Афера. Роман о мобильных махинациях - Алексей Колышевский

С тобой мне хочется жить, радоваться каждому дню так же, как я радуюсь этому утру, и сердце мое переполняет нежность к тебе».

Весь охваченный любовной лихорадкой, Картье принялся собирать чемодан, без разбора кидая в него вещи, что-то свернул, что-то упало, разбудило маму, и она, ласково отстранив его, принялась любовно укладывать вещи сына: носок к носку, рубашку к рубашке. Картье поцеловал ее в щеку. После маминой укладки можно уже ничего не проверять, все всегда на своем месте, и ничто не забыто, ничего не пропущено. Это счастливый талант, призвание доброй хозяюшки – удел немногих женщин в наше время. Бывшая жена Картье была неряхой, и сейчас, вдруг вспомнив о ней, он содрогнулся от отвращения. На контрасте с Леной, которая (он почему-то был уверен) должна быть чистюлей, Лариса, изменившая ему с бычком по имени Вадик, показалась Картье грязным животным. Стоя под душем, он вспоминал ее скудные стоны, редкие оргазмы, из-за редкости которых он едва не заработал комплекс неполноценности, считая, что не в состоянии как следует удовлетворить ее.

Нет-нет! Такого не бывает! Невозможно, чтобы человек – здоровый и молодой – был аутсайдером в сексе. Просто он еще не встретил «своего» человека. Того особенного, с которым секс будет столь иссушающе прекрасен, как неисчерпаемый колодец посреди пустыни: выпил его до дна, ан глядишь он уже вновь наполнен до краев и ждет, щедро делясь жизнью со скитальцем, наконец-то обретшим то, что ему посчастливилось найти. Если секс с тем, кого вы опрометчиво считаете спутником жизни, не доставляет вам того невероятного наслаждения, которое он должен доставлять, то этот человек никакой не спутник, а временно идущий рядом субъект, к которому у вас нет подлинных, глубоких чувств. А раз так, то самое время удариться в поиски «своего» человека, найти его и бросить субъекта. Не то вся жизнь пройдет не то чтобы напрасно, но все же не так, как могла бы пройти. Чертов секс стоит того, чтобы хоть раз попробовать, каким он должен быть на самом деле, а попробовав, уже никогда не забывать об этом. Да и не получится. Воспоминание о лучшем сексе в жизни будут возвращаться вновь и вновь, бередя и тревожа душу. Это словно ветер дальних странствий. Кто хоть раз отведал его вкус, никогда уже не остановится.

Они сделали нечто невероятно важное и вместе с тем весьма удобное. Они прошли весь тот путь, что обычно занимает время, пусть и незначительное, но если тратить его в счет драгоценных мгновений наедине, вдалеке от дома, нелюбимого мужа и соглядатаев, то все же куда лучше было бы улететь из Москвы, оставив здесь все эти условности, недомолвки…

– Черт побери, – выругался Картье отнюдь не по поводу засевшей в ухе воды, – потерять столько времени и в результате потерять все, даже собственные тапки! Да что тапки… Дочь я потерял. Представляю себе, как этот презерватив набитый арахисом, по имени Вадим будет воспитывать мою дочь.

Он отвратительно ругнулся, ударил кулаком в хлипкую дверь ванной и тотчас услышал по другую сторону мамин испуганный голос:

– Витенька?! Ты что там, упал?

– Нет, мамуль, наоборот. Начал подниматься, – со смехом ответил Картье, настроение которого в последнее время менялось каждые пять минут. Его то вздергивало волшебное чувство новой любви, то душили прежние обиды. Еще слишком мало времени прошло, еще очень сильно было чувство унижения, с которым теперь ему было вовсе невозможно уживаться. Если бы жизнь его не взмыла вверх так скоро, то, возможно, что Картье смягчился бы, исправленный новым большим чувством, но вышло, как вышло, и контраст событий, что наступили в его жизни, вызывали у него дискомфорт. Этакий слоган водки «Smirnoff», тот самый первый ролик с рестораном и пантерой, когда еще разрешено было рекламировать адскую влагу на телевидении: «Почувствуйте разницу».

– Сука, – веско приложил Витя, – сука ненавистная. Ободрала меня, как лось осинку по весне, ничего не оставила.

Он уже думал, что у них с Леной могла бы получиться семья. Именно получиться, состояться! И было бы в этой семье счастье, и детский веселый смех, и дружные застолья на веранде их загородного дома, и… Но как долго теперь идти к этому! Ведь коли она разведется со Штукиным, тот вряд ли загорится желанием отписать бывшей жене половину имущества. Ведь наверняка все на офшорах, недвижимость оформлена черт знает на кого, и не сыскать концов. Нет, ничего не даст. Да и не должен он ничего давать. С какой стати? Наживал, не спал ночей, а здесь ему говорят «отдай-ка».

