Вопрос — ответ - Викас Сваруп

Не знаю, что на меня накатило. Я просто кинулся к оставленному танку, откинул крышку люка и прыгнул внутрь. Кое-что я слышал об этой технике, хотя еще ни разу не ездил на ней. Потребовалась пара минут, чтобы разобраться с управлением, и вот мой «Т-пятьдесят пять» поехал. Разумеется, он тут же попал под нещадный обстрел пакистанцев, засевших в укрытиях. Неприятель рассчитывал, что шквальный огонь остановит меня, но я упорно ехал прямо на вражескую траншею, пока эти трусы не повыскакивали оттуда и не пустились в бегство. Правда, один из них попытался было залезть на мою броню. Тогда я попросту развернул тяжелую башню, и стомиллиметровый ствол смахнул вооруженного солдата с корпуса, как муху с молока. Тем временем наши прочие танки вели прицельный огонь по противнику. Через двадцать минут на поле боя остался последний «Паттон», и ваш покорный слуга решил не дать ему уйти. В самом начале погони мы сильно столкнулись. Мой танк загорелся, однако поддаваться страху было некогда. Убедившись, что пушка по-прежнему действует, я продолжал преследование и, приблизившись на пятьдесят ярдов, наконец выстрелил. Вражеская машина замерла, потом откатилась назад и неуверенно завертелась, точно пьяница перед баром. А через секунду «Паттон» исчез в ярких клубах пламени.

Добравшись до рации, я сообщил командующему: «Восемь танков противника уничтожено. Ситуация под контролем».

Мандиальский мост почти что был у нас в руках. Хотя, оставшись без боемашин, пакистанцы быстро утратили пыл, кое-какие очаги сопротивления уцелели. В районе переправы все еще вели стрельбу неприятельские минометы и пулеметы. А главное, над мостом по-прежнему реял вражеский флаг. Я понял, что должен сорвать его любой ценой. Голова немилосердно гудела после того столкновения, тело покрывали кровавые ссадины от летающих тут и там железных осколков, но Бальвант Сингх дюйм за дюймом приближался к бункеру пакистанцев. Повсюду в обожженных воронках и черной грязи были раскиданы трупы. Блиндаж окружала спутанная колючая проволока. Подобравшись к цели на десять футов, я быстро метнул гранату. Взрывной волной из укрепления выбросило три окровавленных мертвых тела. Впрочем, один солдат остался в живых. Надо было стрелять немедленно! И тут винтовку заело. Противник заметил мое замешательство, торжествующе усмехнулся и нажал на курок. Левую ногу обожгло градом пуль. Я как подкошенный рухнул на землю. А враг прицелился прямо в сердце. Мысленно возношу молитвы, готовясь принять неминуемую гибель, однако в следующий миг вместо оглушительного грохота звучит сухой щелчок. У пакистанца закончились патроны. «Narai Takbir — Allah О Akbar!»[81] — закричал он и бросился на меня с обнаженным штыком. «Джай Хинд!»[82] — ответил я и ловко увернулся от нападения, после чего забил противника насмерть прикладом винтовки. Наконец-то путь свободен! Сорвав неприятельский флаг, я заменил его нашим родным триколором. Минута, когда он забился на ветру там, над мостом Мандиала, останется самым счастливым воспоминанием моей жизни. Хотя за несколько мгновений до нее я потерял ногу.

Бальвант Сингх умолкает, и мы замечаем, что он плачет.

Наверное, с минуту никто не двигается с места. Затем Путул подходит к рассказчику и протягивает свою тетрадь. Лэнс утирает слезы.

— Что такое, ара?[83] Я не стану решать за тебя задачки.

— Нет, не надо, — мотает головой мальчишка.

— Тогда зачем это?

— Вы мой герой, и я хочу ваш автограф.

Все хлопают в ладоши.

А Дханеш повторяет вчерашний вопрос:

— Чем же вас наградили за ту битву?

Мужчина в армейской форме выглядит так, словно его затронули за больное место.

— Ничем, — отвечает он с горечью. — Из нашего батальона только двоим дали МВЧ, двоих удостоили Вир Чакра, трое моих товарищей получили медали, да еще в Джауриан открыли мемориал в нашу честь. Ну а меня, Бальманта Сингха, не внесли даже в список достойных награды. Никто и нигде не признал моей доблести. — Он тяжело вздыхает. — Однако не стоит грустить. Когда я вижу, как пылает костер у памятника Неизвестному солдату возле Амар Джьоти,[84] моя душа находит успокоение и радость. Знаю, ведь он горит и для людей, подобных мне. — Бывший военный впадает в лирическое настроение и на память читает строчки на урду: — «Внезапно мы явились в этот мир, и так же, вдруг, уйдем отсюда. Давайте же, пока мы здесь, творить великие дела. Пусть даже их не вспомнит этот род — потомки позабыть уже не смогут».

