стране, появляется заметка с огромным заголовком: «Молодой турок пытался изнасиловать немецкую девушку».