Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– È un donnaiolo[77].
– Si![78] – Она радостно улыбается, хоть и поймет, что это слово значит «дамский угодник», только когда вернется домой и найдет его в словаре. Конечно, неудивительно, что у итальянцев есть такое слово; куда более удивительно, что существует английский эквивалент.
– Миссис Робертсон! Как приятно.
Она отворачивается от продавца цветов и видит улыбающегося дона Анджело. Хоть он и позволял себе до этого пренебрежительные высказывания о рынке, кажется, его совершенно не смущает, что его застукали тут с корзиной (очень потрепанной) с двумя большими баклажанами и сыром, завернутым в жиронепроницаемую бумагу.
– Хорошо ли вы провели время в Англии? – спрашивает он по-английски.
– Да. Спасибо. – Она уже даже не удивляется тому, что он знает, где она была.
– Увиделись ли вы с семьей? – Он гладит Тотти, чья голова уже на уровне талии дона Анджело.
– Ну, – Эмили злится, понимая, что краснеет, – моих родителей не было дома. Уехали отдыхать. Но я встретилась со многими друзьями.
Следует пауза, в которой она чувствует молчаливое осуждение родителей, решивших отправиться в отпуск, когда их дочь приехала в гости, и абсолютное непонимание того, что какие-то друзья сумели заменить настоящую, священную famiglia[79]. Но когда священник начинает говорить, его голос звучит добродушно:
– А с вашим мужем?
– О да. Мы встретились. – В последний их день в Брайтоне Пол приехал увидеться с детьми. У Эмили было ровно десять минут наедине с ним в лавке безделушек на брайтонском пирсе. Там, среди конфет в полоску и огромных леденцов с надписью: «Лучший друг», выведенной замысловатыми буквами, они поговорили о том, что у них нет денег и что Пол живет с двадцатидвухлетней персональной тренершей из Сайренсестера. «У нее есть немного собственных сбережений». «Да. Я так и подумала», – сказала Эмили, глядя на нелепую соску, сделанную из сахара.
«Мне очень жаль», – неловко извинился Пол, позвякивая мелочью и не глядя ей в глаза. «Все в порядке», – успокоила его Эмили. Хотя, конечно, все далеко не было в порядке.
Следует еще одна пауза, а потом дон Анджело бодро говорит:
– Сегодня вечером будет собрание. В палаццо Коммунале. Насчет scavi[80].
Scavi? Эмили мысленно быстро пробегает по скудному списку знакомых итальянских слов. Поначалу всплывают только Помпеи, а потом она вспоминает. Scavi. Руины.
– Вы о раскопках? Возле нашего дома?
– Si, – дон Анджело ободряюще улыбается. – Многим людям это не нравится. Вам следует прийти. В конце концов, работы ведутся почти в вашем саду. Вы уже познакомились с мистером Мурелло?
– Да. Мы познакомились.
Священник снова улыбается.
– Приходите на собрание, миссис Робертсон. В восемь часов. Salve![81] – Он поднимает руку в знак прощания, потом останавливается и добавляет через плечо: – Хороший пес. – Он показывает на Тотти, который глупо скалится.
– Спасибо, – слабо отвечает Эмили. И направляется к сырному прилавку, пытаясь справиться с Тотти, чьей единственной целью в жизни, видимо, стало преследовать священника, пока тот пробирается мимо прихожан к ларьку, торгующему фигурками животных из натурального меха.
В Брайтоне Петра тоже познает новое. Она бросает свою грязную спортивную сумку, полную книг, на стол в учительской и думает, что, работая учителем, не вырастаешь. Она все еще боится начала семестра; осень означает не шалости и пинание листьев, а новые учебники, новый класс, новое начало. Ей все еще приходится покупать новую обувь к сентябрю, прямо как детям. Она смотрит на свои ноги в новых блестящих мартенсах и улыбается. Она не носила каблуки с тех пор, как рассталась с Эдом.
Но в то же время есть что-то захватывающее в этом возвращении. Петра любит учительскую, чувство единства с учителями, которые наслаждаются этим единственным местом, где они защищены от врага. Ее подруга Энни машет ей рукой из другого конца комнаты. Как и дети, Петра снова увидится с друзьями, вернется к привычному ритму жизни. Из-за Гарри во время каникул она проводит не слишком много времени с другими людьми. Вот почему было так чудесно увидеться с Эмили и ее детьми. Она скучает по ним, особенно по Пэрис, больше, чем ей хотелось бы себе признаться. Петра никогда не мечтала о дочери («Просто розовый – это не мое», – говорила она); но Пэрис другая: умная, дерзкая, острая на язык, наблюдательная. Она напоминает Петре ее саму, и ей приходится отгонять мысли о том, что это она, а не Эмили (такая мягкая и фигуристая, такая полная неуверенности и других сомнительных женских добродетелей) должна бы воспитывать Пэрис.
Петра вздыхает и идет к книжному шкафу, чтобы посчитать экземпляры «Скеллига»[82] (наборы книг неизменны, как времена года). Когда она возвращается, отряхивая пыль с рук, то видит, как Энни разговаривает с не знакомым Петре мужчиной. Энни одобрительно улыбается через его плечо (он очень высокий), но, когда мужчина оборачивается, у Петры даже перехватывает дыхание. «О боже, – думает она, – Джордж Клуни».
* * *
Загрузив Тотти и свою корзину в «альфу» (она относится к ней как к своей заложнице и не собирается возвращаться к «панде»), Эмили едет в scuola materna[83]. В этом семестре она намерена самостоятельно забирать Чарли и не полагаться на Олимпию. Когда она рассказала Олимпии об этом решении, ее поразило внезапное выражение ненависти на лице пожилой женщины.
– Si, синьора Робертсон, – всего лишь и произнесла она, но та мгновенная ядовитая вспышка надолго осталась в памяти Эмили. Конечно, она знала, что Олимпия любит Чарли, но не совсем осознавала, насколько ревностной была эта любовь. Что ж, теперь Эмили собиралась восстановить права на своего сына. Она намерена забирать своего ребенка самостоятельно: на своей итальянской машине со своей итальянской собакой и полным пакетом итальянских продуктов: баклажанов, цикория Radicchio и тосканской капусты Cavolo Nero. Чтобы отпраздновать это, она ставит диск Пуччини, а не детские песенки. Поразительно красивая музыка несет ее на волне звука, серая машина едет по извилистым дорогам, словно в рекламе Италии.
Scuola materna находится на окраине города, в низком современном здании
