Забытая слава - Александр Западов

заключал оперу стройный хор придворных певчих.

Сумароков написал и поставил балет «Прибежище добродетели», драму «Пустынник», а по случаю победы над пруссаками под Франкфуртом сочинил пролог «Новые лавры».

В этом спектакле участвовали лучшие актеры труппы — Федор Волков, Григорий Волков с женой Марьей, Иван Дмитревский с женой Аграфеной. Они представляли античных богов, сошедших в санкт-петербургские рощи и увеселяющих себя беседой о благополучии России под скипетром Елизаветы. Гремели трубы и литавры, и Марс — его играл Федор Волков — рассказывал о победе русских войск, превознося их мужество и доблесть.

Для таких постановок деньги отпускались особо, и Сумароков был доволен, заказывая в счет парадных аллегорий актерские костюмы для пьес основного репертуара. На эти средства была поставлена новая трагедия Сумарокова — «Ярополк и Димиза».

Сюжет ее автор вымыслил. Имена всем героям дал «значащие», как он думал — «в русском духе». Князь российский зовется Владисан, его любимец — Русим, первый боярин — Силотел, наперсник Ярополка — Крепостат, все владеющие саном, сильные телом, крепкие статью люди.

Живут же они в большом беспокойстве по той причине, что сын князя Ярополк против воли отца полюбил Димизу, дочь боярина Силотела. Князь Владисан желает найти Ярополку более выгодную партию, запрещает ему мечтать о Димизе и подозревает Силотела в намерении свергнуть его. Угрозы напрасны — любовники не могут забыть друг друга. Разгневанный князь отправляет Димизу на казнь, и тогда Ярополк поднимает бунт против отца. Трон Владисана колеблется, и спасает князя Димиза. Она уговаривает Ярополка подчиниться родительской воле. Это в свою очередь смиряет Владисана. Князь сознает, что превратился в тирана, негодует на себя и соединяет любовников.

Кто прав в трагедии — отцы или дети?

Силотел учит свою дочь:

Природа нудит нас страстям повиноваться,Но разум нам велит страстям сопротивляться.Оставь, оставь любовь и следуй ты уму:Препятствуй, дочь моя, ты сердцу своему.

Димиза не слушает его советов, поступает по велению сердца и как будто бы, в духе законов театральной трагедии, должна принять за это возмездие. Однако нарушение отцовского завета остается для нее безнаказанным. Ничем не платится и Ярополк, вышедший из подчинения Владисану.

Дети не хотят страдать по вине отцов, и они правы. Любовная тема трагедии Сумарокова тут перерастает в политическую. Умный Русим поучает Владисана:

Не для ради того даются скиптры в руки,Чтоб смертным горести соделывать и муки…Не для ради себя имеешь царский сан,Для пользы общей он тебе богами дан.Не к нападению владей, а к оборонеИ тьмы не прилагай к сияющей короне!

Царь существует для общего блага, он должен быть безусловно справедлив, и украшают его человеческие достоинства.

Сумароков, желая изобразить частный случай в княжеском доме, невольно показал, как развращает самодержавная власть ее носителя, сколь губительно отзывается на его душевных качествах беспредельное самовластие, и голос поэта звучал осуждающе.

Дела театра шли все хуже и хуже. Актеры голодали.

— К кому я ни адресуюсь, — говорил Сумароков Шувалову, — каждый отвечает, что русский театр сам о себе заботиться должен и спектакли давать в прибыль, а не в убыток. Извольте, я могу ежедневно ставить «Привидение с барабаном, или Пророчествующий женатый», балет и оперу, но разве тогда театр будет училищем нравов? В ином же театре нужды нет никакой, и лучше прикончить все заведение, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или посадить подьячим в коллегию…

Он видел один выход — передать театр в дворцовое ведомство, уравнять правами с иностранными труппами — и убедил наконец Ивана Шувалова. В январе 1759 года вышел именной указ, чтобы русского театра комедиантам и прочим, кто при нем находится, которые были до сего времени в одном бригадира Александра Сумарокова смотрении, отныне быть в ведомстве придворной конторы и именоваться им придворными. Денежное содержание театра увеличивалось до трех тысяч в год.

Это было хорошо, да худо. Главную команду над театром принял гофмаршал Сиверс, и с ним Сумароков, хоть убей, сговориться не мог. Он презирал выскочку графа, распоряжения его высмеивал и стойко сопротивлялся попыткам Сиверса вмешиваться в репертуар.

