По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да.
– Я поспрашиваю в общине. Может быть удастся найти для вас недорогое жилье. Может, я подыщу какую-нибудь временную работу – переводы или что-нибудь в этом роде. И не вижу, почему бы вам не стать клиническим ординатором.
Он подвез меня до автобусной остановки.
– Надеюсь на долгое сотрудничество.
Получилось! У меня что-то получилось!
А мелкие неприятности с Ахмади продолжались. Ты сегодня смотрела эту больную? Нет. Почему? Потому что к больной мы подходили вместе с Крисом, и я не знала, нужен ли еще и мой отдельный осмотр. А эту? Нет. Почему? Я её смотрела вчера вечером, доктор Ахмади. Он сделал замечание Джанет. Она надеялась на меня и тоже с утра не подошла к больной. А вчера было воскресенье, и я приходила специально, чтобы её посмотреть, потому что сегодня утром был поликлинический прием, и я боялась, что на больную времени не хватит. И это очевидная придирка, но сколько же я могу при всей группе демонстрировать свою несостоятельность?
Огорченная, выхожу в коридор и сталкиваюсь с доктором Гольдиным. Он в этом месяце описывает эхокардиограммы, и я иногда после занятий захожу к нему посмотреть. Вдруг он останавливает меня: Ну что? Как дела?
Что это он? Что я опять сделала не так? Может он не слышал, как я утром с ним поздоровалась? Он в это время с кем-то разговаривал.
– Извините, доктор Гольдин. Может, вы не слышали, но я здоровалась с вами утром.
Он молча смотрит на меня и уходит. Что со мной происходит? Что с моей головой? Он же просто спросил: как дела? Да если бы я забыла поздороваться, он был бы последним человеком в больнице, который бы мне об этом сказал!
Крис подошел. Видит, как относится ко мне Ахмади, и тоже старается не отставать.
– Как звали тех ребят, которые открыли, что чем больше давление в левом желудочке, тем с большей силой он сокращается?
– Крис, подожди минуту. Я знаю. Я вспомню.
– Вот пока этот лифт дойдет до девятого этажа…
Мучительно соображаю. Что же все-таки у меня с головой? На панели лифта горит цифра «восемь».
– Франк и Старлинг.
– Ладно. Чем закончился стресс-тест у вчерашнего больного из реабилитации?
– Не помню.
– Как не помнишь? Он был положительный или отрицательный?
– Крис, у меня такое впечатление, что я все время пытаюсь объяснить, но это никому не интересно. Когда я докладываю больного Ахмади, это очень большое напряжение для меня. И потом я просто отдыхаю. Конечно, я смотрела на монитор, слушала объяснения. Но не воспринимала. Это был уже не мой больной, я за него не отвечала. Я не знаю, почему так получается. Мне ведь не надо думать пять минут, чтобы вспомнить закон Франка-Старлинга.
Крис молчит. Потом вдруг говорит:
– Вообще-то со мной было то же самое. Это происходит здесь со всеми нами. Культурный шок. Я приехал четыре года назад, поступил в резидентуру. Принимал по семь больных за дежурство, утром должен был их докладывать. И никакими силами не мог их запомнить. «Женщина шестидесяти лет, белая, поступила с болями в животе…». Или это у того болел живот? Или у этой? А ведь в Бразилии я до этого работал хирургом. И все говорили: О! Крис? – с ним все в порядке. Он знаете – бразилец!.. И английский мой был не лучше твоего. А потом вдруг наступает момент, и все идет вот так, – его рука прочерчтила в воздухе кривую, резко уходящую вверх, – и ты начинаешь говорить по-английски так же свободно, как по-русски, или я – по-португальски, и все вспоминаешь, и люди начинают тебя уважать.
– Сколько тебе было лет, когда ты сюда приехал?
– Двадцать девять…
И снова поликлинический прием. Я уже не спрашиваю разрешения. Прихожу и беру больного. Сейчас мне достался алкоголик, после инсульта, с деменцией. Причина консультации – изменения на ЭКГ. Качество пленки безобразное. Думаю, пока я буду читать историю – а у меня на это уходит неимоверно много времени – неплохо бы переснять ЭКГ. Выхожу из кабинета. Доклады принимают Ахмади и Тейлор. Оба заняты. Подхожу к Ахмади. Извиняюсь. Показываю ЭКГ. Говорю, что её надо переснять.
– Не согласен, – говорит Ахмади. – Запись, конечно, не идеальная, но читать можно. Считаю, что переснимать не надо.
– Но это основная причина консультации, – пробую возразить я.
– Ты уверена?
Показываю ему направление.
– Я сейчас не могу читать, – говорит Ахмади, – ты же видишь, я занят. Дай мне сначала справиться с одним делом.
Заканчиваю читать и писать. Снова выхожу из кабинета. Ахмади занят, Тейлор свободен. Докладываю ему. Дошла до ЭКГ.
– Но она же не читаема, – говорит Тейлор.
И собственноручно толкает каталку с больным в ЭКГ-кабинет. Мимо Ахмади.
Боже! Что я наделала! Зачем стала докладывать Тейлору? Надо было дождаться Ахмади. Теперь он будет еще больше ко мне придираться. Ахмади освобождается и подходит.
– Как ты считаешь, – спрашивает он меня, косясь на Тейлора, – тот материал, который я давал вам утром, – он тебе может пригодится?
– Да, доктор Ахмади, – говорю я радостно. – Очень, очень полезный материал.
Ахмади, я тебя поняла! Ты же просто надуваешь щеки! И выделываешься перед Тейлором. У меня с тобой все будет в порядке!
Еще одна больная. Где-то за пятьдесят, сахарный диабет, 60 единиц инсулина в день, сахар крови 150–400 мг%, парестезии, слабость, сухость во рту, чувство стеснения в груди, вроде бы при ходьбе, проходит само, минут через 20. язва стопы не заживает полгода.
Смотрю, пишу, докладываю. Принимает доктор Шапиро – еще один из наших кардиологов, лет на пять старше меня.
– Что бы вы делали с больной? – спрашивает Шапиро.
– Направила бы к эндокринологу. Немедленно.
– Для этого у неё есть постоянный врач, – говорит Шапиро, – он прислал её к нам не для этого. Он хочет, чтобы мы оценили состояние сердца и подсказали, как лечить. У нас есть два принципиально разных пути. Какие?
– Первый – назначить нитраты, – говорю я, – и посмотреть, помогут они или нет. Второй – попытаться получить объективные признаки ишемической болезни сердца. То есть сделать коронарографию.
Это уже результат моего двухнедельного пребывания здесь. Дома бы и в голову не пришло – совершенно не реально.
– Согласен, – говорит Шапиро, – и что бы вы выбрали?
– Я – русский доктор. Я бы назначила нитраты и посмотрела. Мне кажется, что стенокардия очень сомнительна. Боли совсем нетипичны.
– А я американский доктор, – говорит Шапиро. – Я за катетеризацию сердца с коронарографией. При сахарном диабете клиника стенокардии, интенсивность болевых ощущений может быть очень стерта и не отражать реальной картины. Надо посмотреть, какие