По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя

– А почему он может не согласиться?

– Потому, что результат майского экзамена придет в июле. Даже если ты его сдашь, на оформление визы уйдет еще четыре – пять месяцев. Значит, в программу ты опоздаешь на полгода. Некоторые директора на это идут, другие – нет. Их право. Шмидт разрешает своим иностранцам получать рабочие визы.

– Почему же у тебя J-1?

– Ирландское правительство не дает других. Ты знаешь Джанет? Она тоже на J-1. Я вот сейчас нашел юриста, который берется сделать мне рабочую визу, но он хочет пятнадцать тысяч. У меня столько нет. Хочешь еще совет? Не уезжай из Америки до МАТЧа. В день МАТЧа программы на незаполненные вакансии срочно берут кого угодно. Я поступил именно так. У меня было всего два собеседования, и я получил работу. Может и тебе повезет.

– А мне в Нью-Йорке предлагали сделать рабочую визу.

– Это оставь на самый крайний случай. Рабочая виза выдается для строго определенных занятий. Если тебе сделают визу, как помощнику врача, ты и можешь по ней работать только помощником. В резидентуру с ней не поступишь.

Наставники

Если думать о третьем экзамене, нужны учебники. Крис собрался ехать в книжный магазин. Я поехала с ним. На полке – книжка «Как поступить в резидентуру». Открыла. Что и как заполнять, в какие сроки подавать, как себя вести на собеседовании… Скольких ошибок можно было избежать, если бы кто-нибудь догадался купить мне эту книжку, пока я еще сидела в России и просила у всех хоть какой-то информации.

– Почему ты берешь книжки только для третьего этапа?

– Потому что первые два у меня сданы.

– Ты сдала экзамены?! – он похоже, до сих пор не понял, зачем я приехала и чего добиваюсь. Смотрел на меня, как на редкое животное. Кардиолог из России. Диковатое, но не кусается.

– Так подавай заявления в резидентуру!

– Все я давно подала.

И коротко рассказала ему свою историю.

– Да, – сказал он, – я считал, что сделал много, но ты сделала больше. Всегда находится кто-нибудь, кто делает больше. Сколько тебе лет?

– Тридцать пять.

– Как ты могла десять лет работать кардиологом, если тебе только тридцать пять?

Интересно, он думал, мне пятьдесят, что ли?

– У нас другая система. Ты заканчиваешь институт и устраиваешься на работу. Если в кардиологию, то хоть на следующий день называй себя кардиологом. А специализацию могут дать только через несколько лет – месяца на два.

В Америке кардиологом можно стать в лучшем случае через шесть лет после выпуска: три года резидентуры плюс три года клинической ординатуры.

– У меня полчаса до дежурства. Хочешь кофе?

– Хочу.

Мы заехали куда-то. Он взял мне бутерброд и жареную картошку, себе – только кофе.

– Я знаю, что тебе надо. Ты русская. Тебе нужна «Гора Синай».

Как будто я этого не знала.

– У тебя остался месяц. Ты должна прилипнуть – слышишь, прилипнуть – к тому, кто может тебе помочь. Кто тебе может помочь? Ахмади. Он иностранец. Он два года работал в «Горе Синай». Надо его просить, чтобы он туда позвонил. Сделаем! Ты еще не кончила есть? Мне пора.

– Поехали, я возьму с собой, доем вечером.

– А картошку?

– Тоже.

– А мой недопитый кофе?

Крис наивный. Как он не чувствует, что Ахмади мне помогать не будет. Хусейн Ахмади – араб. Ему сорок лет, в США он приехал с родителями, когда ему было шестнадцать. Когда он пишет, по движениям руки видно, что раньше писал по-арабски. Но теперь он американец с головы до пят. Играет в гольф. Каждый день меняет всю одежду: рубашку, галстук, брюки, носки. Профессор Тейлор может себе позволить ходить неделю в одном костюме, Ахмади – никогда. А как он смотрит больных, как театрально закрывает глаза при аускультации! Тейлор тоже иногда закрывает глаза – чтобы сосредоточиться. Ахмади – чтобы все видели, как он сосредоточен. Казаться, а не быть. И ведь действует на больных. Сама видела.

Ахмади дает нам читать статьи Тейлора. Прямая лесть здесь не проходит. Но кто-нибудь может заметить, чьи статьи лежат на столе, передать. Не люблю Ахмади.

Приближалось Рождество. Я по советской привычке поздравляла всех подряд с наступающим праздником. Пока не заметила, что на мои поздравления не все реагируют. Присмотревшись, поняла, что не реагируют евреи, индийцы, мусульмане, то есть половина обитателей больницы. Так и следи за собой – что принято, что нет. Спросила одного ординатора:

– Доктор Гольдин хороший?

И получила:

– А кто я такой, чтобы судить о докторе Гольдине?

Ошибка. Больше спрашивать не буду.

Мне пора было подумать о рекомендательных письмах. У кого попросить?

– У Ахмади, – не задумываясь, сказали мне в группе.

– А если у Тейлора?

– Это будет нечестно, – сказали мне. – Ты с ним практически не работала. Откуда он тебя знает?

Определенного мнения о Тейлоре у меня пока нет. Седой, сутуловатый. Ходит и говорит тихо. Внимания к себе не привлекает. Любезен, как многие. «Не замечает», что Шварцман периодически спит на конференциях. «Он лучший врач больницы», – сказал мне Крис.

Я подумала и пошла к Тейлору.

– Я подала заявления в ряд программ по резидентуре. Многие люди уже объяснили мне, что у меня очень мало шансов.

– Не так, чтобы совсем мало, но это трудно.

– Я хочу попросить вас написать рекомендательное письмо. Если вы сочтете возможным. Кончно, было бы уместнее просить об этом в конце второго месяца. Но у меня седьмого собеседование в Нью-Йорке. Месяц в вашем отделении – это единственный американский профессиональный опыт, котрым я располагаю.

– Да, пока вы не работали в Америке – двери закрыты. Я напишу письмо. Мы, правда, совсем мало работали вместе – три больных, по-моему, – но я разговаривал с Ахмади.

Молча киваю. Представляю себе.

– Дайте адреса моей секретарше. Она пошлет по почте, а копию мы вам дадим с собой, на случай, если почта не успеет.

Второе письмо я попросила у Шварцмана. Через час он вызвал меня по пейджеру, усадил в кабинете и с выражением зачитал написанное письмо. Оно было хорошее.

Накануне самого Нового года я обратилась к Ахмади. Мой доклад по мерцательной аритмии ему понравился. Больных я смотрела всех – и своих, и чужих.

– Молодец, хорошая работа, – он подписал мне очередную историю.

Это не было хорошей работой. Это не было работой вообще. Он попросил меня посмотреть его больного. Я только приступила к делу, начала собирать анамнез, как в комнату вошел Ахмади и объявил больному результаты теста, – ради чего он