Слово «Сивере» было обозначением одного человека, но для Сумарокова оно олицетворило бездарную систему руководства искусством, вмешательство невежд в дела театра и литературы. Корыстолюбцы чиновники, подьячие, скороспелые графы стояли поперек дороги истинному российскому дворянству, людям, благородным не по праву рождения, а по делам своим и мыслям, думал Сумароков, и надобно учинять им отпор. Собирать тех, кто не развращен и не подкуплен, объединять хороших, верных людей, учить их, как бороться с неправдой и утверждать добродетель, — вот что нужно делать писателю.

Сумароков решил сам поговорить с публикой в собственном журнале.

Без малого шестьдесят лет, со времени выхода в конце 1702 года первой газеты «Ведомости», правительство — непосредственно и через Академию наук — держало монополию на печатное слово. Сумароков первым нарушил принятый порядок и начал выпускать журнал от своего имени. Он подал просьбу в Академию наук — печатать его журнал по тысяче двести экземпляров каждой книжки, соглашался на цензуру, но сердито предупредил, чтобы академические профессора его слога не касались. Тут он был непреклонен и ничьего суда не признавал.

Журнал получил имя «Трудолюбивой пчелы» и выходил ежемесячно в течение 1759 года. Сумароков посвятил его не императрице, не Разумовскому, а жене наследника престола Екатерине Алексеевне и во вступительном стихотворении называл ее просвещенной, к титулу «великая княгиня» рифмой подставил «богиня». Елизавете Петровне, когда о том ей доложили, это не понравилось. Она была ревнива и никому похвал не терпела.

Разочарованный тем, что испытал и видел вокруг себя, Сумароков с надеждой глядел на Екатерину, ожидая от нее в будущем горячей поддержки искусств и наук.

В журнале он подсказывал Екатерине, что надо делать монарху, который желает благополучия своей стране. Подробнее всего об этом написано в статье «Сон. Счастливое общество».

Сумароков рассказывает, что однажды, заснув, побывал он в Мечтательной стране и рассмотрел подробно мечтательное оныя благосостояние. Тамошний государь всех подданных принимает ласково и выслушивает дела с большим терпением. Он преследует беззакония, награждает достоинства и начальниками делает людей честных, разумных, во звании своем искусных.

И духовные лица — монахи, священники, архиереи — в Мечтательной стране совсем не похожи на своих собратьев, которых встречаешь в жизни. Они довольствуются самым необходимым для себя, денег с верующих не берут и умеют ограничивать расходы цифрой казенного содержания. Притом все они люди великой учености.

Страной управляет состоящий при государе совет, и рассматривает он вопросы важные, а частных дел не решает. Книга узаконений в счастливом обществе не больше нашего календаря и у всех выучена наизусть, а грамоте там все знают. Начинается эта книга так: «Чего себе не хочешь, того и другому не желай», а кончается так: «За добродетель воздаяние, а за беззакония казнь». Права людей Мечтательной страны оттого в такую малую вмещены книгу, что все они на одном только естественном законе основаны.

Дела в коллегиях, канцеляриях и судах проходят скоро, потому что там мало спорят, а еще меньше пишут, челобитчиков и ответчиков лишнего говорить не допускают. Но глазная причина быстрого вершения дел — полное беспристрастие и равенство перед законом. Судья, во взятках изобличенный, лишается имения и чина.

«Не имеют люди там ни благородства, ни подлородства, — писал Сумароков, — и преимуществуют по чинам, данным по их достоинствам, и столько же права крестьянский имеет сын быть великим господином, сколько сын первого вельможи. А сие подает охоту ко снисканию достоинства, ревность ко услугам отечеству и отвращение от тунеядства».

Сумароков убеждал читателя, что только личные достоинства дворянина должны давать ему право командовать и распоряжаться. «Порода», происхождение, знатность семьи — предрассудки.

На страницах «Трудолюбивой пчелы» Сумароков свел свои счеты с графом Сиверсом.

Сиверс начал управление русским театром с того, что запретил театральным копиистам носить шпагу. Опытный администратор, он знал, что начинать нужно с малозначительных по виду, но преследующих дальние цели реформ. А такою целью, которую он хотел уничтожить, был подчиненный ему директор.