Убежище снова погружается в тишину. Неожиданно миссис Дамле начинает петь: «Sare jahan se achcha Hindustan hamara…»[85] Очень скоро все присоединяются к ее патриотическому порыву. Не знаю, что находит на нас, подростков. Не сговариваясь, мы устраиваем стихийный парад — выстраиваемся в шеренгу и маршируем перед Бальвантом Сингхом, салютуя храброму солдату крепко сжатыми правыми кулаками.

Это была наша война. Это был наш герой.

От избытка нахлынувших чувств мужчина опять плачет.

— Джай Хинд! — восклицает он и, хромая, покидает бункер.

А мы остаемся слушать разрывы снарядов и шорох слоновьей травы, вдыхать полной грудью запахи пороха и близкой смерти.

Мистер Уагле проходит на кафедру, чтобы сделать важное объявление:

— Дорогие друзья! Имею честь сообщить вам, что завтра нас посетит команда работников Солдатского благотворительного фонда, сокращенно — СБФ. Глубокоуважаемый премьер-министр, как вам известно, призывает индийский народ щедро жертвовать в пользу бесстрашных воинов, которые не щадят жизни ряди нашей свободы, чести и достоинства. Надеюсь, у каждого из вас найдется, чем поддержать СБФ.

— А как насчет нового соседа? — выкрикивает мистер Ширке. — Он тоже солдат и нуждается в нашей помощи!

— Точно! Точно! — шумят остальные.

— Вы правы. Но думаю, лучшее, что можно для него сделать, — это добиться, чтобы подвиг Бальванта Сингха, совершенный в тысяча девятьсот семьдесят первом году, оценили по достоинству. Завтра же отдадим работникам фонда меморандум, и все до единого под ним подпишемся.

Нас охватывает восторг. Похоже, и мы сумеем внести посильную лепту в дело героических освободителей.

На следующий день приходят трое. Высокий, коротышка и толстяк. Все — бывшие офицеры. Первый служил на флоте, второй — в армии, третий — в воздушных силах. Коротышка произносит перед нами длинную речь. Он говорит, что солдаты занимаются великим делом. Страна у нас великая. Премьер-министр — великий. Сами мы — тоже великие. Значит, и пожертвования должны быть не менее великими. Тут по кругу пускают корзину, и все опускают в нее деньги. Кто-то кладет лишь пять рупий, а кто-то сотню. Одна из женщин снимает золотой браслет. У Салима за душой ни гроша, и он жертвует свою жвачку, обе новеньких упаковки. Бальванта Сингха сегодня с нами нет: он передал, что неожиданно заболел гриппом.

И начинается допрос с пристрастием.

— А сами-то вы сражались? — пытает мистер Кулкарни армейца, отставного полковника.

— Да, конечно, принимал участие в двух великих войнах: в шестьдесят пятом и в семьдесят первом.

— Где именно вы служили в семьдесят первом?

— В секторе Чамба, который видел немало великих сражений.

— В каком полку, позвольте спросить?

— Великий полк сикхов. Я пехотинец.

— Должно быть, и награды имеете?

— Ну вообще-то мне дали Вир Чакра. Это была великая честь.

— Да, но за что вас удостоили этой великой чести?

— За великую битву при мандиальском мосту, в которой наш батальон совершил по-настоящему великую работу.

— Что же получается? Сами, стало быть, с медалями, а человека, без подвига которого важная переправа так и осталась бы в руках врага, незаслуженно забыли?

— Простите, я не совсем понял. О ком это вы?

— Мы говорим о вашем солдате, который проявил себя героем в семьдесят первом году, в том самом сражении в секторе Чамба. Он даже лишился ноги. Ему должны были вручить Парам Вир Чакра, а он получил только слезы. Послушайте, мы люди гражданские и, наверное, чего-то не понимаем в ваших военных законах и правилах. Однако видим, что здесь допущена вопиющая несправедливость. Нельзя ли разузнать, что можно для него сделать? Отметить достойного человека никогда не поздно.

— И где теперь ваш великий герой?

— Он живет здесь, в нашем чоуле.

— Правда? Великолепно. Я хотел бы оказать ему свое почтение.

Мы сопровождаем армейца, показываем нужную дверь, а сами бродим поблизости. Всем ужасно хочется подслушать, что там происходит.

Из комнаты раздаются громкие голоса, вроде бы даже спор. Потом — непонятный грохот. Минут через десять полковник вылетает наружу, багровый от злости.

— Так вот кому, по-вашему, должны были дать ПВЧ? Да он самый великий мерзавец, какого я только встречал! Будь моя воля, свернул бы его свинскую шею собственными руками!