Тополиная Роща (рассказы) - Борис Ряховский

- Мы в воскресенье пойдем, - убеждал Коля меня, - когда Путилов принимает.

Я продолжал упираться, уже с меньшей уверенностью. Путилов был безобидный человек, не страшный, даже нелепый: коротконогий, маленький, часто пьяненький. До воскресенья оставалось несколько дней, мысль о мухлеже с семенами пугала, но и манила. С особенной пристальностью я разглядывал Путилова, слушал его. Он был с Урала (Путилиха привезла его почему-то из Каракалпакии), говорил: "куриса", "молодес", "сястриса".

В те дни, когда я подсматривал, подслушивал его, я услышал слово "рай" - бывает, до поры иные слова не слышишь. Мы купили корову, опять же по совету Путилихи, отмечали покупку за врытым во дворе столом, и тут Путилов сказал: "Пусти бабу в рай, она и туды корову с собой потащит".

Вновь слово "рай" я услышал от него на другой день. Зашел за отцом в мастерские. Отец и еще двое стояли возле тракторного прицепа, глядели, как Путилов зубилом вырубал трещину. Я также глядел завороженно: страх брал при мысли, что промахнется он, с такой силой он бил кувалдой по блестевшему в кулаке зеркальцу зубила. Когда он залил шов, снял маску и бросил держатель с обрезком электрода себе под ноги на жирный земляной пол, мужики заговорили, как мне показалось, с облегчением:

- Как бороду не спалил!

- Сбрей ты ее!

Путилов единственный в поселке носил бороду.

Он расстегнул брезентовую куртку - на нем, коротконогом, она гляделась вроде как пальто. Из внутреннего кармана достал металлическую расческу, длинную и узкую, как бритва, расчесал бороду и сказал весело:

- Я вроде из старообрядцев, а их без бороды в рай не пускают.

На этот раз, терзаясь грешной мыслью о намоченных отяжелевших семенах, я дослушал "концерт" Путилова. Такие "концерты" на своем крыльце он устраивал выпивши и запозднившись: Путилиха запирала входные двери. Ночью слыхать далеко, а спят во дворах: после горячего, с ветром дня с политых огородов тянет укропом, холодком влажной ботвы.

Путилов некоторое время возился на крыльце, скребся в дверь. Пускал просительно:

- Ну сколь я там выпил... сама понимаешь... Пусти давай, соседи што скажут. Ты меня попытай, я тебе все, все доложу.

Соседи укладывались поудобнее, как бы настраиваясь на волну, эта настройка сопровождалась скрипом топчанов.

- Другой-то давай тебя ругать, а я культурно... чутко, - распевался Путилов, - у меня вон мать с отцом сколько жила, а "наплевать" ему не говаривала. Ну выпьет отец, мать скажет бабам утром: мой-то опять вдвоем пришел, - скажет, правда, не без этого, но ничо боле.

Этот первый период обращения к недоброй жене заканчивался несмелым ударом в дверь.

- Не открываешь... так. Другой вон... ноги через порог не несут, а ему ни-че-го! Да ведь я что, патетя, заступиться за меня некому: сирота... Была бы мама жива, разогнала бы она эту женитьбу. Родители бы мне сказали, предупредили, что затеваю это дело с негодным элементом. Все умерли, один я болтаюсь. А ведь могу найти супротив тебя, могу!

Уверенный удар обозначал переход к новому состоянию:

- Куда ты меня завезла? Утопиться негде! Я сейчас ножик в сердце, и готово дело: люди, не оставьте помином!

Удар ногой в дверь, и тут уж Путилов расходился:

- Зверь ты ужасный! Лапоть исковыренный! Ничо те не делается, ерахта косая!

Я сдался, ночь семена акации мокли на подносе.

Путилов, шумный, в отглаженной рубахе, стоял в пристройке перед столом с весами. Побросал гирьки, взвесить мешок из-под карагачинных семян забыл: Коля заговаривал его, я-то был нем. Выбросил на стол несколько зеленых трешек, отщелкал мелочь.

Пошло с тех пор: всякий раз бессовестно мы мочили семена акации. Мухлеванье наше забылось бы нынче - вскоре семена принимать перестали, как забылось многое из той поры, если бы не встреча с Путиловым в степи осенью того же года. Мы с Колей вышли к трассе с мешком, где возилась, мяукала их кошка.

Приближался грузовик с прицепом, мы замахали. Остановился он вовсе не по нашим знакам: из кабины вылез Путилов.

- Кошку возьмите! - крикнул Коля шоферу. - Не то завезите куда!

Шофер помотал головой.

Коля вытряхнул на землю небольшую черно-пегую кошку. Она сделала прыжок, другой. Тут грузовик взревел, выбросил вбок черный крученый дым. Скрипела щебенка под чугунно-тяжелыми скатами. Кошка пригнула уши, вжалась в землю. Бензинные пары, газ жгли ее влажно-розовые ноздри, рев наполнял раковины ушей. Вздымало шерсть на боку движение горячего воздуха, пропитанного духом железа. Кошка бросилась к Кольке, притиснулась к его ноге. Штанина у него была повернута, открывала смуглую голень и перехваченную ремешками сандалий ступню.