– Все забрали, – сокрушался Виктор. – А на что я ей без лавандоса? Куда я ее приведу, к маме, что ли? Черт, черт, черт! Вот они, мужские комплексы. Их всего-то два: пустой кошелек и плохонькая, простатитная эрекция. Что мне делать? С эрекцией, судя по всему, все в порядке. Могу давать фору порноактерам. – Он несколько самодовольно хмыкнул. – А деньги нужны срочно и в большом количестве.

Здесь он вспомнил про «I-mode» и крепко сжал подбородок двумя пальцами, отпустил, и осталось два красных пятна. «I-mode» был его надеждой. Главное – как следует обработать узкоглазых.

В детстве Картье бредил всей этой японской героикой: ниндзя, карате, кодекс самурая. «Всем сердцем я чту, отдыхая в полуденный зной, людей на полях» – самый циничный Хоку всех времен.

– У меня получится. У меня все получится, – в который уже раз начал он убеждать себя, глядя в зеркало и по-волчьи скалясь. – Посмотрим, посмотрим. Главное, повежливей с ними, они недоверчивы и непонятны, словно марсиане, но ценят тупую почтительность и лицемерное уважение. Это я могу. Я им исполню, мать их. Я и сам самурай. Корпоративный.

Картье вспомнил «корпоративных самураев» Сергея Минаева, своего любимого писателя, довольно хохотнул. Кабы не Минаев, худо было бы офисному планктону. Так бы и прозябал в неведении, какое же он на самом деле дерьмо. А после книг Сергея пришло осознание, желание не быть рабами. Парень не просто писал, он делал большое дело, его книги заставляли людей становиться свободными. Картье, который презирал современную литературу, делал исключение лишь для книг Минаева, называя их «отраслевыми вещами» и «книгами поколения». Подобное признание сделало бы честь любому писателю. Минаев своего признания добился.

Растеревшись полотенцем, позатракав, выпив огромную кружку огненного кофе, Картье пришел в прекрасное расположение духа. За окном щебетали какие-то птицы, мама пришла на кухню, села напротив, чуть сонная, подперла рукой голову, посмотрела на сына с легкой грустинкой.

– Чего, мам? – Картье жевал бутерброд, и вышло у него не больно-то четко. Он слишком хорошо знал эту ее грустинку. Сейчас начнется…

– Ну а как там Агаточка? – спросила мама кисельным голосом.

У Картье нервно дернулась щека:

– Не знаю. Впрочем, кажется, все хорошо. Привыкает к маминому дружочку. Я хотел ее увидеть, мне было отказано. Твоя все еще номинальная невестка заявила, что мой папин день вступит в силу лишь после официального развода, вот так.

– Какая она, однако… – вежливая Картье-мама вежливо занавесила последнее слово, но ее не вполне вежливый сын невежливо отдернул занавес:

– Блядь!

И слово это повисло над столом, словно жестяной петушиный флюгер, ни к чему не прикрученный, странно парящий в воздухе, столь же уместный в разговоре с мамой, сколь уместен бывает бродяга, клошар, вдруг, ни с того ни с сего врывающийся в кучку ожидающих открытия банка обывателей и сиплым голосом называющий их «пацанами» и «хулиганами», требуя угостить его сигареткой.

– Витенька, – укоризненно протянула мама, – когда же я увижу женщину, которая тебя образумит, очистит, сделает из тебя джентльмена, раз уж я не в состоянии привить тебе элементарных манер? Я уж не говорю о том, что и я ведь женщина и ругаться при мне подобным образом – это верх неприличия.

Картье стало стыдно. Он потянулся через стол, поцеловал мать в лоб и в макушку:

– Мам, ну прости меня, сорвалось.

– А надо, чтобы не срывалось. Чтобы и в мыслях такого не было.

– Да, конечно. Все будет хорошо. Вот разведут нас с этой… стану привозить к тебе Агату. Ты будешь себя чувствовать полноценной бабкою, научишь ее вышивать крестом и вязать и предостережешь от всех этих ужасных современных мужчин. Главное, не сделай ее недотрогой. – Пересмешник Картье почувствовал ком в горле. И глаза зачесались. Сентиментальный какой! Но все эти симптомы быстро прошли, так как он вспомнил Лену и просиял: – А женщина появится, maman (он порой называл мать на французский манер), она, я полагаю, уже появилась.

– Ты не уверен в этом, Витенька? Почему? Вы недавно встречаетесь? – Мать тревожно на него смотрела. Тревожно и с любопытством. Картье не счел нужным скрывать от нее и открыл обе карты:

– Она замужем. За моим институтским другом и работодателем. Она вчера стала моей любовницей. Так сказать, фактически ею стала, гм. Это с ней я… – Он с моментальной панической боязнью посмотрел на часы, но был еще не срок, и Картье расслабился и закончил: – Это с ней я сегодня лечу на выставку, мама.