Стихло вдали громыханье прицепа.

- Не жалко? - спросил Путилов.

Коля ответил:

- Таскает цыплят у соседей. Устали мы от котят. Носит, носит.

Набегали машины. Коля замахал:

- Стойте!

- Не бросай, пожалеешь! - крикнул Путилов.

- Вот еще!

- Не зарекайся!

С громом и лязгом пролетели два самосвала.

- Отдай мне, - сказал Путилов. - Хозяйка у меня добрая, дом счастливый.

Коля хохотнул, вскинул подбородок с подковкой шрама. Нагнулся, ухватил кошку за шиворот, сунул в мешок и подал Путилову.

Мы по отворотке пошли к поселку.

Тупоносый самолет тянулся вдоль гор. Пятно его тени чертило голые отроги, вот он приблизился к зеленой щетке осокорей, и легонькое жужжание оборвалось - он исчез, как притянутый, поглощенный кустом шмель.

Пылила, намечая невидимую дорогу, далекая машина, держала - как на маяк - на свечи осокорей.

Осокори веселят глаза, как огонь в ночи. Их зелень в степи молода, радостна. Все живое окрест тяготеет к ним и исходит от них. Пронеслась у меня над головой голубиная пара - птицы правят на осокоря. За балкой ходили два трактора, таскали плуги. Третий трактор стоит. Вот со стороны осокорей появляется мотороллер учетчика - он привез фильтр; трактор зашумел, тронулся и, приподняв горящий жаром ряд надраенных лемехов, разворачивается.

- Зачем вам вторая кошка? - спросил я, догадываясь, что Путилиха вовсе не обрадуется его подарку.

- Мне вот столько лет было, сколь тебе сейчас, кошка у нас жила, Чернушка, - стал рассказывать Путилов. - Мама говорит: "Занеси-ка ее давай". А на другой день сидела-сидела и говорит: "Да не взбесилась кошка, такое и раньше на нее находило".

Я дня четыре ходил, искал кошку. Пристрелили, подобрал ли кто, дрянью какой на свалке объелась и сдохла? До сих пор винюсь. Жалей-пережалей, не переделаешь. На родине все дорого: кошка, семена ли энти, а вы их мочите, ничо ведь из них не вырастет. Думаете, все впереди? Выросли - и вперед, как женихам: где стукнете, там откроют? Родина бремя, и даже если там молоко шилом хлебают, без нее никуда...

Мы не слушали, пораженные тем, что он знает о моченых семенах.

Коля ныне буровой мастер высокой квалификации, бурил на воду в Афганистане, в Ираке. Недавно год пробыл в Латинской Америке - после землетрясений в одной горной стране нарушилось водоснабжение. Приезжал в отпуск; шли мы с речки, в руках - куканы с голавлями, с подусами. Коля рассказал, как летел из Америки. Перелет - долгий, тяжелый сон. Шел самолет в ночном небе, как толкнуло Колю, проснулся, поглядел в иллюминатор - густая ночь. Пошел в кабину к летчикам, спросил: не Казахстан ли пролетаем? И область сказал. Верно, сказали, пролетаем твою область. Дремала глубоко внизу громада осокоревой рощи. Прогнулась ветка под лапой кошки, качнулись листья на тонких черенках.

- ...Сосчитать наезженное - выйдет, что трижды побывал на луне, сказал Коля. - Искал воду в Приаральских Каракумах, на Устюрте, в Тургайской степи, в прикаспийских степях, в Америке... будто вращаюсь вокруг нашей рощи.

Меня поразил рассказ Коли о его внезапном пробуждении в самолете Коля рассказал о том, о чем написал однажды тихий шестиклассник, мой сын, в своем сочинении на вольную тему. Я думал с досадой: что же я тогда не сберег странички, исписанные шариковой ручкой, была бы главка в эту книжку.

Написать сыну? Столько лет прошло, он давно уж офицер. На подходе к дому я уже знал, что главка эта должна завершить книжку о Тополиной Роще. Я отдал Коле свой кукан с голавлями и подусами - когда мне тут чистить рыбу, - сел за письменный стол и пересказал школьное сочинение сына.

2

Космический корабль возвращался на Землю.

Заметались цифры на шкалах приборов, выстреливали кнопки, гудели зуммеры: опасность, опасность!

Из темени космоса вымахнула птицей комета. Солнечный ветер раздувал ее струйчатый хвост. Тряхнуло корабль, завертело, швырнуло. Смешался в иллюминаторе звездный мир.

Космонавт очнулся, добрался до пульта. Выровнял полет корабля.

Корабль, как дробинка, пробил невесомый хвост кометы, свитый из газов и пыли.

Над круглым, затянутым шелком оконцем раз-другой вспыхнуло и зажглось табло "ЗЕМЛЯ". Космонавт нажал кнопку на пульте. Дрогнул корабль: открылись двери в теле корабля, выдвинулась и повисла над черной пропастью платформа с антеннами.